Шок от падения - Натан Файлер

3) Тише, тише. Потерпи, скоро пройдет. Он сказал это, опуская меня рядом с вагончиком, перед тем как бежать за мамой. Наверное, я плохо объяснил, но Саймон был действительно слабый. Ему ни разу в жизни не было так тяжело, и все равно он пытался меня утешить. Тише, тише. Сейчас все пройдет. Он говорил как взрослый, нежно и уверенно. Впервые в жизни я почувствовал, что у меня есть старший брат. В те короткие мгновения, пока я нянчился со своим коленом, глядя на прилипшую к коже грязь и гравий, уверенный, что вижу кость. В эти несколько мгновений я чувствовал себя в полной безопасности.

Мама промыла и забинтовала рану, а потом накричала на меня за то, что я поставил Саймона в ужасное положение. Отец тоже кричал. Они стали кричать вместе, и я даже не знал, на кого смотреть. Так всегда. Хотя брат на три года старше, за все отвечал я. Я часто на него за это злился. Но не в этот раз. В этот раз он был моим героем.

Эта история дает представление о Саймоне. И также объясняет, почему мама еще сердилась на меня, когда я, задыхаясь, примчался к нашему вагончику, пытаясь понять, что случилось с маленькой девочкой и ее тряпичной куклой.

— Милый, ты очень бледный.

Мама всегда говорит, что я бледный. Теперь она говорит мне это постоянно. Но я забыл, что тогда она тоже это сказала. Я совсем забыл, что она всегда называет меня бледным.

— Мам, мне очень жаль, что так вышло.

И мне действительно было жаль. Я много об этом думал. Как Саймон меня нес и как он беспокоился обо мне.

— Все нормально, милый. Не переживай. Мы приехали отдыхать. Папа и Саймон пошли на пляж и взяли с собой воздушного змея. Хочешь, пойдем к ним?

— Не, я побуду в вагончике. На улице жарко. Я посмотрю телик.

— В такой прекрасный день? Не выдумывай, Мэтью. Ну что нам с тобой делать?

Она говорила ласковым тоном, и было ясно, что на самом деле она не думала, что со мной надо что-то делать. Мама иногда бывала доброй. Да, очень-очень доброй.

— Не знаю, мам. Мне жаль, что так получилось. Это я во всем виноват.

— Все забыто, милый.

— Честно?

— Честно. Пойдем запускать змея?

— Что-то не хочется.

— Я все равно не разрешу тебе смотреть телевизор, Мэт.

— Я играю в прятки.

— Ты прячешься?

— Нет, я вожу. Мне надо идти.

Но другим детям надоело ждать, пока я начну их искать, они разбились на маленькие группки и нашли себе другие занятия. Мне все равно не хотелось играть. Я немного побродил вокруг и снова оказался у того места, где встретил девочку. Ее там уже не было. Остался лишь маленький холмик, теперь любовно украшенный парочкой ромашек и лютиков, и две палочки, составленные крест-накрест, чтобы отметить место.

Мне стало ужасно грустно. Мне грустно даже сейчас, когда я об этом думаю. Но все равно, мне пора идти. Честно, кроме шуток. Мне нужно идти.

Семейные портреты

Следующее, что я помню, — это как мама делает радио громче, чтобы я не слышал ее всхлипываний.

Это глупо, потому что я все равно слышу. Я сижу рядом с ней, и она плачет очень громко. И отец ведет себя точно так же. Он плачет, когда ведет машину. Если честно, я не помню, плакал я или нет. Наверное, плакал. Я не мог не плакать. Но когда я прикоснулся к своим щекам, оказалось, что они совсем сухие. Слез не было.

Должно быть, это и называется «оцепенеть». Я просто оцепенел и даже плакать не мог, как говорят иногда по телевизору. В дневных ток-шоу, например. Я ничего не чувствовал, просто оцепенел. И люди в зале понимающе кивают, как будто они все через это прошли и точно знают, каково это. Наверное, со мной тогда случилось что-то подобное, но в тот момент мне было очень стыдно. Я закрыл лицо руками на случай, если мама или папа вдруг обернутся. Пусть они думают, что я плачу вместе с ними.

Но они не обернулись. Я не почувствовал ободряющего пожатия руки у себя на колене, никто не сказал, что все будет хорошо, не прошептал успокаивающе: тише, тише.

И тогда я понял, что остался совсем один.

Это было очень странное ощущение.

По радио диджей неестественно бодрым голосом представлял новую песню, как будто бы это самая лучшая песня на свете и для него самое большое счастье — познакомить с ней слушателей. Просто у меня не укладывалось в голове, как он может радоваться после того, что случилось. Это была моя первая отчетливая мысль. Первое, что я подумал, когда вроде как проснулся. Это самое точное описание того, что было, хотя на самом деле я не спал.

Воспоминания исчезают, как сон, едва мы открываем глаза. Очень похоже. В памяти остались только обрывки: ночь, я куда-то бегу, где-то поблизости полиция.

И Саймон мертв.Мой брат мертв.

Я не могу задержать это в памяти. Пройдет еще много времени, прежде чем я смогу к этому вернуться.

Моя бабушка (мамина мама, которую мы зовем бабушка Ну) читает книги Дэниэлы Стил и Кэтрин Круксон, и, едва взяв в руки новую книгу, она открывает ее на последней странице и смотрит, чем все закончится.

Она всегда так делает.

Первое время я жил у нее. Где-то с неделю. Это была очень грустная неделя и, вероятно, самая одинокая в моей жизни. Мне кажется, невозможно чувствовать себя более одиноким, даже если ты совсем один, а не с дедом и бабушкой.

Мой дедушка просто помешан на садоводстве, это все знают. Только сада у него нет. Если подумать, это немного смешно. Но не слишком, потому что он арендует небольшой участок земли недалеко от их квартиры, где выращивает овощи и какие-то травы, типа розмарина и прочих, названия которых я все время забываю.

И всю ту неделю мы провели в саду. Иногда я помогал деду с прополкой, а иногда просто сидел на краю участка и играл на своем «Геймбое» в «Данки Конг», правда, звук приходилось выключать. Но в основном я просто бродил по окрестностям и переворачивал камни в поисках насекомых. Больше всего я любил муравьев. В своем саду мы с Саймоном постоянно искали муравейники. Они ему ужасно нравились, и он упрашивал маму разрешить ему устроить в своей комнате муравьиную ферму. Обычно он добивался своего. Но на этот раз у него ничего не вышло.

Дедушка помогал мне поднимать большие плитки, чтобы я мог посмотреть на муравейник. Муравьи сразу же начинали бегать, как сумасшедшие. Они явно передавали друг другу секретные сообщения и в спешке перетаскивали в безопасные подземные туннели желтые и белые яйца.

Через пару минут на поверхности уже не оставалось никого, за исключением, может быть, мокрицы, неловко ползущей по пустому месту и гадающей, что тут случилось. Иногда я тыкал в одно из маленьких отверстий прутиком, и в ту же секунду не меньше дюжины муравьев-солдат выскакивало, чтобы отразить нападение и, если понадобится, отдать свои жизни ради спасения колонии. Я их не трогал. Мне просто хотелось посмотреть.

Когда дедушка заканчивал прополку или посадку, или сбор урожая, мы аккуратно опускали плитку на место и собирались домой ужинать. Я не помню, чтобы мы о чем-то разговаривали. Конечно, мы должны были о чем-то говорить, но эти разговоры значили так мало, что они полностью выветрились у меня из памяти, исчезли, как муравьи в подземном туннеле.

Бабушка Ну очень вкусно готовит. Она из тех, кто начнет вас кормить с той минуты, как вы переступите порог ее дома, и не остановится, пока вы не уедете. Бабушка еще соорудит вам с собой в дорогу бутерброд с ветчиной.

Вообще, это здорово. В людях, которым не жалко еды, есть чуткость и доброта. Но все дело в том, что в ту неделю, когда я у них жил, у меня совсем не было аппетита. Меня все время подташнивало, а пару раз даже вырвало. Бабушке Ну приходилось очень трудно, потому что, если она не могла уладить дело тарелкой супа, жареной курицей или куском кекса с марципаном, она чувствовала себя беспомощной. Однажды я видел, как она стояла на кухне, ссутулившись над нетронутыми тарелками, и тихо всхлипывала.

Хуже всего было вечером, когда наступало время ложиться спать. Меня поселили в свободной комнате, где было холодно и слишком светло по ночам: сквозь тонкие занавески туда проникал свет уличного фонаря. Я мог часами лежать без сна, таращась в полумрак, стараясь разобраться в том, что произошло. Мне очень хотелось снова оказаться дома, и я не знал, случится ли это когда-нибудь.

Но теперь я вижу тут и смешную сторону. Нет, не так чтобы живот надорвать от смеха, но забавно. И это поможет мне сказать то, что я собираюсь сказать. Я подумал: если бы бабушка Ну читала мою историю, она бы, наверное, пролистнула эти страницы, чтобы сразу добраться до объяснения того, что случилось с Саймоном.

Она так делает по той же причине, по которой сначала читает последнюю страницу: ей хочется убедиться, что будет не слишком грустно. И ей не нравится, когда нагнетают напряжение.

Поэтому я хочу сказать, что я вовсе не тяну время. Честно. Вы меня еще не знаете, но можете поверить, вовсе я не собираюсь нагнетать напряжение — это не в моем характере.