Великосветский свидетель - Алексей Ракитин

Взгляд Павловского неожиданно скользнул вниз, и он на секунду сделался похож на нашкодившего кота. Впрочем, в следующую секунду он ощерился:

— А это-то кто вам напел?

— Об этом я прочел в свидетельских показаниях Соловко Владимира. Он что-то напутал? Прежде чем ответить, вспомните о статье 443 Устава уголовного судопроизводства.

— Нет, я не говорю, что Соловко лгал. И я сам лгать не намерен. Просто деликатность темы заставляет быть осторожным в рассказах.

— Разумеется, — согласился Шумилов. — Так что там было в борделе? Как себя вел Николай?

— Представьте себе, напился, много играл на гитаре, бесцеремонно щипал девок, те хохотали и влюбились в него поголовно. Но он ни с кем не уединялся. Я, правда, сам отходил… даже дважды за вечер… но Прознанский так ни с кем… ничего… и не собрался.

— А вам это не показалось странным? — Шумилов сразу же пожалел о слишком очевидном подтексте вопроса. Впрочем, его собеседник не понял скрытого смысла:

— Нет. Возможно, так проявилась привязанность Прознанского к гувернантке.

Сам Шумилов придерживался иной точки зрения, но говорить этого не стал. Он начал писать протокол допроса, а Павловский терпеливо сидел рядом, ожидая, пока Шумилов закончит. Пару раз в дверь тихонько стучали, и в библиотеку заглядывала одна из кузин Павловского. На третий раз она наполовину отважно вошла и остановилась на пороге таким образом, что дверь закрывала половину ее лица и фигуры:

— Серж, может, вы закончите свои скучные разговоры и присоединитесь к нам? Мы с Вандой уже придумали второй куплет. Получилось очень смешно, — в ее голоске прозвучали интонации капризного ребенка, которого все любят и которому все прощается. Павловский отослал ее за дверь движением руки. Выглядел он очень задумчивым, видимо, концовка разговора с Шумиловым произвела на него удручающее впечатление.

— Спасибо, что уделили мне время, — поблагодарил молодого человека Шумилов, когда с формальностями было, наконец, покончено.

Провожаемый до дверей почтительным лакеем, он думал: «Здесь, в этом деле, врут все. Или, как минимум, противоречат друг другу. Полковник Прознанский утверждает, что Жюжеван была любовницей сына на протяжении по крайней мере двух лет. Сам Николай Прознанский заявил своему другу Павловскому, что интимной близости с гувернанткой добился год назад. Какой ему резон преуменьшать свой подвиг? Любой мальчишка гордился бы этакой победой и уж в кругу друзей живописал ее во всех красках, даже несуществующих.

При этом он едет в бордель, где не предпринимает никаких попыток интимной близости. Для чего же, спрашивается, он туда отправлялся? Потренькать на гитаре да спеть скабрезные стишки Лермонтова? Он не хотел близости с проституткой? Или не смог? Последнее ближе к истине. Хорош полковник Прознанский: он вроде бы негодует на служанку, соблазнившую сына, но не предпринимает ничего, чтобы избавиться от нее. Тетушка Анна Тимофеевна, судя по всему, права в главном: связь Николая Прознанского с гувернанткой санкционирована матерью молодого человека. Но при этом я не вижу ни малейшего мотива для преступных действий Жюжеван. Впрочем, и следов радикальной организации я тоже пока не вижу. Ну, не невидимки же они в самом деле? И кто-то же писал анонимку в канцелярию градоначальника. И кто-то пропитывал опием папиросы Николая Прознанского!»

9

На следующий день Шумилов пришел на работу с твердым намерением допросить остальных участников приятельского кружка Николая; если и не всех, то хотя бы некоторых — Ивана Веневитинова, Андрея Штрома. Но планам в этот день так и не суждено было сбыться.

Шидловский появился в кабинете делопроизводителей озабоченный и кратко пригласил Шумилова: «Алексей Иванович, зайдите ко мне». От вчерашнего сытого довольства не осталось и следа. Вадим Данилович был в начищенном мундире, из чего можно было сделать вывод, что он намеревался предпринять официальные визиты.

— Сегодня едем разговаривать с Кесселем. Мы его перехватим в министерстве, здесь он не появится. Будешь меня сопровождать, — Вадим Данилович достал часы, открыл крышку, прислушался к мелодичному звону. Шумилов понял, что шеф предполагает отправиться в Министерство юстиции на Малой Садовой. Решение было логичным, принимая во внимание, что Кессель уже пару недель находился в отпуске и на службе не показывался.

— Отправимся через четверть часа, список с фамилиями приятелей Прознанского не забудь, — распорядился Шидловский.

Пока казенный экипаж вез их по блестевшей после ночного дождя булыжной мостовой Невского проспекта, Вадим Данилович оставался мрачен и молчалив. Только однажды проговорил лаконично:

— Прислушивайся к словам Константина Ивановича. Это думающий и очень компетентный работник, человек большого ума и опыта. В столице он оказался по протекции председателя окружного суда Кони, они были большими друзьями. Не знаю, правда, как сейчас…

Недосказанная мысль была понятна: процесс Веры Засулич вполне мог разрушить добрые отношения Кони и Кесселя. В адрес первого раздалось немало упреков, причем, как со стороны представителей прессы, так и членов юридического сообщества. Обвинитель вполне мог перенести антагонизм из сферы профессиональных отношений в область отношений личных.

Шумилов знал, что помощник окружного прокурора Кессель вполне обоснованно пользовался хорошей репутацией среди работников прокуратуры. Известность Константину Ивановичу принесло необычное дело, связанное с подозрениями в адрес родственников баронессы Фитингоф, якобы живьем похоронивших старушку. Гроб с ее телом для проведения непрерывной заупокойной службы был доставлен в Сергиевский мужской монастырь под Стрельной, поблизости от Санкт-Петербурга. Ночью в монастырском соборе монах, читавший Псалтырь на аналое, услышал шум, исходивший из гробов. Немедленно были вызваны игумен и некоторые наиболее уважаемые насельники обители: все они также услышали подозрительные шумы. Возникло подозрение, что в одном из гробов находится живой человек. После открытия гробов предположение это не подтвердилось. Однако некоторый беспорядок внутри гроба баронессы наводил на мысль о том, что женщина после закрытия гроба двигалась, а стало быть, оставалась живой. Баронесса была очень богатой женщиной и нельзя было исключать, что она стала жертвой интриги неких лиц, заинтересованных в наследовании ее состояния. Первоначальная версия следствия сводилась к тому, что пожилую женщину пытались отравить, возможно, используя для этого сильное снотворное. Почти полтора суток баронесса оставалась без чувств и лишь в монастыре ненадолго пришла в себя, чтобы умереть, не дождавшись помощи.

Кессель очень осторожно повел следствие, преодолев соблазн поддаться первому впечатлению. Он на корню пресек попытки разглашения фамилии женщины, вокруг которой разыгралась вся эта история. Для жителей Петербурга она так и осталась анонимной «госпожой Ф.». Помощник прокурора окружного суда убедительно доказал, что никакого отравления баронессы не было и шум в ночном соборе, хотя и имел криминальную природу, но никоим образом не был связан с нею.

Шидловский с Шумиловым прошли в здание министерства через боковой подъезд. Главный открывался только для прохода министра юстиции графа Константина Палена, его товарищей (заместителей) и обер-прокуроров Сената. Помощник прокурора быстро и уверенно прошел к секретариату Фриша, одного из товарищей министра юстиции, и скользнул за дверь, пробормотав негромко Шумилову: «Я быстро, подожди здесь». Буквально через полминуты он вернулся в сопровождении Кесселя. Шумилов услышал обрывок фразы, начатой последним еще за дверью: «У меня через четверть часа аудиенция у Эдуарда Васильевича, я нарочно приехал пораньше».

Шидловский официально представил Кесселю своего помощника.

— Константин Иванович, мне надо от вас всего-то несколько слов, пройдемте в курительную комнату, — Шидловский был с Кесселем в одном чине, но старше по возрасту, так что особенно с коллегой не церемонился.

В большом просторном коридоре звук шагов скрадывался толстыми ковровыми дорожками, двери открывались и закрывались бесшумно, разговоры велись приглушенно, вполголоса и неспешно. И поэтому, даже несмотря на то, что сновавших туда-сюда чиновников и посетителей было в этот предобеденный час немало, здесь — возле кабинетов высших руководителей министерства — царила тишина. Шидловский, Кессель и шедший на полшага позади них Шумилов, прошли в конец коридора и очутились в просторной, обставленной кожаной мебелью курительной. После пожара, произошедшего в Министерстве юстиции в декабре 1876 года, под курительные комнаты были выделены на каждом этаже просторные помещения, оборудованные добротной мебелью и декорированные на манер солидного английского клуба. Это было не только и не столько место для курения, но и комната для кулуарного общения посетителей министерства.