Эфирное время - Полина Дашкова

– Дай-ка я развяжу, ты только путаешь! – Кира Георгиевна отстранила Наташу, присела на корточки перед Димычем. – Что ты здесь накрутила? Не могла нормально завязать? Ты хоть позавтракать успела?

– Я не хочу есть. I

– А в голодный обморок хочешь хлопнуться, ко всем прочим радостям? То же мне, декабристка, жена ссыльно-каторжного. И нечего на меня так смотреть. Иди, возьми там сыру в холодильнике, бутерброд себе сделай. Деньги, деньги… Больные вы все, честное слово. Вот и сейчас наверняка у тебя только и крутятся в голове суммы с нулями. Ты о другом должна думать. Ты должна, наконец, сделать серьезные выводы. У тебя сын растет.

– Какие выводы, мама? – крикнула Наталья из кухни и хлопнула дверцей холодильника.

– Самые серьезные, Наташа. Самые серьезные. С кем ты живешь? Как ты живешь? Ты посмотри, какие люди окружают твоего мужа. Один только этот Вова Мухин чего стоит! У него на лбу написано, что он настоящий бандит, если только на таком узком обезьяньем лобике может уместиться какая-нибудь надпись. Кстати, он заходил к вам позавчера, когда ты была у врача.

– Кто? – крикнула из кухни Наташа и уронила нож.

– Вова Мухин.

– Мама, что же ты не сказала?

– Ну, забыла, прости. Неужели это так важно? И что за манера – орать через всю квартиру? Хочешь поговорить – зайди в комнату. Ребенок засыпает, а ты кричишь.

Наташа влетела с бутербродом в руке. Кира Георгиевна успела раздеть Димыча и уложить в постель. Они стали разговаривать шепотом.

– Зачем он заходил?

– Откуда я знаю? Он мне не докладывал. Вообще, ни здравстуйте, ни до свидания. Хам.

– Подожди, мама, я не поняла. Расскажи все по порядку. Он позвонил в дверь, ты открыла…

– Нет, мы с ним встретились внизу в подъезде. Мы с Димычем возвращались с прогулки, он нас чуть не сшиб дверью. Я смотрю – физиономия знакомая. Поздоровалась, он не ответил. Вот и все общение.

– А ты уверена, что это был Вова Мухин? Ты, кажется, видела его не больше двух раз, и очень давно.

– Я еще не в маразме, слава Богу, и память на лица у меня отличная. Ладно, ты не болтай, ешь. Бледная как смерть. Смотри, не доедешь до адвоката.

Наташа принялась за бутерброд. Хлеб был ее любимый, бородинский, к тому же еще теплый. И сыр «чеддер», тоже ее любимый, но жевала она вяло, без всякого аппетита.

– Мам, а когда ты вернулась в квартиру, там ничего не изменилось?

– О, Господи, – тяжело вздохнула Кира Георгиевна, – ну что там могло измениться? Никого ведь дома не было.

– И все-таки, постарайся вспомнить. Это очень важно.

– Наталья, у тебя губы дрожат, ты посмотри на себя в зеркало, на кого ты похожа. Подумай, до чего твой драгоценный Санечка тебя довел! Вот это важно, и об этом ты должна сейчас думать.

– Ну что ты меня все пилишь? И так тошно. Пойми же ты наконец, Саня не убивал, его подставили, поэтому сейчас важна каждая мелочь. Вместо того чтобы ворчать, ты бы лучше попыталась вспомнить все подробно про Мухина.

– Да, конечно, этот самый Мухин его и подставил, я все видела, но тебе нарочно не хочу говорить. – Кира Георгиевна саркастически усмехнулась. – А тебе не приходит в голову, дорогая моя девочка, что если это произошло, значит, были причины. Вот меня, например, никто никогда не подставит. И тебя, я надеюсь, тоже.

Наташа ничего не ответила, глотая слезы, отправилась в ванную, чтобы сцедить молоко в бутылочку для следующего кормления.

На прощанье, уже на лестничной площадке, ничуть не стесняясь соседки, которая ждала лифта, Кира Георгиевна сказала громким, торжественно звенящим голосом:

– В общем, так. Тебе, конечно, надо пойти в юридическую консультацию, и с Димулей я посижу, но пойти тебе надо только с одной целью: посоветоваться, как быстрее оформить развод и разменять квартиру. Ты поняла меня?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Говорить с матерью убитого было настолько тяжело, что Илья Никитич заинтересовался этой дамой всерьез. Елена Петровна Бутейко держалась молодцом, и не подумаешь, что потеряла единственного сына, однако почему-то отказывалась отвечать на многие вопросы, самые простые и невинные.

– Зачем вы лезете в нашу жизнь? Какое отношение все это имеет к нашему горю? Вы ерундой занимаетесь, – она опрокинула в рот стопку валокордина, поморщилась, тряхнула головой, как будто хлебнула чистого спирту, и уставилась на Илью Никитича сухими злыми глазами.

– Я веду расследование, – напомнил он.

– Зачем? Убийца задержан на месте преступления. Что тут расследовать? Судить его надо. Судить и расстрелять!

Илья Никитич сидел за шатким кухонным столиком у окна. Прямо в стекло упирались голые ветки тополя. По веткам прыгал снегирь. Ярко-красная грудка была единственным цветным пятном на черно-белом фоне пасмурного зимнего пейзажа. Застиранные ситцевые шторки только добавляли серости.

– Вам от этого станет легче? – тихо спросил Илья Никитич, так тихо, что Елена Петровна не расслышала.

– Расстрелять – выкрикнула она и хлопнула ладонью по столу.

Стол был покрыт вытертой клеенкой, такой же клеенкой с фруктовым рисунком были оклеены стены кухни. На белых пластиковых дверцах маленького буфета пестрели остатки облупившихся переводных картинок.

– Не надо так кричать, – попросил Илья Никитич, – следствие идет, вина Анисимова еще не доказана.

– Тут нечего доказывать. Вам надо убийцу судить, а вы пытаетесь опорочить семью, от которой уже ничего не осталось. Я знаю законы. Я не обязана вам отвечать на вопросы, если мои ответы могут принести вред моей семье и мне лично! – выпалила Елена Петровна, вскинув подбородок.

– О каком вреде вы говорите? – тяжело вздохнул Илья Никитич. – Я задал вам простой вопрос: чем занимался ваш муж раньше? Разве в трудовой биографии Вячеслава Ивановича есть что-то опасное для вашей семьи?

Бутейко резко встала и начала метаться по крошечной кухне, из угла в угол. Лицо ее побагровело, сухие глаза засверкали.

– Мой муж в больнице. У него инфаркт. Как вы смеете копаться в его прошлом? Вас это не касается! Это вообще не относится к делу! – Она кричала так, что у Ильи Никитича зазвенело и зачесалось в ухе.

– Простите, Елена Петровна, почему вы так сильно нервничаете?

– Потому, что у меня убили сына! Потому, что у меня тяжело болен муж!

– Я понимаю и соболезную.

– Мне ваши соболезнования не нужны. Они ничего не стоят, ваши соболезнования. Моего мальчика не вернешь! Я отказываюсь отвечать на ваши идиотские вопросы.

– Отказываетесь отвечать, – понимающе кивнул следователь, – ну что ж, давайте официально оформим ваш отказ.

– Мой сын убит. Мой муж в больнице, в реанимации. У него обширный инфаркт. Хоть капля совести есть у вас? Я жаловаться буду.

– Елена Петровна, я вам очень сочувствую, вы можете жаловаться, это ваше право. – Бородин старался говорить как можно мягче. – Вы в который раз повторяете то, что мне отлично известно. Вашего сына убили, ваш муж в больнице. Я могу понять ваше состояние, но реакция на мои простые вопросы кажется мне странной. Я всего лишь попросил вас рассказать, чем занимался ваш муж.

Елена Петровна встала и вышла из кухни. Вернулась она через минуту и резким движением швырнула на стол трудовую книжку.

– Вот смотрите!

Трудовая биография Бутейко-старшего оказалась весьма скучной. После окончания художественного училища в 1965-м году Бутейко Вячеслав Иванович работал мастером в металлоремонтной мастерской. Был по собственному желанию уволен в 1968-м, и тут же был принят в ювелирный магазин «Янтарь», где проработал мастером художественной гравировки до 1985-го. Потом вдруг резко сменил специальность, устроился слесарем-наладчиком на обувную фабрику «Буревестник». Эта запись была предпоследней в трудовой книжке, дальше следовал уход на пенсию по возрасту.

– Скажите, ваш муж увлекся ювелирным делом, и поэтому устроился на работу в магазин «Янтарь»?

– Он никогда не имел отношения к ювелирному делу, – медленно, почти по слогам, произнесла Елена Петровна и потянулась за бутылочкой валокордина.

– Вы только что принимали лекарство, – напомнил Илья Никитич, – нельзя так часто. Вам станет нехорошо.

– Мне уже нехорошо, – сообщила она, но бутылочку все-таки поставила на место. – Я не могу с вами разговаривать. Вы оказываете на меня грубое давление. Я буду жаловаться в высшие инстанции.

– Жалуйтесь, – кивнул Илья Никитич. – Но вам все равно придется давать свидетельские показания, не мне, так другому следователю. Либо вы должны будете подписать официальный отказ от дачи показаний. Нет других вариантов.

– Ладно, спрашивайте, мне нечего скрывать.

– Анисимов пришел к вам, чтобы показать Вячеславу Ивановичу старинное кольцо с изумрудом. Вячеслав Иванович оценил кольцо вполне профессионально…

– Вам это рассказал Анисимов? И вы так спокойно повторяете слова убийцы здесь, в этом доме? Вы повторяете их мне, матери убитого? – Елена Петровна вдруг ч заговорила трагическим театральным шепотом. – Так вот, я совершенно официально заявляю вам, что это вранье. Грязное, наглое вранье, от первого до последнего слова. Он вам что угодно сейчас наплетет, этот Анисимов. Он пришел угрожать моему сыну. Никакого кольца я не видела, зато отлично слышала угрозы. У нас квартира маленькая, комнаты смежные, стены тонкие. Разве ювелиры так живут? Оглянитесь вокруг. Разве так живут люди, связанные с золотом и драгоценными камнями? Вы ведь следователь, пожилой человек. Вы должны с первого взгляда определять жизненный уровень.