Эфирное время - Полина Дашкова

«Я не брал его с собой. Мне некуда было его положить…»

Конечно, не брал. Его просто не было в доме, этого несчастного пистолета. Лучше бы его вообще не было.

Саня купил «Вальтер» в июне. Он с детства мечтал иметь настоящий собственный пистолет. Наташа сначала испугалась, уговаривала выкинуть или хотя бы спрятать и никому не показывать. Но Саня, будто назло, таскал пистолет в гости, хвастал, как мальчишка, потом на даче пострелял по мишени и остался собой не доволен, заявил, что будет упражняться. Впрочем, скоро наигрался, успокоился. Пистолет убрал в ящик письменного стола. В последний раз вытаскивал его оттуда очень давно, кажется, в августе. Ну, конечно! Двенадцатого праздновали день его рождения, всего за пять дней до кризиса. Это был пир во время чумы, он позвал человек двадцать, в том числе Вову Мухина.

Наташа вошла в комнату, села за письменный стол и зажмурилась. Перед ней поплыла, как на замедленной кинопленке, та дурацкая вечеринка. Она запомнилась так четко потому, что впервые после рождения Димыча они решились собрать столько народу в доме.

Наташа ждала праздника, отдала ребенка маме, но мама привезла его назад буквально через два часа. Димыч категорически отказался пить сцеженное молоко из соски, кричал так, что посинел. В итоге мама сидела с ним в маленькой комнате, в большой шел глупый пьяный гудеж, Наташа металась между ребенком и гостями. Кстати, именно тогда мама и запомнила Мухина, повторяла шепотом, пока Наташа кормила Димыча: «Нет, ну как можно дружить с такой бандитской рожей? Этот Мухин похож на настоящего уголовника, такой убьет – глазом не моргнет!» А ночью, когда почти все гости разошлись, Наташа застала Саню и Мухина здесь, в этой комнате, у стола. Вова с видом знатока разглядывал «Вальтер», потом нацелил его Сане в лоб и, пьяно оскалившись, сказал: «Пах! Пах!»

Стало быть, о пистолете Мухин знал. Не потому ли побывал здесь накануне убийства? Мама уверяет, что в квартиру он не заходил, но она ведь гуляла с Димычем и Мухина видела в подъезде. Не так уж сложно подобрать ключ к их замку или воспользоваться воровской отмычкой. Для Вовы Мухина это плевое дело, с его-то бандитскими замашками. Искать пистолет ему не пришлось. Как тогда, в августе, «Вальтер» лежал в глубине ящика.

– Значит, получается, Саню действительно подставили? – пробормотала она, вскакивая со стула. – Да, конечно. Мухин. Надо срочно позвонить следователю… Нет, сначала все-таки придется решать проблему с деньгами на адвоката. Следователь может оказаться сволочью, не пожелает раскручивать это дело, ведь так часто бывает: вот он, готовенький преступник, улики налицо, зачем искать кого-то еще?

Она заметалась по квартире, соображая, что есть у них ценного, что можно продать быстро за большие деньги. Ну конечно, кольцо! Старинное прабабушкино кольцо с огромным изумрудом. Она метнулась к комоду, на котором стояла шкатулка с украшениями, тут же вспомнила, что Саня просил посмотреть, лежит ли там коробка с патронами для «Вальтера». Он просил, чтобы она не прикасалась к шкатулке, открыла аккуратно, ножом.

«Ладно, это потом. Сначала надо решить главную проблему. Деньги на адвоката. Кроме кольца, есть еще сережки с изумрудами, они очень дорогие, есть золотая цепочка, браслет. Пять тысяч я, конечно, так не наберу, но хотя бы две. Одно кольцо должно стоить не меньше тысячи, оно ведь старинное, камень большой, бриллианты. Главное, не нарваться на жуликов, посоветоваться со специалистом, узнать его реальную стоимость».

Наташа вернулась на кухню, но вместо того, чтобы взять нож с тонким лезвием, стала опять листать Санину записную книжку, пытаясь вспомнить, кто из знакомых связан с ювелирным делом. И вспомнила. Саня рассказывал, что отец Артема Бутейко когда-то работал в ювелирном магазине гравером.

* * *

Надевая пальто в прихожей, Илья Никитич стал незаметно для себя напевать романс «Белой акации гроздья душистые». Хорошо, что хозяйка была на кухне и не слышала этого бормотания. В доме повешенного не говорят о веревке. В доме застреленного не поют романсов.

Илья Никитич напевал романс, поправлял шарф перед треснутым зеркалом в прихожей, хозяйка возилась на кухне. Он уже готов был окликнуть ее, чтобы попрощаться, но тут зазвонил телефон.

– Да, я слушаю, – с тяжелым вздохом произнесла Елена Петровна, – кто говорит? Наташа? Какая Наташа?

Илья Никитич замер, прислушался. Несколько секунд было тихо, и вдруг раздался крик:

– Вы что, с ума сошли? Вы соображаете, куда звоните? И вы еще смеете спрашивать, в чем дело? Ваш муж убил моего сына, и не смейте больше сюда звонить! – Елена Петровна швырнула трубку с такой силой, что телефон громко жалобно звякнул.

– Вам звонила жена Анисимова? – Илья Никитич с удивительной для его возраста и комплекции легкостью влетел в кухню. – О чем был разговор? Ну, быстрее, это очень важно.

– Я не обязана вам докладывать, – тихо, вполне спокойно проговорила Бу-тейко, и в ее глазах Илья Никитич заметил такую жуткую, животную панику, что невольно пожалел эту странную женщину.

– Чего вы так боитесь, Елена Петровна? Вы расскажите, вам легче станет. Вячеслав Иванович незаконно работал с золотом и драгоценными камнями? Так это давно было, вы не бойтесь, он не понесет ответственности, тем более такое горе у вас. Ну, зачем вам еще этот дополнительный груз?

– Оставьте меня в покое, уходите! – прокричала она ему в лицо и тут же отвернулась, спрятала глаза.

– Да, конечно, я сейчас уйду. Но поверьте, вам бы стало значительно легче, если бы вы решились все рассказать.

– Мне нечего рассказывать.

– Нечего? Ну ладно, – он вытащил из кармана блокнот, пролистал, нашел домашний телефон Анисимова и набрал номер. Трубку взяли через минуту.

– Алло! – выкрикнул хрипловатый, почти детский голос. – Я слушаю!

– Наталья Владимировна Анисимова?

– Да.

– Добрый день, меня зовут Бородин Илья Никитич. Я следователь, веду дело вашего мужа. Только что вы разговаривали с Еленой Петровной Бутейко. О чем?

– Я не знала, что это Артем… – в трубке тихо всхлипнули, – я не знала, честное слово… Я бы ни за что не позвонила, это ужасно…

– Подождите, не плачьте. О чем вы только что говорили с Еленой Петровной?

– Я… я просто спросила, нельзя ли показать кольцо Вячеславу Ивановичу, чтобы он оценил, мне надо продать кольцо, чтобы заплатить адвокату… я не знала, я только спросила…

На том конце провода слезы лились рекой. Наташа рыдала в трубку. А здесь, рядом с Ильей Никитичем, Елена Петровна Бутейко капала себе в рюмочку валокордин, трясла темным пузырьком так, словно он был во всем виноват.

– Спасибо, Наталья Владимировна. Вы успокойтесь и, пожалуйста, никуда не выходите из дома. Я через полчаса у вас буду.

В трубке пульсировали частые гудки, Наташа держала ее в руках и смотрела в одну точку.

– Ой, мамочки… – повторяла она, едва шевеля губами и слизывая слезы, – ой, мамочки…

Всего лишь три дня назад, глубокой ночью они с Саней пили чай на кухне, работал телевизор, на экране появилось лицо Артема Бутейко, и Саня вдруг покраснел, на лбу выступил пот, он шарахнул кулаком по столу так, что подпрыгнули чашки и расплескался чай.

– Видеть его не могу, скотину. Убил бы, честное слово, рука бы не дрогнула.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Кристалл имел такую красивую правильную форму, что казалось, он совершенно не нуждается в огранке. Он был чист и прозрачен, как воздух в лесу после первого настоящего летнего ливня. В нем сверкала страшная ослепительная молния, в нем медленно, тяжело закипал солнечный свет, вспыхивала сотня нежных крошечных радуг. От него пахло свежестью предгрозового ветра, который набегает внезапно, после долгой духоты, жаркой дрожащей тишины, когда замолкают птицы, замирают листья на деревьях, чернеет небо.

У Павлика Попова под рубахой вместе с нательным крестом висел на шнурке холщовый мешочек. Там хранился алмаз. Когда Павлик бегал, камень подпрыгивал на шнурке, тяжело, больно бил в грудь.

Весна 1830 года на Урале была ранняя, быстрая, после майского половодья наступила настоящая тяжелая жара. В начале июня грозы гремели почти каждый день.

Павлик возвращался из соседнего поселка, гроза застала его в открытом поле. Громовые раскаты раскалывали землю, как пустой орех. Дождь все не начинался, и от этого было еще страшней. Пропотевшая рубашка холодила кожу. Павлик бежал, и камень бил его в грудь. До деревни оставалось всего ничего, в белом блеске .молнии он успел различить угольно-черный силуэт заброшенной деревянной часовенки, и тут страшная жгучая боль пронзила его насквозь. Он упал в дорожную мягкую пыль и потерял сознание.

Очнулся он оттого, что совсем близко, вслед за громовым раскатом, прямо над головой раздалось оглушительное конское ржание. Дождь шел стеной, и сквозь его пелену Павлик различил вздыбленный черный силуэт, страшную оскаленную морду. Конские копыта зависли над ним, били воздух, пронизанный тугими струями ливня. Павлик вскрикнул, попытался вскочить, но не смог.