Эфирное время - Полина Дашкова

Очнулся он оттого, что совсем близко, вслед за громовым раскатом, прямо над головой раздалось оглушительное конское ржание. Дождь шел стеной, и сквозь его пелену Павлик различил вздыбленный черный силуэт, страшную оскаленную морду. Конские копыта зависли над ним, били воздух, пронизанный тугими струями ливня. Павлик вскрикнул, попытался вскочить, но не смог.

– Кес ке се?! О, мон дье, повр анфан! Читьо слючилось, бьедное дитя? – прозвучал рядом высокий женский голос.

Графиня Ольга Карловна Порье возвращалась с утренней конной прогулки. Она не боялась грозы, ей нравилось скакать на своем вороном Адамисе сквозь ливень. Графиня едва успела остановить коня, заметив лежащего на дороге крестьянского мальчика-подростка. Сначала ей показалось, ребенок мертв, но, спрыгнув на землю и склонившись над ним, графиня обнаружила, что он дышит и глаза его широко открыты.

– Что слючилос? – спросила графиня, с трудом выговаривая русские слова.

– Молнией меня убило, ваше сиятельство, – морщась от боли и слизывая с губ дождевые капли, объяснил Павлик.

– Убиль! О, мон дье! – воскликнула графиня, вскочила в седло, пришпорила коня и поскакала за помощью.

Павлика в экипаже графини привезли к ней в дом. По дороге он тихонько постанывал, но сознания не терял. Молния была ни при чем, просто он споткнулся о большой камень, упал и раздробил колено. Однако графский лекарь немец Риббенбаум, осмотрев мальчика, сообщил, что, кроме повреждения ноги, есть еще несомненные признаки воздействия природного электричества. Ребенок пострадал от молнии, и наилучший способ лечения – закопать его на несколько часов в сырую землю.

– Се терибль! Се де ла барбари! – ужаснулась графиня. – Повр анфан! Же не ле перметре па! Я нье позьволью мучить ребьенка! – и стала горячо спорить с доктором, проявляя при этом удивительные познания в медицине.

На шум явился граф. Он тут же узнал Павлика и рассказал, что именно этот мальчик год назад нашел на прииске первый алмаз.

– О, мон дье! Анпосибль! – воскликнула графиня. – Се ле гарсон ки а трове ле дьямон!

Закапывать в землю Павлика не стали. Графиня решила сама заняться его коленом, приказала принести нутряного сала, винного уксуса и душистой соли.

– Кес ке тю а? – ласково спросила она, заметив холщовый мешочек у него на груди. – Пюи ж ле вуар?

– Ваше сиятельство, это… это бабушка от сглазу привязала, – испуганно зашептал Павлик.

– Кес ки э ариве а во зье? Чтьо у тьебя с глязам?

– Глаза у меня здоровые. Это, ваше сиятельство… – Павлик не знал, что сказать, готов был заплакать и вдруг выпалил красивое французское слово:

– Сувенир! Это сувенир, сударыня!

– О, сувенир! – обрадовалась графиня. – Пьюи же ле вуар? – она подцепила ногтем грубую нитку, которой зашит был мешочек.

– Me се ле дьямон! Это алмаз, и такой крюпний! Ти у краль дьямон на прииск?

– Нет, ваше сиятельство. Я не крал. Его наша курица снесла! – сообщил Павлик, безнадежно, горестно всхлипнув.

– Ла пуле? Анпосибль!

В качестве экспертов и судей были немедленно призваны граф, минералог Шмидт, графский управляющий господин Брошкин. Шмидт, осмотрев кристалл, заявил, что в камне не менее сорока карат, чистота удивительно высокая, нет никаких изъянов, а что касается истории с курицей, то это похоже на правду.

Куры питаются твердым зерном. Камни в их желудках способствуют пищеварению, поэтому им нравится клевать камни, все равно какие.

Этим пользуются рабочие, чтобы выносить камни с приисков. Один ученый коллега рассказывал господину Шмидту историю о том, как «куриное» воровство процветало на знаменитом изумрудном прииске Чивор в Колумбии. Рабочие-индейцы. попросили разрешения брать с собой на работу по несколько курочек, якобы для того, чтобы подкармливать их остатками пищи. Несушки мирно паслись на прииске, до тех пор, пока один из надзирателей не обратил внимания, с каким аппетитом птички склевывают камни. Группу рабочих, которая в тот день отправлялась с прииска домой, задержали, птичек выпотрошили. Их желудки были набиты отборными изумрудами.

– Ла пуле! Се манифик! – воскликнула графиня.

– Почему вы не предупредили об этом раньше, месье? – недовольно спросил граф минералога.

Павлик Попов с перевязанным коленом и с десятью рублями за пазухой был отправлен домой, в деревню. Графиня решила, что среди ее коллекции драгоценных камней этот алмаз – самый интересный, у него забавная и таинственная судьба. Таким алмазам принято давать имена. Сначала она хотела назвать его «Ла пуле» – курица, но потом решила, что это звучит грубо, и лучше будет назвать камень в честь мальчика – алмаз Павел.

Граф распорядился, чтобы ни одной курицы на территории прииска не было, а минералог Шмидт записал эту историю в своем дневнике.

* * *

Наташа ждала звонка в дверь, как выстрела в спину, расхаживала по квартире, из комнаты в комнату, из угла в угол, словно искала место, где можно спрятаться от следователя, который сейчас придет. Она не была готова к разговору, панически боялась ляпнуть лишнее. Следователь непременно окажется мерзавцем, безжалостным роботом, для которого главное – поскорее передать дело в суд, и совершенно безразлично, что будет с Саней в тюрьме, что будет с ней и с их ребенком. А как же иначе? Он ведь представитель государства, а от государства, как известно, ничего хорошего ждать не приходится.

Она не замечала, что до сих пор не сняла сапоги и куртку. Ее сильно знобило, хотя в квартире было очень тепло.

«Я не должна говорить про Мухина, – стучало в голове, – возможно, они с Саней сообщники. Вдруг он просил меня позвонить Мухину именно потому, что они – сообщники, и Вова должен меня проинструктировать насчет разговора со следователем? О, Господи! Но тогда я тоже сообщница? Я что, правда думаю, будто мой Саня мог убить человека?»

Она застыла посреди комнаты, уставилась в зеркало, висевшее над диваном, и в первый момент себя не узнала. Бледное, даже с каким-то голубым оттенком лицо, красные, совершенно сумасшедшие глаза, красный распухший нос, растрепанные волосы. Настоящая ведьма. Жена убийцы. Сообщница.

Между прочим, Артем Бутейко всегда ее раздражал, у него была удивительная способность все вокруг себя превращать в гадость. Она никогда не понимала, как может Саня с ним общаться. Она знала, что у Артема были всякие коммерческие связи, Саня с его помощью устраивал какие-то рекламные дела. Когда Бутейко приходил к ним в дом, он обязательно говорил ей лично что-нибудь неприятное, например, что она потолстела и постарела. Вроде бы ерунда, но настроение портилось.

Бутейко не просто получал удовольствие, когда обижал людей, он еще и деньги на этом зарабатывал, печатал свои мерзкие статейки, в которых всегда кого-нибудь зло высмеивал, поливал грязью.

Выходил на экраны какой-нибудь приличный фильм, и тут же Бутейко выступал с гадостной рецензией. Чем лучше был фильм, чем известней режиссер, тем злее гавкал на него Артем. Саня, с ухмылкой читая очередной критический шедевр своего приятеля, говорил: «Ах, Моська, знать, она сильна…»

Стоило какой-нибудь эстрадной звезде выпустить очередной диск или клип – Бутейко обязательно высказывал по этому поводу свое драгоценное мнение, сообщал, что «звезда» растолстела, как свинья, или наоборот, стала тощей, как вобла, что никакого голоса у нее нет, на голове парик, а под париком лысина, зубы все до одного вставные, глаза стеклянные. Такой знаменитой она стала потому, что в юности переспала со всеми членами ЦК КПСС, а сейчас ее клипы озвучивают безвестные молодые певицы, которых она держит в своем подвале на ржавых цепях и только ночью, под усиленной охраной придворных уголовников, выпускает погулять.

Конечно, кто угодно мог «заказать» Бутейко, например, эта эстрадная звезда. И между прочим, была бы по-своему права.

В дверь наконец позвонили, Наташа вздрогнула, словно проснулась, бросилась в прихожую, скинула куртку, стала снимать сапоги. Мало ли, вдруг следователю покажется подозрительным, что она до сих пор одета по-уличному? Молния не расстегивалась. Дернув изо всех сил, она сломала ноготь до мяса, села на пол, всхлипнула, глядя, как проступает под ногтем кровь.

«Вот возьму сейчас и не открою! Нет меня дома, и все!»

Однако тут же поднялась с пола и открыла дверь.

Илья Никитич увидел перед собой испуганную, зареванную девочку лет шестнадцати в одном сапоге. Он знал, что ей двадцать, но выглядела она значительно младше своих лет.

– Добрый день, Наталья Владимировна, – он протянул руку и пожал ее маленькую ледяную кисть, заметил кровь на пальце. – Что случилось? Порезались?

– Нет. Ноготь сломала. Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. Но только у меня очень мало времени, я должна ехать к маме за ребенком, – заявила она и, наклонившись, принялась ожесточенно дергать молнию сапога. В молнии застряла ткань стареньких джинсов.