Небо на земле - Вениамин (Федченков)

Читая эти последние слова, вспоминаешь и чудную беседу преподобного Серафима с Н. А. Мотовиловым о сущности христианства, или о Царствии Божием, которое заключается в «стяжании благодати Святаго Духа». И когда Мотовилов все же не понимал, что такое благодать, то по молитве преподобного Господь открыл это опытно: в виде просиявшего сильнее солнца лика о. Серафима, в восприятии сверхъестественной «теплоты», хотя тогда падал снег на них, в ощущении необыкновенной сладости и блаженства, которых так и не смог выразить собеседник, и наконец — в благоухании необычайнейшем, хотя кругом была мертвая зимняя природа. Отсюда, из такого единства духовных переживаний, мы обязаны сделать вывод не только о единстве источника их, т. е. Святаго Духа, но и о подобии духа о. Иоанна с преп. Серафимом, а следовательно и об уподоблении ему в святости.

И несомненно все это ощущал батюшка на собственном опыте, как он много раз писал в дневнике своем и других книжках: — «Когда причащаюсь Св. Таин,.. тогда говорю тайно: Господь во мне лично, Бог и человек, ипостасно, существенно, непреложно, очистительно, освятительно, победотворно, обновительно, обожительно, чудотворно (что я и ощущаю в себе). Затем более ничего не прибавляю от себя».

Поэтому понятно, как о. Иоанн в восторге восклицает:

… «Нет ничего выше и более Литургии — ни на небе, ни на земле».

И сам он нередко, после причащения даже незаметно ударял в ладоши, как пишет о том наблюдавший за ним его духовный ученик, ныне митрополит Серафим.

А между тем, так ли относятся люди к этому величайшему служению? О. Иоанн знал это и скорбел и звал к перемене нашей хладности на пламень его веры.

«Что величественнее, трогательнее, животворнее на земле служения Литургии? Тут изображается и совершается величайшее таинство…единения людей с Богом посредством вкушения Плоти и Крови Его. Это Таинство своим величием поражает ум, невольно влечет к благоговению, благодарению, славословию Божию всякого смыслящего христианина. Дело Божие, совершаемое Литургиею, превосходит своим величием все дела Божии, совершаемые в мiре, и самое сотворение мiра. Это истинно небесное служение Божие на земле, при котором быть разумно и достойно — есть блаженство, мир и отрада для души». Но «отчего же люди так часто бывают холодны к Литургии? — от недостатка рассуждения, от маловерия, неверия и от житейских страстей. Отчего любят более театр, нежели Церковь?..» В театре человек «забавляется собою и часто своими собственными пороками, рукоплещет им, одобряет их, и щедро вознаграждает мастерское изображение их. А для Литургии человек бывает в большинстве случаев неподготовлен, недостоин, чтобы жить ее жизнью, чувствовать ее величие и спасительность, проникаться ею, одухотворяться, обожаться: земной к земле и влечется. Но есть и люди, для которых Литургия есть все на свете».

И таким он прежде всего сам был. Про себя он и говорит, как будто о ком другом. И потому он говорит и не наговорится о сладости и красоте ее. «Вот зрелище Божественное — Литургия! Зрелище бесконечной любви, премудрости, всемогущества, правды, святости и обновления человеческого существа, растленного грехом; ощущение бесконечной сладости, красоты, света, блаженства: ибо в сем таинстве сокрыты для смыслящих и благочестивых бесконечная сладость, красота, свет, блаженство, святость, правда вечная, всемогущество, благость и премудрость Божия: не насытитится сладким и светлым созерцанием ум, восхищением и блаженством сердце при размышлении об этом таинстве беспредельной любви Божией к погибающему роду человеческому».

Остановимся на момент на приведенных восторгах: три раза подряд об одном и том же и в одних и тех же словах говорит в «восхищении» батюшка о Литургии! Так может говорить лишь пылающее любовью сердце! И люди, любящие друг друга, часто повторяют одно и то же слово «люблю, люблю» — или другое что либо подобное. И им не скучно, а радостно до забвения. Они тоже «не насытятся», сколько бы разных слов ни говорили.

«А мы, — пишет, конечно, не о себе, а о нас, о. Иоанн, — оставляем Церковь».

Но если кто и ходит в храм, так ли он чувствует себя, как должно на Литургии? Не раз приходилось слышать, как христиане говорят:

— «Мне больше нравится всенощная, а не Литургия, полумрак храма, мерцающие лампадки, какое‑то мистическое настроение, все это трогает душу. А Литургия скучна для меня».

Какая нищета религиозных чувств сказывается в таких речах! Какое непонимание самой вершины богослужений наших, самой высоты христианства на земле! И о. Иоанн скорбел о таких «христианах».

«Какое счастье, блаженство нашей природы, приемлющей в себя Божество и человечество Христа Бога, и соединяющейся с Ним!.. О, сколько благодеяний подается нам от Бога через Литургию! — Как же к ней христиане относятся? Большею частью с обыкновенною холодностью, невниманием, равнодушием. Причащаются Святых Таин весьма редко, как бы по необходимости и по заведенной привычке, раз в год. [6] Чего же они лишают себя, какого божественного сокровища бесценного, какого бессмертного, животворящего дарования Божия, какой помощи Божией! Вот отчего нет истинной жизни в христианах православных, жизни по духу Христову. Вот почему умножились пороки и бедствия!»

Но батюшка усмотрел духовную скудость даже и в тех, кто и чаще причащается. В частности, его огорчало равнодушное отношение к этому тех, кто часто приступает к Чаше, т. е. пастырей. Но, не желая обличать их прямо, он обыкновенно говорил о том прикровенно, а иногда, впрочем, и открыто.

«Есть много причастников, которые причащаются Тела и Крови Христовых неискренно, не с великою любовью, а только устами и чревом, с холодностью, с сердцем, пристрастным к пище и питию, к деньгам, или склонным к гордости, злобе, зависти, лености; они сердцем далече отстоят от Того, Кто весь есть любовь, святыня, совершенство, премудрость и доброта[7] неизреченная. Таковым нужно глубже входить в себя и глубокомысленнее размышлять о том, что есть молитва, и что — причащение. Хладность сердца к Богу — от диавола; он есть хлад тартара, а мы, как чада Божии возлюбим Господа горячайшею любовию. Даруй это, Господи, ибо без Тебя не можем творити ничесоже. (Ин. 15:5).

«Как мы измельчали, как осуетились! А все от чего? — от невнимания и нерадения о своем спасении, от пристрастия к временному, от слабой веры или неверия в вечность».

«Как мы всегда низки, земны, страстны, недостойны бываем Литургии, этой пренебесной, исполненной беспредельной любви Божией к людям, службы Божией! Мы и к Литургии приходим с своею рассеянностью, с своими страстями и мечтами земными, с своею нечистотою, своею суетностью и своими нарядами и житейскими расчетами, к коим прильнула наша душа. Внимай, душа христианская, что поется в начале Литургии: «Единородный Сыне и Слове Божий… изволивый спасения нашего ради воплотитися…» «Слышишь? Бог для тебя воплотился, сделался человеком… Ценишь ли, чувствуешь ли это? Возвышает ли тебя это?.. Отрывает ли от земли?.. Смотри, как снисходительно, страшно, дивно, ужасно приближается к нам Царствие Божие. «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа». Чу! на земле Царство Божие… О радость, о восторг, о удивление!»

А мы?.. Нам «скучно»… Мы и в церкви ждем услады светским пением, театральными «концертами», забавы. Мы и храм превращаем в театр… Боже, помилуй нас!.. Но о чем это свидетельствует? Только о нашем упадке… От этого Господь ныне допускает разорять и храмы, и закрывать алтари Божии… Мы ранее этого закрыли для Бога сердца наши: холодность наша к Литургии есть страшный знак нашего омертвевания. Так и батюшка смотрел:

— «Литургия — самый лучший пробный камень душевного нашего состояния: живы ли мы, или мертвы? — что в нас гнездится? Какие страсти? какие немощи душевные?» короче: чем жива душа наша? —

О. Иоанн жил ею. И жил всецело. И если Литургия есть вершина христианства, — то он стоял на этой вершине. И потому, если бы мы ничего не знали об этом восхищенном служителе Евхаристии, если бы мы не видели чудес его, если бы не слышали о его подвижнической жизни, если бы не созерцали его пламенной веры и огненного влияния на людей, и тогда одного лишь восторга его пред Литургией и постоянного пребывания в таком божественном состоянии достаточно было бы для того, чтобы без колебаний почитать о. Иоанна блаженным, преподобным, святым…

И как ему хотелось этот восторг передать другим! Как он хотел, чтобы мiр загорелся подобным же огнем! И потому он не насыщался благовестить о ней!

«О, Литургия, святая, божественная, премудрая, всесовершенная, всеочистительная, всеспасительная, всеосвятительная! Когда я изложу тебя с желанием крайним и радостию в сладких беседах с народом! Есть о чем в сладость и на радость всем верным побеседовать при изложении ее содержания и смысла!.. Чудна твоя сила, твое величие, твоя всеобъемлемость! Ты — хвала и слава Троице всеблагой, всесвятой, единосущней и нераздельней! Ты совокупление неба и земли, Ангелов и человеков! Ты низводишь на землю непрестанно Бога воплотившегося и Духа Святого купно со Отцем соприсносущным! Ты землю обращаешь в небо! Ты — земных человеков делаешь небесными! И сколько их содеяла таковыми — нет числа! Во все прошедшие века и в текущие, — и соделает в грядущие!»