Человек без имени - Николай Веревочкин

Обнаружив в себе смятение чувств, Светлана Петровна испугалась себя. В редкие выезды в загородный дом вела себя с человеком без имени подчеркнуто сдержанно и даже холодно. Мало ли кто может нравиться замужней женщине. Этот неизвестный человек привлекателен именно своей неизвестностью. Это делает его книжным героем, которого додумываешь и делаешь лучше, чем он может быть. К нему и нужно относиться как к человеку придуманному, не существующему. Тем более что это, принимая во внимание его беспамятство, так и есть. К тому же Светлана Петровна ясно видела недостатки человека без имени. Он совершенно был лишен агрессивных качеств, необходимых мужчине. Святых невозможно любить.

Между тем она внимательно приглядывалась к Мирофану и находила в нем очень много некрасивых черт, которые раньше не замечала. Например, оттопыренные уши. Или манера есть. Нависая над чашкой, ограждая ее руками, будто кто собирается отобрать у него пищу. Совершенно по-собачьи. Она стыдилась этих мыслей, но ничего не могла с собой поделать.

Человек без имени не был ни строен, ни высок, ни красив. Но он был светел.

В один из приездов она решила прибрать в его комнате и была удивлена беспричинным гневом Удищева, запретившего ей это в довольно грубой форме. Вспыльчивость мужа смутила ее, и она подумала, что его тонко организованная душа художника почувствовала перемену в их отношениях и угадала на подсознательном уровне соперника. Но потом ей пришло в голову, что причина странного поведения Мирофана кроется в самой комнате.

К многочисленным тайнам, окружающим человека без имени, прибавилась загадка запретной комнаты.

Войти в нее Светлану Петровну уговорил неугомонный Пупузик. Воспользовавшись внезапным отъездом хозяина, волнуясь и заикаясь, он поделился замыслом своей картины о красоте, спасающей мир и отдельного человека, о великом художнике и бомже. Кстати, где он? Как заперт? Ах, должно быть закрылся изнутри? Понимаю. Странный, нелюдимый характер, который постепенно раскрепощается, добреет, раскрывается навстречу спасшим его людям. Я просто вижу это на экране. Прелестно, прелестно! А разве у вас нет ключей от его комнаты? А Удищеву мы ничего не скажем. Поразительной силы талант! И при этом такая удивительная скромность…

Приятно, когда хвалят твоего мужа, даже если у него некрасивые уши.

Они нарушили запрет и вошли в комнату бомжа.

Он, как всегда, стоял у мольберта.

Взглянув на то, что он пишет, она не поверила собственным глазам, но стоящие у стен готовые полотна кричали: да, да, это правда! Тихий звон услышала потрясенная женщина. Это звенела, разбиваясь, ее хрупкая, хрустальная душа и рушился внутренний мир, такой надежный, такой устойчивый. Вот и объяснилось странное для мужа человеколюбие, его неожиданный творческий взлет.

— Я прошу вас, не надо это снимать, — сказала она тихо.

— Да, да, конечно, — в смущении засуетился Пупузик, снимая с плеча камеру, как гранатомет, и отводя глаза. Маленький, толстый, красный от стыда человек.

Светлана Петровна впервые за долгие годы думала о муже как посторонний человек. Сотни прощенных обид, нанесенных ей Удищевым, вспомнились одновременно. Они были свежи и кололи больнее, чем прежде. Все это время она жила с чудовищем, спала с чудовищем, заботилась о чудовище, жертвовала собой ради чудовища.

Зачем она открыла эту дверь? С какой бы радостью вернулась она на несколько минут назад, в спасительный самообман.

Боже мой, этот человек с камерой…

— Светлана Петровна, не говорите Удищеву о нашем визите, — взмолился робкий Пупузик, — он меня убьет.

…Женщина, над портретом которой работал человек без имени, легким вздохом отделилась от холста и материализовалась. Он наконец-то вырвал ее из прошлого. Она подошла к нему, живая, пахнущая Домом и детьми, с глазами печальными, как воспоминания об ушедшем, и поцеловала в щеку.

Он многое хотел ей сказать, но знал: ничего говорить не нужно. Она уходила, и он чувствовал — навсегда. Человек не пытался удержать ее, потому что даже у нарисованной им женщины своя жизнь.

В замочной скважине захрустел ключ.

Это навсегда запирались двери в прошлое.

Гугор Базилович Грозный, взявши Шамару за локоть, повел ее по мрачному длинному коридору в паутинный закуток. В этом пыльном месте было рождено столько сплетен и интриг, что паук, забившийся в угол, чувствовал себя жалким дилетантом.

— Статья — фонтан! — похвалил, сверкая глазами, старый заговорщик. — Печатать не будем.

— Почему? — выкатила Шамара и без того выпученные очи.

— Не надо, — дружелюбно объяснил Гугор.

— Я отдам ее в «Таракан», — решительно пригрозила обиженная Шамара, — в «Таракане» ее с руками оторвут.

Заместитель главного редактора «Дребездени» не любил, когда сотрудники печатались в «Таракане». Это делало его вспыльчивым и грубым.

— Отдашь — дурой будешь, — поморщился он.

— Но почему? — продолжала пучить глаза Шамара.

Гугор выдержал долгую паузу. Глубоко затянулся сигаретой, выпустил густую струю дыма в центр паутины и, насладившись паникой паука, прогундосил:

— Потому что «Тройная радуга» выставляется на «Сотби».

По крутым бедрам Шамары морозной волной прокатилась нервная оргазмическая дрожь. Да, да, да! Гугор прав: надо выждать и выстрелить вовремя. И тогда маленький провинциальный скандальчик сделается вселенским позорищем. Перед тем как все газеты перепечатают ее статью, пусть это ничтожество насладится мировой известностью. Пусть расслабится и понежится. Как больно, как мерзко, должно быть, из великого художника в одно мгновение превратиться в великого прохвоста, вора, рабовладельца и сутенера от искусства. Да, да, да! Какое счастье крикнуть первой: «А король-то голый! Король-то — шут гороховый!»

Ах, как приятно трещит хитиновый панцирь этого членистоногого под ее каблуком!

— Ничего не замечаешь? — спрашивает Гугор, выжидательно осклабившись.

— Чудный галстук, — льстит она наугад.

Гугор мрачнеет:

— Не замечаешь, как шепелявлю? Клык у меня выпал. Хочешь посмотреть?

Прокуренный, подгнивший клык омерзителен, но Грозный изучает его с нежностью и грустью.

Он размышляет о странном совпадении: зуб выпал в тот час, когда он окончательно решил уйти из «Дребездени». Что кроется за этой приметой? И именно в этот день принесла свою бомбу Шамара. Ему будет чем хлопнуть на прощание. То-то удивится Дусторханов, прочитав в своей газете эту статью! Хватит задвигать его за спины и вытирать о него ноги. У него не осталось никаких сомнений. Он правильно сделал, дав предварительное согласие стать редактором «Таракана». Этой статьей он красиво сожжет за собой мосты. Он не будет перебежчиком, он заставит Дусторханова сделать из Грозного изгнанника, пострадавшего за принципиальность.

Шамаре жалко этого постаревшего вурдалака. Взаимное разглядывание выпавшего зуба настраивает ее на интимный лад.

— Хочешь кофе? — спрашивает она томно.

— Да, уж давненько не пили мы кофе, — отвечает капризно Гугор и алчно смотрит на божественный круп Шамары.

Обычно хмурый, нервный, срывающийся по любому пустяку, Грозный пребывал в прекрасном настроении. Даже выпавший зуб не мог испортить ему предвкушение великого скандала. После исцеления от алкоголизма только в скандале находил он смысл жизни. Когда ему хотелось ругаться, он без труда находил повод для ссоры. Можно было, например, оскорбиться чужим мнением. Не потому, что с ним не согласен. Его оскорбляла уже сама наглость иметь мнение. «Как?! — взрывался он. — Бурдюков самобытный писатель?! Дерьмо он, а не писатель!» Хотя ни строчки Бурдюкова не читал и принципиально читать не собирался. Грозе никогда не было стыдно за скандалы и ссоры, за ругань и крик. Выпучив глаза, он шел напролом, как в пьяной драке. В предыдущей жизни, скорее всего, он был бойцовым петушком.

Грядущий скандал с художником Удищевым, плагиатором и владельцем творческого раба, другом надменного Дусторханова и хамоватого Сусликова, благодаря космическим масштабам и толики мести его особенно вдохновлял.

— Как думаешь, подаст Удищев на газету в суд? — потер он в предвкушении костлявые руки.

— У меня есть то, от чего ему не отмазаться — видеокассета, на которой заснят человек у мольберта. Любой эксперт по характеру мазка докажет, что кисти именно этого человека принадлежит «Тройная радуга». Но этот человек не Удищев.

— И как ты добыла кассету? — ревниво вспыхнул очами Грозный.

— Идем пить кофе, — миролюбиво отвечала Шамара.

С некоторых пор Светлана Петровна со страхом ожидала каждый новый номер «Дребездени».

Вот и на этот раз, прочитав свежее интервью, она в очередной раз испугалась.

— Мит, это правда, что с каждой проданной картины ты отчисляешь деньги на содержание детского дома? — спросила она строгим голосом воспитательницы детсада.