Великосветский свидетель - Алексей Ракитин

Прямо из ресторана оба разъехались по своим делам.

Алексей Иванович Шумилов поехал на квартиру Сергея Павловского. Тот жил с отцом, генерал-лейтенантом, в небольшом особнячке на Конногвардейском бульваре. Парадная лестница, заворачиваясь винтом, вела в большую зеркальную залу с громадными, от пола до потолка, окнами; помещение это, вне сомнений, служило зимним садом. Пальмы в кадках и экзотические фикусы с громадными листьями, почему-то испещренными дырочками, круглый, голубой с белым персидский ковер на полу, изящный ломберный столик с искусно выложенной китайской мозаикой — все в этом помещении создавало настроение неги, удовольствия. Падавшие через большие окна косые солнечные лучи накалили неподвижный влажный воздух, и Шумилов почувствовал, как испарина моментально выступила на его лбу. Ждать хозяина долго не пришлось: буквально через полминуты в зимний сад вошел невысокий молодой человек с полученной от лакея визиткой Шумилова в руках.

— Павловский Сергей Александрович, студент историко-филологического факультета, — представился он. — Чем могу служить?

— Мне необходимо задать вам, Сергей Александрович, несколько вопросов относительно ваших отношений с Николаем Прознанским. Предлагаю вначале поговорить в форме, если можно так выразиться, свободного диалога, а в дальнейшем самое существенное из сказанного я оформлю в виде ваших официальных свидетельских показаний. В связи с чем обращаю ваше внимание на необходимость соблюдения точности и правдивости, поскольку на основании этих показаний может быть решен вопрос о вашем вызове в суд в качестве свидетеля, и приведение там к присяге. Я вас официально об этом предупреждаю, как требует того статья 443 Устава уголовного судопроизводства.

Молодой человек, казалось, несколько секунд переваривал услышанное, затем с видом радушного хозяина улыбнулся и широким жестом пригласил следовать за ним.

Шумилов проследовал в просторную библиотеку, все стены которой были заняты книжными шкафами. На изящном лавсите — коротком диванчике для двух человек, сидели две совсем молодые девушки в одинаковых голубых платьях; они сосредоточенно изучали книгу, лежавшую у них на коленях.

— Милые сударушки, — обратился Сергей к барышням, — позвольте нарушить ваше уединение. Мне надо поговорить с господином Шумиловым из окружной прокуратуры.

Девушки синхронно подскочили, сделали книксен и моментально удалились.

— Мои кузины, — пояснил Павловский, — сдается мне, читали они вовсе не историю аргонавтов.

Молодой человек закрыл книгу, забытую сестричками на лавсите, и поставил ее на полку. Шумилов успел заметить, что это был том Расина на французском языке. Любовная французская лирика волновала девичье воображение много больше древнегреческих сказаний.

Заметив, с каким интересом Шумилов рассматривает толстые фолианты на застекленных полках, Павловский не без гордости пояснил:

— Еще дед собирал, многие экземпляры привез из французского похода. Он, знаете ли, в Париже больше всего книгами интересовался. Тут и Расин, и Ларошфуко, и все энциклопедисты в прижизненных изданиях на французском.

— Неужели вы все это одолели?

— Конечно, нет. Но многое. Будем считать, что любовь к чтению у меня наследственная, — пошутил Павловский. — Итак, чем я могу быть полезен вашему, Алексей Иванович, ведомству?

— Сергей Александрович, расскажите о Николае. Что он был за человек?

Они сели друг против друга в объемистые кожаные кресла. На маленьком столике на серебряном подносе лежали газеты, и тут же — нож для разрезания бумаг.

— Мы с ним еще с гимназии дружили, с самого детства. Особенно в младших классах были неразлучны. Тесно общались до последнего момента… до его смерти, но в последнее время уже не так, как раньше, без прежней близости.

Знаете, хоть и в одном университете учились, но я больше увлекся историей, а он — химией. Встречались в основном нашим кружком.

— А летом?

— Да, и летом. Дачи наших семейств были практически по соседству, чуть не доезжая Стрельны, так что мы все последнее лето вместе провели. На даче ведь занятия не слишком разнообразны, — ну, на лодке покатаешься, по лесу побродишь, качели, чай на веранде… И вот я, знаете ли, затеял ставить спектакль силами всех наших дачных соседей. Репетировали чаще всего у нас. У Николая тоже была роль, но участвовал он словно по принуждению, словно ему это было не особенно интересно. Виделись, однако, чуть ли не каждый день.

— А чем же он занимался?

— Много читал, что-то там химичил… А после обеда и уж до самого вечера — к нам. Или я к ним.

— Скажите, а среди дачных знакомых Николая попадались люди не вашего круга? Может, студенты-разночинцы или сельские врачи?

— Нет… Впрочем, вру, были две барышни — дочери профессора Лесотехнической академии. Их матушка приходилась какой-то родней нашим соседям Волчаниновым. Да это, пожалуй, и все.

— А среди университетских знакомых Николая были люди левых, как теперь говорят, взглядов, из тех, что любят потолковать об «общественном благе»?

— В университете, конечно, немало всякого сброда, да только мы с ними не пересекаемся, вращаемся по разным орбитам. Ну, скажите, что может быть общего у нас с ними?! Представляете, у них верхом доблести считается умение пить водку, да не просто пить, а обязательно пить и солью закусывать! Видали вы эдакое?! Бахвалятся тем, что живут в грязи и сапоги носят нечищенные. Этакая особенная гордость у них! Они нас презирают за то, что мы правильно говорим по-французски и не сморкаемся посредством двух пальцев.

Снизу послышались звуки рояля и девичий смех. Сергей на минуту замолчал, как бы прислушиваясь, потом продолжил:

— Нет, вы поймите меня правильно, я не кичусь тем, что судьба ко мне благоволила и позволила родиться в семье потомственного офицера, но ведь надо же уважать человека прежде всего за то, что он сам такое! Вот, к примеру, наш семейный доктор — сын бывшего крепостного. Кончил курс, своим усердием добился положения… И почему же его не уважать? А все эти… либералы, радикалы… Никчемные людишки.

— Скажите, на даче у Прознанских жила гувернантка, мадемуазель Жюжеван?

— Жила, но не постоянно, оставалась на три-четыре дня, а потом уезжала на пару дней в город.

— А какие у нее были отношения с Николаем?

— Она продолжала заниматься с ним французской грамматикой, но больше времени проводила просто так. То на лодке вместе катались, то она нас усадит клубнику перебирать, да так, что мы все перепачкаемся. А вообще-то, было весело тем летом. Купаться ходили на озера, мы втроем, еще и Алешка, младший брат Николая, с нами.

— Вопрос интимного свойства: Николай не завел интрижки с кем-либо из крестьянок? — спросил Шумилов.

— Нет, ну что вы?! — изумился Павловский. — Простолюдинки наших северных провинций уж больно… невзрачны. А почему вы спросили?

Шумилов, разумеется, не стал объяснять собеседнику, что в пору своего возмужания именно с обычной казачкой получил первый интимный опыт. Гувернантки у Шумилова не было, и юношескую проблему Алексея Ивановича просто и без лишних затей решил пожилой кучер Остап, инвалид Крымской войны, за пять рублей столковавшийся с веселой черноглазой казачкой. Имени ее Шумилов даже не узнал; случилось это словно бы мимоходом, во время поездки, имевшей совершенно другую цель.

— Я должен был задать этот вопрос, — уклончиво проговорил Шумилов. — А каковы были ваши отношения с Николаем в городе?

— Он как-то раз на вечеринке после изрядной порции коньяка рассказал, что состоит в связи с Жюжеван. Ну, так и что ж тут такого? Мы уже не дети, да и она не барышня из монастырского пансиона…

— Как долго длилась эта связь? — уточнил Шумилов.

— Он говорил, что с весны 1877 года.

— Вы ничего не путаете, Сергей Александрович? Речь шла именно о 77-м годе?

— Разумеется. Ему следовало готовиться к поступлению в университет, они много времени проводили вместе, Жюжеван помогала готовиться. Вот тогда-то все и случилось.

— Какие-то интимные подробности Николай приводил в подтверждение своих слов?

— Нет, от него никто этого и не требовал.

— Молодые люди склонны делиться пикантными подробностями. Для них это новый, еще очень необычный опыт. Так коллекционер спешит похвастаться своим последним приобретением, — постарался объяснить свою мысль Шумилов.

— Нет, Николай никаких особых деталей своих интимных отношений с Жюжеван не разглашал. К чему вы, вообще, клоните? — Павловский явно недоумевал.

— Хорошо, поговорим о другом, — Шумилов демонстративно проигнорировал вопрос. — Расскажите о поездке в бордель в компании с Прознанским.

Взгляд Павловского неожиданно скользнул вниз, и он на секунду сделался похож на нашкодившего кота. Впрочем, в следующую секунду он ощерился: