Великосветский свидетель - Алексей Ракитин

Все трое разместились на длинном диване с высокой неудобной спинкой, причем Кессель оказался между Шумиловым и Шидловским. Последний без обиняков приступил к делу:

— Константин Иванович, сейчас я веду дело об отравлении морфием сына жандармского полковника Прознанского. Есть основания полагать, что восемнадцатилетний юноша попал в компанию нигилистического толка, интересовавшуюся возможностью кустарного получения ядов. Признаюсь, не хочу обращаться к нашей секретной полиции, поскольку ведомство сие будет тянуть жилы, напускать туману и в конечном итоге ничего по существу мне не сообщит. Я знаю, что совсем недавно вы вплотную занимались молодежью этого сорта и хорошо представляете себе обстановку в студенческой среде столицы. Константин Иванович, взгляните, пожалуйста, на списочек, — Шидловский просигналил Алексею Ивановичу глазами, и тот подал Кесселю список, составленный Спешневым. — Это молодые люди, свидетели по нашему делу. Может, кто-то из них попадал в поле вашего зрения?

Кессель самым внимательным образом выслушал Шидловского и углубился в чтение короткого списка.

— С полковником Прознанским я лично никогда не общался, но имею представление, что это за человек, — задумчиво проговорил Кессель. — Да, действительно, фамилии тут достаточно известные. Павловский, насколько я могу судить, это родственник генерал-лейтенанта от кавалерии.

— Сын, — кивнул Шумилов.

— Потом, Андрей Пожалостин. Уж не родственник ли это действительного тайного советника?

— Сын, — снова кивнул Шумилов.

— Насколько я слышал из внушающих доверие источников, действительный тайный советник Николай Николаевич Пожалостин — это человек, отвечающий за личный шифр Его Императорского Величества. Разумеется, это сугубо кулуарно и никем никогда официально подтверждено не будет, но слова мои примите к сведению. Я не допускаю мысли, что в семье такого человека может пустить корни политическая неблагонадежность.

Шумилов с Шидловским быстро переглянулись.

— Вот еще знакомая фамилия: Спешнев… — Кессель задумался на несколько секунд. — Спешнев, Спешнев… Мелькала эта фамилия, но только давно, в 1849 году, почти тридцать лет тому назад. Проходил тогда по делу петрашевцев некий Николай Спешнев, зажиточный помещик. Был осужден на 12 лет каторги, замененные высочайшим указом на 10 лет. Отбыл наказание, остался на поселении в Иркутске, редактировал там газету «Иркутские ведомости». Может, стоит проверить, не родственник ли он вашему Спешневу? А так больше… нет, никто никаких ассоциаций не вызывает.

Кессель вернул лист бумаги Шумилову.

— Имейте в виду, Алексей Иванович, что все эти радикальные социалисты — публика особенная: это преимущественно провинциалы, из мещан или обедневших дворян, отставные коллежские асессоры, учителя приходских училищ, студенты из семей разночинцев. Обиженные судьбою, выросшие с постоянным ощущением нужды и осознанием собственной человеческой неполноценности. Если и попадется среди них отпрыск богатого помещичьего рода, как упомянутый Николай Спешнев, то непременно окажется, что такой недоросль учился за границей и там понахватался всяких фурьеризмов, материализмов. Языком болтать эта публика может ловко, вот только думать своей головой так и не научилась.

Кессель поднялся, давая понять, что время разговора исчерпано. Шидловский, а следом и Шумилов, тоже встали:

— Спасибо, Константин Иванович, за помощь, спасибо, что выкроили время. Не смеем более отрывать от дел. Позвольте откланяться.

Коллеги расстались, довольные друг другом. Шидловский явно испытал приток сил и сделался весьма словоохотлив.

— Кессель подает кассацию на оправдательный приговор по делу Засулич, — пояснил он Шумилову причину поездки в министерство юстиции, — он последние дни мечется между Сенатом и министерством, обговаривая сопутствующие нюансы.

Это для Шумилова было новостью. Еще никто в Петербурге не знал, что обвинение решилось добиваться кассации решения суда присяжных по этому скандальному делу.

— Ну, Алексей Иванович, какие будут мысли? — продолжал рассуждать вслух Шидловский на обратном пути в прокуратуру. — Как-то не вырисовывается у нас подпольная молодежная группа.

— Надо будет навести справки о происхождении Петра Спешнева. Обратиться в адресный стол. Может быть, стоит даже поднять в архиве материалы по делу петрашевцев?

— Я думаю, адресного стола будет достаточно. Особенно мудрить не надо, можно прямо спросить самого Спешнева, уверен, он не станет скрывать родословную под запись в протокол. Займитесь этим, — распорядился Шидловский. — Но только завтра, а сегодня вы мне понадобитесь для допроса прислуги Прознанских. Я вызвал кухарку и горничную. Допрос проведите сами, возьмите секретаря для быстроты работы, пусть все запишет. Да посмелее с ними! Эти люди по роду своего положения в доме все видят, все знают, но разговорить их бывает не просто. Помните, что частенько они боятся сболтнуть лишнее не от злого умысла, а из страха, что им от места откажут. Вот вам примерный список вопросов, который я хотел бы увидеть отраженным в протоколе, — с этими словами Шидловский достал из папки, которую всегда носил с собой, когда отправлялся по служебным делам, листок бумаги и подал Шумилову.

Шидловский предусмотрительно вызвал женщин с интервалом в час. Первой в комнате делопроизводителей появилась горничная Матрена Яковлева, робкая женщина лет тридцати, гладко причесанная, в аккуратном шерстяном, наглухо застегнутом платье. Ее невыразительное лицо было бледно, губы плотно поджаты. Она вся была как натянутая струна. Села очень прямо на предложенный стул и потупилась, лишь изредка бросая на Алексея Ивановича быстрые пугливые взгляды. Шумилов пару минут потомил женщину, продолжая неспешно возиться с бумагами и словно бы не замечая ее. Понаблюдав осторожно за горничной, Шумилов, наконец, счел, что достаточно ее «выдержал» и, покончив возню с бумагами, приступил:

— Итак, по предписанию помощника прокурора Санкт-Петербургского окружного суда Шидловского Вадима Даниловича, возбудившего уголовное расследование по факту смерти Николая Дмитриевича Прознанского, я, следователь Шумилов Алексей Иванович, проведу ваш допрос в качестве свидетеля по этому делу. Уголовное законодательство Российской Империи не требует приведения свидетеля к присяге во время досудебного следствия, однако, на основании такого допроса может быть решен вопрос о вызове свидетеля в суд, где ему придется давать показания уже под присягой. В том случае, если между показаниями на досудебном следствии и в суде будут выявлены существенные противоречия, вы можете подвергнуться уголовному преследованию. На этом основании я призываю вас быть сейчас как можно более точной и правдивой в своих показаниях, дабы в дальнейшем не навлечь на себя подозрений как на неблагонадежного свидетеля. — Шумилов внимательно наблюдал за женщиной, чтобы быть уверенным в том, что до нее доходит смысл сказанного. — Вы понимаете меня?

— Да, вполне, — кратко отозвалась она.

— То, что я сейчас сказал, излагает 443-я статья Устава уголовного судопроизводства. На эту статью будет сделана ссылка в протоколе вашего допроса, именно поэтому я разъяснил вам ее смысл, — продолжил Алексей Иванович. — Я буду проводить допрос, а секретарь, — Шумилов кивнул в сторону скрипевшего стальным пером в углу комнаты Никиты Ивановича Шульца, главного переписчика небольшого подразделения, подчинявшегося Шидловскому, — будет записывать мои вопросы и ваши ответы. После окончания допроса вам будет предложено подписать протокол. Вам все понятно? У вас есть вопросы по процедуре?

Женщина сначала молча кивнула, потом покачала головой в знак отрицания.

— Тогда начнем. Назовите, пожалуйста, себя.

— Матрена Яковлева, дочь Никифора. Из крестьян. Деревня Красково Псковской губернии.

— Возраст?

— Тридцать два года.

— Вероисповедание?

— Православное, конечно.

— Род занятий. Чем занимаетесь в Петербурге?

— Служу горничной в семье Прознанских.

— Как давно?

— Уже, почитай, четыре года.

— Вы живете в квартире Прознанских, или отдельно?

— Да, с ними живу.

— А в летний период? Ведь семья выезжает летом на дачу?

— И летом тоже. Меня берут с собой, я делю комнату с няней. И дача, и квартира достаточно просторны, там всем места хватает.

— Что вы можете сказать о характере отношений между старшим сыном Прознанских, Николаем, и гувернанткой, французской подданной Мариэттой Жюжеван? — Собственно, с этого вопроса и начался допрос по существу.

— А что я могу сказать?.. У господ своя жизнь, мы в их дела не суемся…

— Понятно. То есть вы, Матрена, ничего не знаете, не видите, не слышите и ничего здесь и сейчас сказать не хотите?