Флэшбэк - Дэн Симмонс

Ник надеется, что этот район будет хорошим местом обитания для их сына или дочери. (Ему с Дарой иногда кажется, что они единственные в городе, кто ждет ребенка, — а может, во всем штате или всей стране, — и постоянно отказывается от ультразвукового сканирования и других современных способов определения пола до рождения.)

— Ну что, расскажешь свою историю? — спрашивает Дара.

Нику не сразу удается выйти из полузабытья под названием «как я люблю мой дом и район». И вообще, сколько банок пива он выпил за сегодня?

«Недостаточно для того, чтобы притупить твою страсть ближе к ночи», — подумал наблюдающий Ник.

— Какую историю? — спрашивает Ник в реальном времени пятничного вечера, после которого прошло шестнадцать лет и один месяц.

— О том, как твой дядюшка Уолли купил тебе маленький телескоп в Чикаго и этот телескоп стал самой дорогой для тебя вещью.

Ник украдкой кидает взгляд на Дару. Та улыбается — нет, не подшучивая над ним — и берет его свободную руку в свои ладони. Он перекладывает банку из правой руки в левую.

— Ну… он был… — неторопливо говорит Ник, — самой дорогой для меня вещью. Я хочу сказать, много лет.

— Я знаю, — шепчет Дара. — Расскажи мне о том, как ты пытался увидеть звезды с лестничной площадки многоквартирного дома в Чикаго.

— Это был не многоквартирный дом, детка. — Ник допивает пиво и дает себе клятву, что это на сегодня последняя банка. — Квартира дяди Уолли в Чикаго была… понимаешь… в районе, где селились сначала ирландцы, потом поляки, а после них большей частью чернокожие.

— Но ты приезжал к дяде в гости на две недели… — подсказывает Дара.

Ник улыбается.

— Да, я приезжал к дядьке на две недели. Он работал продавцом в кондитерском отделе, а до этого менеджером в супермаркете «Эй энд Пи», и мой старик каждое лето отправлял меня на две недели в Чикаго. Мне там нравилось.

— Значит, ты приезжал к нему на две недели, — повторяет Дара с улыбкой.

Ник складывает пальцы в кулак и легонько ударяет ее по коленке, потом снова берет за руку.

— И вот, значит, я почти каждый год уезжал туда, и мы с дядей вечерами гуляли по Мэдисон-стрит. Это было в нескольких кварталах от его квартирки на третьем этаже. Каждый раз, когда мы проходили мимо витрины с этой штуковиной, которую я принимал за фотокамеру в магазине электроники, — на самом деле там был ломбард, — каждый раз я просил дядю остановиться, и мы любовались этим телескопчиком. Это был не настоящий астрономический телескоп, понимаешь, атакой маленький. Такими, наверно, пользовались в дальних плаваниях много веков назад. На черной треноге…

— И вот в последний вечер перед твоим отъездом… — снова подсказывает Дара.

— Эй, ты мне дашь толком рассказать или нет?

Она кладет голову ему на плечо.

— И вот в последний вечер перед моим отъездом… Потом оказалось, что я тогда в последний раз видел моего дядюшку. Я никого больше не знал из нашей семьи, кроме родителей. Он умер от обширного инфаркта два месяца спустя после моего возвращения в Денвер. Ну так вот, в последний вечер, когда мы с Уолли помыли и высушили посуду — он ведь был холостяк — и я укладывал свои вещи в сумку на диване, где спал, Уолли позвал меня на площадку и…

— Вуаля! — говорит Дара непритворно счастливым голосом.

— Вуаля. Телескоп. Я глазам своим не верил. Мне таких классных вещей еще никто не покупал, а ведь до моего дня рождения, или там Рождества, или еще чего было ох как далеко. И вот мы установили его на этой треноге — на стуле, который взгромоздили на мусорный бачок. И я стал смотреть в телескоп с задней площадки на третьем этаже, пытаясь найти какие-нибудь звезды или планеты. В этом возрасте я был помешан на космосе…

— И было тебе? — спрашивает Дара приглушенным голосом, упираясь щекой в плечо Ника.

— Было мне… лет девять, кажется. Ну да, городской свет не позволял увидеть большинство звезд, но мы нашли одну особенно яркую в темном небе. Позже я сообразил, что это был Сириус. И Юпитер мы нашли. Он в тот вечер тоже ярко светился.

— И случилось это в девяностые годы двадцатого века. Кто бы мог подумать, что в те времена уже имелись телескопы?

— Ты просто завидуешь, — говорит Ник.

Это у них такая постоянная шутка. Дара на десять лет младше. Она родилась в 1990-е. Ник с удовольствием напоминает ей обо всех прикольных событиях этого десятилетия, которые она пропустила. «Например, лебединую песню Рейгана? Или минет Клинтона?» — любит спрашивать она с невинным видом. Но обоим кажется странным, что в год ее рождения Ник уже заглядывал на порносайты.

— А я люблю… — начинает Ник.

— Меня?

— Вечерний пятничный ужастик на ТКФ,[33] — заканчивает Ник, вставая и подтягивая Дару к себе. — И показ начнется через три минуты.

Она смеется, но прижимается к нему всем телом, мягко касаясь рукой его бедра, там, где обычно висит кобура с пистолетом.

Вертолеты исчезли. Вместо их шума теперь слышны более далекие, не столь назойливые звуки и завывание сирен.

Ник бросает пивную банку в мусорный бачок у дверей и, обняв Дару двумя руками, крепко прижимает к себе. Ее голова даже не достает ему до подбородка. После стольких объятий за последние два года ее груди, налившиеся к концу беременности, кажутся до странности незнакомыми. Ник не в первый и даже не в тысячный раз понимает, как она молода. И как ему повезло.

— Сделай для меня кое-что, — шепчет Дара.

«Тебе понравится это „кое-что“», — подумал Ник, паря над местом событий и чувствуя прижатое к нему тело жены, но в то же время отмечая звуки и движения вокруг них, которых не заметил в ту ночь — шестнадцать лет и один месяц назад. Неожиданный порыв ветерка зашелестел в верхушках несчастных сибирских вязов: через месяц-другой он начнет срывать бесчисленные листья и швырять во двор, где их будут собирать граблями и укладывать в мешки. Слишком громкий звук телевизора за два дома от них. Кот — четырехногий канатоходец — идет по высокому забору в глубине переулка…

— Я хочу, чтобы ты…

— …вставайте, Боттом-сан. Вставайте немедленно. Просыпайтесь, черт вас дери.

Дара почему-то больше не обнимает его, а поднимает с земли, яростно трясет. Ник чувствует прикосновение ее огромного живота.

Кто-то всадил иголку ему в ногу.

— Эй, осторожнее, детка, — прокричал потрясенный Ник, отстраняясь от Дары.

Дара подняла его еще выше, встряхнула сильнее. Нет.

Ник потянулся к пистолету. Пистолета не было.

Кто-то вытащил иголку капельницы у него из вены. Еще одна игла вонзилась ему в ногу. Ник почувствовал холодный, как лед, противоток Т4В2Е, распространяющийся по телу, и крикнул: