Ветер уносит мертвые листья - Екатерина Сергеевна Манойло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бывают же такие зеркала, в отражении которых выглядишь лучше, чем на самом деле. Так и было с Нюктой. Сначала это сходство льстило. Аннушке казалось, что она выполнила какую-то важную функцию размножения. Выносила и родила на свет улучшенную версию себя. Но потом, когда резко уменьшился приток денег молодого мужа, а вторую дочь вместо частного детского сада пришлось отдать в государственный, когда мечты о загородном доме во Франции стали казаться больной фантазией, Аннушка перестала спать с мужем.
Тогда Федя начал как-то не по-отцовски сажать тринадцатилетнюю Нюкту на колени, тереться острым своим подбородком о девичье плечо и блаженно прикрывать глаза. Смотреть на дочь, всю такую гладкую и юную, в объятиях мужа было невыносимо и страшно. Аннушка отворачивалась и уходила из комнаты.
– Анька? – вдруг послышался удивленный возглас.
– Ты чего подкрадываешься? – Аня испуганно схватилась за сердце, сунув руку под тяжелую грудь.
Родной брат. Ну надо же. Странно он как-то стареет, точно нарисованный на бумаге. Обтерханный, полустертый, но в общем такой, как и был.
– Привет, Анька, – Кыса раскинул руки. Брата не подпустил к Анне ее тугой живот.
– Вот это да! – воскликнул Ваня, похоже, только сейчас заметил беременность сестры.
– Я все знаю про маму, позвонила в больницу… – Аня всхлипнула. – Когда похороны?
– Послезавтра. Но надо еще все там оплатить. Деньги нужны.
– Может, зайдем домой? – Аннушка поежилась под оценивающим взглядом брата.
Он медленно отсканировал ее широкие тапки на липучках, толстое платье с начесом, серебристую ветровку, якобы «Монклер», и новую сумочку из элитного кожзама. Все, за исключением обуви, было куплено специально для этой встречи с братом.
– Похоже, ни в каком Париже ты не живешь…
– В Клермон-Ферране я живу, в Париже видел цены? – быстро парировала Аня.
Брат молча открыл знакомую до последней царапинки дверь квартиры и прошел первым. Аня проковыляла следом. Пахло мамой.
– Я не прилетела в тот же день, подумала, мама ведь в больнице, какой от меня толк? Лучше поспею к выписке, тогда и помогу.
– Вот и выписывают, – мрачно бросил Ваня, глядя, как сестра неуклюже пытается ухватить липучку на обуви.
Аннушка шмыгнула разбухшим носом, смахнула слезу.
– Девчонок видела уже? – фальшиво спросил Кыса и предусмотрительно придвинул сестре обшарпанный пуфик.
– Нет, как они? – спросила Аня, оглядывая прихожую.
Ваня пожал плечами:
– Ну, Изи – типичный угрюмый подросток, Нюкта – себе на уме, очень на тебя похожа.
Не дождавшись реакции сестры, скрылся на кухне. Зашумела вода из отвернутого крана.
– Чай, кофе будешь? – крикнул оттуда.
– Да! – Аня наконец с облегчением скинула обувь.
В прихожей еще раз глянула на себя в зеркало. Конечно, брат все поймет. Как она ни старалась принарядиться на те деньги, что удалось заначить от мужа, выглядела все равно дешево и провинциально. Никакой брелок в виде Эйфелевой башни не спасет ситуацию. Аня прошла в ванную, сделала свои дела и решила, что надо просто во всем сознаться. Тогда брат сообразит, что денег у нее нет, ни в евро, ни в рублях.
– Ну, рассказывай, – Кыса указал на стул.
Аня умостилась как могла. Разбухшие ноги разложила под столом. Тяжело вздохнула. Не знала, с чего начать. С ее скоротечного романа, который увял раньше, чем закончилась виза. Или с Нюкты, которая, сама того не подозревая, вытеснила мать из дома. Брат наверняка ничего не поймет. Все сведет к бабьей глупости и ревности. Покосилась на окно.
От петунии, которая всегда цвела в большом керамическом вазоне, остались сухие веревки да отпечатки венчиков на грязном стекле. На этом подоконнике однажды стояла хрустальная ваза с розовыми яблоками…
Было лето. Раскрасневшийся Угаренко с носом цвета жгучего перца приволок домой покупки с рынка: ведерко пахучих яблок, с десяток кругляшей цвета ярко-желтого сливочного масла, початки отварной кукурузы, мясо, пахнущее кровью и молоком, бочковые огурцы в целлофановом пакете. Под мышкой он зажимал газетный кулек с зеленью, длинные перья лука щекотали его мокрое лицо. Но все внимание домочадцев привлек мешок из выцветшего пододеяльника. Федя перевел дыхание и улыбнулся девчонкам. Они обступили отца, будто ждали новогодние подарки.
– Да там ничего такого! – Федя притопнул, прихлопнул, словно он и правда был Дедом Морозом. – Подушка там!
– Подушка? – разочарованно в один голос спросили девочки.
– Гигантская! У старушки купил, не знаю, как она вообще доперла ее до базара.
– Федя, не выражайся! – скривилась Аня и, подхватив ведерко и кулек с зеленью, унесла на кухню.
– А что я такого сказал-то? – Федя свалил остальные продукты в кучу на полу и развязал узлы пододеяльника.
– Это подушка от царского трона! – засмеялась Нюкта. – Пап, можно я ее себе заберу?
Аня на секунду высунулась в коридор, стало интересно, что там за царский подарок. Подушка оказалась огромной, в ярко-коралловой бархатной наволочке с кистями по углам. Очередная безвкусица. Аня не знала, что ее бесило больше. То, что Угаренко приволок в дом хлам, или что он получает удовольствие от таких простых занятий. Зачем тратить время на рынок? Лучше бы сидел работал, добывал денег на помощницу по дому, которую Федя уволил аккурат в день рождения Ани. Вот тебе подарок, любимая, готовь-убирайся сама.
– Конечно, – Федя повысил голос, чтобы жена наверняка услышала. – Вот! Доброе дело сделал, и старушке помог, и дочке угодил!
Изи, потеряв интерес к мешку, ускакала на кухню за яблоками. Царскую подушку Нюкта уволокла к себе в комнату и приспособила под пуф.
То воскресенье Аня много раз прокручивала в голове. Вечер прошел как обычно, а среди ночи она проснулась от жажды. Не надо было есть огурцы, одна соль! Но залить в себя литр и наутро проснуться опухшей – ну уж нет! Аня повернулась на бок, но теперь заснуть мешал храп мужа и какое-то постукивание. Приподнялась на локте и прислушалась: показалось, в комнате Нюкты кто-то бормочет. Неохотно вылезла из постели, приоткрыла дверь спальни, увешанную халатами. Голос стал четче, это Нюкта повторяла: «Фьють, фьють, фьють…»
Аня испугалась. Она слышала много страшилок про лунатиков: во сне бьются головой об стену или, того хуже, выходят на улицу в чем мать родила. Надо проверить, но важно не напугать спящего ребенка. Аня на цыпочках прошла по коридору к комнате Нюкты, тихо надавила на ручку, чтобы та не скрежетнула. В коридор проникла блеклая полоска света от ночника. В центре комнаты спиной к двери Нюкта скакала на царской подушке. Голова запрокинута, маленькие коленки бьются о паркет, из горла вырывается хриплое: «Федя, Федя, Федя».
Аня вскрикнула и тут же прикрыла рот ладошкой.
Нюкта выскочила из комнаты, как нашкодившая кошка, и заперлась в ванной. Аня застыла, не в силах прийти в себя от увиденного. Сдерживая дурноту, смотрела, как медленно расправляются вмятины от дочкиных утех. Увиденное Аня трактовала как измену, двойное предательство. Не только муж засматривался на Анезаменитель, но и улучшенная версия Ани, Нюкта, грезила об отце.
Потом, через годы, до нее дошло, конечно, что Нюкта просто копировала ее саму, возможно, «играла в маму», но значит, она подглядывала? Разве так она воспитывала дочь?
На следующее утро Аня сделала вид, что ничего не произошло, но сама потеряла покой. Бессонница терзала ее несколько месяцев, и наконец Федя купил путевку в Париж на двоих.
«Вам нужно отдохнуть от детей», – мама пообещала забрать девочек к себе на время второго медового месяца.
В последний момент Угаренко не смог полететь, но благодушно отпустил жену одну. Анна увидела в этом знак. И все, что происходило дальше, она воспринимала как судьбу. Будто смотрела кино, в котором сама исполняла главную роль, воображая себя похожей на какую-то французскую актрису.
– Я встретила Гийома в Шереметьево, – тихо сказала Аня, не сводя глаз с засохшей петунии.
– Это мы знаем, – кивнул Кыса, разливая кипяток в кузнецовские чашки, оставшиеся от фамильного сервиза. – Кофе закончился, есть чай в пакетиках.
– Да все равно, давай чай, – устало ответила Аня и продолжила, – ровно через три месяца мы расстались в аэропорту Шарль-де-Голль.
Кыса удивленно посмотрел на сестру, но перебивать не стал.
– Чертов лягушатник свозил в Ниццу, подарил два-три дешевых букетика, а потом объявил, что ему надо работать. Отель у него в Клермон-Ферране. Знаешь такой город?
– Клермон-Ферран? Не-а. Знаю только ланфрен-ланфра, – Кыса усмехнулся собственной шутке и пропел невнятное: – Лан-тати-та.
– Ну, неважно, милый городок, там фестивали проходят, приезжает богема, – Анна вздохнула. – Так вот я поехала с ним. И привела этот сраный отель в божеский вид. Заменила окна, завтраки сделала нормальные, обновила номера, насколько позволила кредитка Гийома.
