Правда о Порт-Артуре. Часть II - Евгений Ножин

— Надѣюсь, что генералъ Смирновъ, тѣмъ не менѣе, не смотритъ такъ мрачно на будущее.

— Что генералъ Смирновъ! Генералъ Смирновъ фанатикъ!

Онъ твердитъ, что крѣпость не сдастся. Но онъ забываетъ, что все-таки главное лицо въ крѣпости не онъ, а генералъ Стессель. А что Стессель не допуститъ кровопролитія — это вѣрно. Мы имѣемъ на него нѣкоторое вліяніе. Онъ упрямъ, но онъ не фанатикъ въ родѣ Смирнова. Мы сумѣемъ въ нужную минуту склонить и Кондратенко…-

Имѣйте въ виду, что все это говорилось, когда еще ни одного снаряда не упало съ сухопутнаго фронта. И говорилось это не простымъ обывателемъ Артура, а человѣкомъ по своему положенію очень солиднымъ и носящимъ военный мундиръ.

Я попробовалъ возразить еще.

— Неужели вы думаете, что генералъ Кондратенко способенъ противостать Смирнову въ дѣлѣ упорной защиты крѣпости?

— Я этого не говорю. Я говорю, что стоитъ только генералу Кондратенко притти къ заключенію, что дальнѣйшая оборона безцѣльна, и онъ убѣдитъ Стесселя капитулировать. Не забудьте, что Разнатовскій, Фокъ, Савицкій и много другихъ противъ упорной защиты. Всѣ они прекрасно понимаютъ, что дѣло проиграно. Кто себѣ врагъ?!

Намъ нужно отбить штурмъ, одинъ только штурмъ, и потомъ съ честью капитулировать. Поймите вы, что Артуръ вовсе не крѣпость, а укрѣпленный лагерь.

Уже наши войска доказали свою доблесть…

— Ужъ не на Киньчжоу ли?

— Да, если хотите, то и на Киньчжоу. Фокъ берегъ людей. Онъ прекрасно зналъ, что рано или поздно Киньчжоу падетъ.

А Зеленыя горы? Помилуйте, два мѣсяца держались.

Теперь на прибавку еще одинъ отбитый штурмъ — и роль Артура сыграна.

Погибнуть можно, но съ умомъ, съ пользою для дѣла.

Почему не умереть, если это спасетъ кампанію? А кампанія, ясно теперь уже, проиграна.

За что я цѣню, а Россія еще оцѣнитъ генераловъ Стесселя, Фока и Рейса? За то, что они берегутъ ввѣренныхъ имъ людей.

Они отобьютъ одинъ штурмъ, а потомъ сумѣютъ съ честью выйти изъ положенія осажденнаго.

А Смирновъ? Смирновъ-это фанатикъ! Что для него люди? — пѣшки! Онъ, видите ли, комендантъ и поэтому никогда не сдастъ крѣпости. Мы для него пушечное мясо.

Счастье наше, что въ Петербургѣ спохватились и во-время его ограничили… –

Что мнѣ оставалось дѣлать? Съ покорностью выслушать всю эту белиберду, придя домой, занести въ свой дневникъ, а на слѣдующій день отправиться къ полковнику М. А. Тыртову и отвести у него душу. Такъ я и сдѣлалъ.

Прихожу 21-го іюля къ Михаилу Алексѣевичу и разсказываю о разглагольствованіяхъ X.

Полковникъ Тыртовъ внимательно меня выслушалъ и говоритъ:

— Тому, что въ крѣпости вообще говорятъ подобныя вещи, я не удивляюсь: у страха глаза велики, а разсудокъ малъ. Но я удивляюсь, какъ можетъ говорить подобныя рѣчи такое, по всей видимости, почтенное лицо, какъ X. Ему это положителыю непростительно. Онъ не долженъ забывать, что онъ офицеръ. И притомъ офицеръ съ виднымъ положеніемъ въ крѣпости. То, что онъ говоритъ, можетъ быть принято на вѣру младшими чинами и крайне губительно отозваться на настроеніи войсковыхъ массъ.

Его настолько разстраиваетъ всякая неожиданность, что онъ положительно теряетъ способность логическаго мышленія и подчасъ способенъ говорить абсурды.

Онъ вообще не умѣетъ себя вести въ окружающей его обстановкѣ.

Простившись съ полковникомъ Тыртовымъ, я зашелъ въ магазинъ экономическаго общества.

Въ магазинѣ толпа.

Солдаты-продавцы едва успѣваютъ отпускать товаръ.

Спрашиваю у завѣдующаго магазиномъ — что случилось? Почему такой наплывъ покупателей?

— Во-первыхъ, завтра праздникъ, а во-вторыхъ, всѣ дѣлаютъ себѣ запасы. Какъ только наши оставили Волчьи горы и противникъ продвинулся къ крѣпости, всѣ рѣшили, что пора запастись всѣмъ необходимымъ. Теперь уже не вѣрятъ въ скорую помощь съ сѣвера.

Въ толпѣ замѣтилъ знакомаго офицера. Поздоровались.

— А, господинъ корреспондентъ! Ну, какъ дѣла? Что подѣлываете? Слышали, чѣмъ кончился сочиненный романъ про m-me Тауцъ?

— Какъ же, слышалъ. Дѣло было такъ.

На одной изъ шаландъ, отправившихся въ Чифу, была супруга полицмейстера г-жа Тауцъ.

По городу послѣ возвращенія части шаландъ распространился слухъ, что шаланда, на которой уѣхала жена полицмейстера, очень еще молоденькая дамочка, попала въ руки японцевъ. Не возвращена же шаланда въ Артуръ по той простой причинѣ. что m-me Тауцъ очень понравилась японцамъ.

Толкамъ и пересудамъ, конечно, не было границъ. Дамскій элементъ Артура, какъ болѣе чуткій ко всему, что носило романическіи характеръ, далъ своей фантазіи волю, и исчезновеніе m-me Тауцъ облеклось въ романъ изъ японо-артурской войны.

До начала войны въ m-me Тауцъ (тогда еще дѣвушку) былъ влюбленъ японскій офицеръ, проживавшій въ Артурѣ въ качествѣ парикмахера. Парикмахеръ этотъ впослѣдствіи ежедневно брилъ ея супруга и поклялся, что рано или поздно m-me Тауцъ будетъ принадлежать ему, мнимому парикмахеру.

Шаланда была настигнута у береговъ Квантуна, всѣ русскіе были умерщвлены, а m-me Тауцъ была спасена своимъ поклонникомъ и теперь въ его власти.

Быть можетъ, авторши и восхищались постоянствомъ японца, съ каждымъ днемъ прибавляя новую главу въ сочиненномъ ими романѣ, но несчастному законному супругу, самому полицмейстеру, было не до восхищенія.

Бѣдный Тауцъ метался со своими конными полицейскими по ближайшимъ бухтамъ, разыскивая слѣды своей молодой супруги, оставляя на произволъ судьбы ввѣренную ему позицію.

Много было загнано лошадей, много несчастныхъ китайцевъ испробовали на своихъ спинахъ силу русской нагайки…

Но вѣдь каждая исторія чѣмъ-нибудь да кончается. Кончился и фантастическій романъ m-me Тауцъ.

Скоро въ Артуръ пришло извѣстіе, что m-me Тауцъ благополучно прибыла въ Чифу и шлетъ свой искренній привѣтъ законному супругу.

Полицмейстеръ повеселѣлъ, китайцы и артурскій пролетаріатъ вздохнули свободнѣе.

Авторамъ романа стало скучно. Въ глазахъ дамъ г. Тауцъ потерялъ обаяніе несчастнаго супруга.

Утромъ, часовъ около 9-ти, я отправился къ фотографу Липпейнтнеру съ цѣлью пригласить его снять на плацу передъ отрядной церковью парадъ войскъ.

Фотографъ съ удовольствіемъ было согласился, но узнавъ, что на парадѣ будетъ самъ Стессель, заявилъ:

— Нѣтъ, я очень боюсь этого генерала. Онъ меня прогонитъ. Вы имѣете разрѣшеніе? Если не имѣете — я не поѣду. Этотъ генералъ все можетъ. Онъ можетъ подарить мнѣ розги.

Какъ я ни уговаривалъ австрійца — послѣдній былъ твердъ въ своемъ рѣшеніи. Пришлось итти къ Стесселю. Едва я вышелъ изъ воротъ Пушкинскаго училища — какъ изъ-за угла стессельскаго дома показалась крупная фигура самого генерала, эскортируемая взводомъ казаковъ. Генералъ направлялся въ церковь — былъ 10-й часъ на исходѣ.

Начальникъ раіона, осадивъ коня и поздоровавшись со мной очень привѣтливо, спросилъ:

— Вы тоже въ церковь?

— Такъ точно, ваше превосходнтельство. У меня, ваше превосходительство, есть просьба.

— Говорите, говорите. Чѣмъ могу служить господину военному корреспонденту?

— Ваше превосходительство (я привыкъ со старшими говорить почтительно), разрѣшите мнѣ снять парадъ и для этой цѣли пригласить фотографа.

— Кто онъ? штатскій?

— Такъ точно, ваше превосходительство, штатскій и при этомъ еще австрійскій подданный.

— Хорошо. Только вы за нимъ наблюдайте. Вы за него отвѣчаете.

— Почему же, ваше превосходительство?

— Вы же за него просите. Я и понятія даже не имѣлъ, что въ крѣпости есть австрійскій подданный. Онъ, можетъ быть, шпіонъ. Надо спросить Тауца. Я ему скажу. Такъ нельзя. Вы его пригласите, пусть снимаетъ. а Тауцу нужно сказать. Пожалуй, въ крѣпости есть еще японскіе подданные…

Генералъ тронулъ лошадь.

— … Вы снимайте, если хотите, только фотографъ, пожалуй, шпіонъ…

Я пожалѣлъ, что распустилъ свой языкъ, но было уже поздно.

Вернувшись къ фотографу и сообщивъ ему, что генералъ Стессель далъ разрѣшеніе — я усадилъ его въ коляску со всѣми его аттрибутами и быстро довезъ до церкви.

Парадъ уже начался. Генералъ по обыкновенію говорилъ войскамъ зажигательныя рѣчи.

Вся площадь передъ входомъ въ крѣпость была усѣяна свободными отъ службы офицерами, чиновниками, дамами, обывателями.

День былъ жаркій, ясный, солнечный.

Большинство присутствовавшихъ было въ бѣлоснѣжныхъ кителяхъ, дамы блистали изящными свѣтлыми нарядами, которымъ могъ позавидовать любой модный и фешенебельный курортъ. У всѣхъ оживленныя лица, улыбки…

Ничто, положительно ничто не напоминало, что Артуръ уже осажденъ и съ моря и съ суши.

Ничто не говорило, что не сегодня-завтра, а то, можетъ быть, сейчасъ, сію минуту непріятель откроетъ бомбардировку города.