Конечная остановка - Песах Амнуэль

Я замялся. Я знал, но не находил слов. Правильных слов ещё не существовало.

Ира поняла.

— Мы с тобой.

— Да.

— Квантовый компьютер решил задачу?

— Да. Эмуляции могут существовать вечно. Это ведь конечные автоматы, которые, исчерпав запас вариантов, повторяют их снова и снова, пока не будут остановлены.

— В этом мире мы будем жить снова и снова, повторяя одно и то же…

— В этом или любом другом.

Ира поднялась и отошла к окну, повернулась ко мне спиной, я видел, как она напряжена, я знал, о чём она сейчас думала, и не мог ничем помочь, потому что решение было только одно. Она это знала, но принять не могла.

— Я не хочу здесь жить, — сказала Ира, не оборачиваясь. — Твой вселенский компьютер знал, что делает. Он специально переместил нас в такой мир, где мне плохо… нам… чтобы мы… ты… что-то сделал, да? Если ты всё знаешь об эмуляциях, то, наверно, и сделать можешь что-то?

Сделать я не мог ничего. Что может сделать с огромным материальным миром маленький человек?

— Ты слышал, что я сказала? — Ира что-то разглядывала на улице, а может, смотрела в никуда или тоже вспоминала.

— Слышу, — отозвался я.

— Ты должен что-то сделать.

Ира никогда не говорила со мной таким тоном.

«Новый закон природы мы сначала просто угадываем».

— В пятницу вечером, — сказал я, — мы были у Лёвы. Почему мы пошли к нему?

Почему этот вопрос показался мне важным?

Ира пожала плечами:

— Первый раз? Правда, обычно вы встречаетесь без меня. Есть о чём поговорить, чтобы я не слышала?

Почему в её голосе звучала не только ирония, но и плохо скрытое раздражение?

— Но в тот вечер — почему? Ты помнишь, а я — нет.

Ира, наконец, повернулась и посмотрела на меня с удивлением. Она говорила о важных для неё вещах, почему я перевёл разговор?

— Ну… — протянула она. — Я смотрела телевизор, фильм Шукшина «А поутру они проснулись». Кстати, хорошее кино, такого Шукшин не снимал там, где…

Она всхлипнула, вспомнив фильм Шукшина, который мы с ней видели вместе — «Калину красную».

— Когда кино закончилось, я выключила телевизор, хотела поделиться с тобой впечатлениями, зря ты не смотрел, но ты сказал: «Давай поедем к Лёве, хочу кое-что обсудить». — «Поздно уже, одиннадцатый час», — говорю я. А ты: «Неважно».

— Я позвонил, чтобы предупредить, и мы пошли, — сказал я. Это был не вопрос, я помнил, что в прежней жизни мы всегда созванивались.

— Нет, — покачала головой Ира, — ты не стал звонить.

— О чём мы говорили?

— О Горбачёве. Лёва рассказал о закрытом заседании парткома. Будто на пленуме ЦК генеральным избрали Горбачёва, но пока официально не сообщают. Видимо, на будущей неделе будет открытый пленум…

— Господи! — воскликнул я. — При чём здесь… Извини. Наверно, мы и об этом говорили. Но сначала или потом… что-то связанное с космологией? Нет? Устройством Вселенной? Жизнью на Земле? Скрытой массой?

Ира молча смотрела мне в глаза. Нет, нет, нет.

— Спросим у Лёвы, — решительно сказал я. — Одевайся.

— Лучше тебе сегодня оставаться дома. Позвони.

— Одевайся, — повторил я, и Ира поняла, что не нужно спорить. Она ушла в спальню, а я подошёл к столу и выдвинул ящики один за другим.

Куда я положил… Я не знал, что хочу найти, но почему-то был уверен, что, если найду, то сразу пойму.

— Миша! — крикнула из спальни Ира. — Посмотри в тумбочке под телевизором! Кажется, я туда положила мои зелёные бусы.

Зачем ей надевать бусы, если мы едем к Лёве, которому всё равно, явится Ира в бальном платье или спортивном костюме?

Бус в тумбочке не оказалось, но вместо них я обнаружил свёрнутый вчетверо лист бумаги с текстом, написанным моей рукой.

— Ира! — крикнул я. — Бус нет в ящике.

Она выглянула из спальни — полностью одетая, с расчёской в руке — и окинула меня недоуменным взглядом, от которого у меня кольнуло сердце.

— Зачем мне бусы, если мы едем к Лёве?

Резонный вопрос, я сам хотел спросить её об этом пару минут назад.

— Ты сказала, чтобы я взял их в тумбочке под телевизором.

Ира подошла, продолжая елозить расчёской по уже уложенным волосам.

— Я не просила, — сказала она. — С тобой всё в порядке? Может, всё-таки останемся дома?

— Всё в порядке, — пробормотал я.

— Тогда одевайся. Я уже готова, а ты нет.

Мог ли я дать голову на отсечение, что подсказка Иры не прозвучала у меня в голове, как у пророков звучит в уме Глас Божий?

— Сейчас, — сказал я и поднёс к глазам листок.

Не так уж много там было написано. С первого взгляда мне показалось, что лист заполнен полностью, а оказалось — на треть.

«Полная плотность тёмного вещества в Точке Омега такова, чтобы поддерживать Вселенную в состоянии неустойчивого равновесия между расширением и сжатием. Неустойчивость чувствительна к изменениям сколь угодно малых параметров. В теории хаоса бабочка, взмахнув крылом в Австралии, может вызвать ураган в Канзасе. Человек, перебежавший улицу на красный свет и резко остановившийся перед пронёсшейся мимо машиной, может вызвать много миллиардов лет спустя изменения в состоянии Точки Омега, достаточные, чтобы Вселенная…»

Текст обрывался на середине предложения.

Где причина, где следствие? Текст был намеренно оборван, чтобы не длить уже понятое объяснение, или я сумел понять всё, что нужно, из случайно оборванного текста?

Бумага появилась в ящике, потому что мне оказалась нужна подсказка, или я понял, как следует поступить, потому что в тумбочке нашёлся нужный текст?

Одно я знал точно: бумага и текст — не из этой эмуляции. Как и я сам. И голос Иры, подсказавший мне, где я спрятал подсказку. Если спрятал.

Такое невозможно проверить. Находишь в неожиданном месте неожиданную вещь и не можешь вспомнить, сам ли положил её туда, хотя и уверен, что не клал. Человек часто вспоминает то, чего никогда не переживал, но знал по рассказам очевидцев. И часто забывает то, чему был свидетелем.

— Ты идёшь или передумал? — нетерпеливо спросила Ира из прихожей.

У Лёвы, похоже, ничего не менялось в жизнях. Он был таким, каким я его помнил: немного обросшим, немного небритым, насколько это позволяли приличия и преподавательский статус — философ, дескать, может и даже должен выделяться некоторой отстранённостью, выбрать имидж, не нарушающий (во всяком случае, явно) порядков советского общежития, но показывающий, что это личность немного не от мира сего.

— Хорошо, что вы пришли. У меня новость, — объявил он, когда мы сели на свои обычные места (я не ошибся — уселся на табурет возле стены, и Лёва не окинул меня удивлённым взглядом).

Я не удержался и сказал:

— Горбачёва избрали, наконец?

— Откуда ты знаешь? — с подозрением поинтересовался Лёва.

— Дедукция, — пробормотал я. — Ты говорил, что его вот-вот выберут.

— Действительно, — погрустнел Лёва. — В общем, мне звонил Ариф… ты его не знаешь… из «Бакрабочего», он отправил в набор экстренное сообщение о пленуме, так что утром это будет в газете. И по телевизору утром скажут. Молодой, энергичный… Я так и знал, что его выберут. Это здорово!

В прежней жизни, о которой Лёва не помнил, ему пришлось уйти с кафедры, поскольку ортодоксальный курс диамата не вписывался в новые, никому, впрочем, не понятные планы. В девяносто первом, через год после нашего с Ирой и Женечкой отъезда в Израиль, Лёва перебрался в Штаты — политический беженец, надо же… Обосновавшись в Нью-Йорке, он объявил себя профессором психологии и начал раздавать советы (платные, естественно) неудачникам в семейной жизни. В той самой, которую сам так и не сумел создать. Не следовало бы Лёве радоваться приходу к власти «молодого и энергичного». Впрочем, здесь и сейчас жизнь могла пойти по иной колее, и я был бы последним, кто решился предсказать Лёве его судьбу.

— Ну и хорошо, — сказал я рассеянно. — Я не о том хотел с тобой поговорить.

— Да? — ещё больше погрустнел Лёва. Он-то собирался говорить только о Горбачёве, о предполагаемом будущем великой советской державы и собственном месте в этом счастливом (теперь!) будущем. — А что? Случилось что-нибудь?

— Представь, что у тебя есть возможность управлять мирозданием. Изменять его одним лишь своим решением.

— Вообразить себя Богом? — Лёва не понимал, к чему я клоню, и решил, что вопрос схоластический, мне просто нечем было занять ум в выходные, вот я и ударился в философию, более того — в теизм. — Пустое дело. Я не могу вообразить себя Богом, во-первых, потому что я в него не верю, а во-вторых, если бы и верил, то не мог бы думать так, как он, поскольку у нас с ним принципиально разные подходы к реальности.

— Почему? — спросил я.

— Бог бесконечен и всеведущ, — объяснил Лёва. — А мой мозг конечен и потому всеведущим быть не может. Пытаясь вообразить себя Богом, я в бесконечное число раз преуменьшаю его возможности и в бесконечное число раз преувеличиваю свои. Обе операции бессмысленны, а с точки зрения логики…