Сокровища поднебесной - Гэри Дженнингс

Сомневаюсь, что хоть какое-нибудь сражение когда-либо выглядело как на картинах, и совершенно точно знаю, что ближний бой так выглядеть не может. Это беспорядочная и отчаянная сумятица: обычно все происходит на плохой земле и в отвратительную погоду, два человека отчаянно бьются, забыв в ярости и ужасе обо всем, чему их учили, обо всех правилах сражения. Полагаю, что каждый мужчина изучал правила владения мечом или кинжалом: делай так и так, чтобы отбить нападение противника; двигайся вот таким образом, чтобы пройти его защиту; сделай эти ложные выпады, чтобы раскрыть слабые места в его защите и бреши в его броне. Возможно, эти правила и применяют, когда два мастера стоят на носках в gara di scherma[222] или когда два дуэлянта вежливо приветствуют друг друга на симпатичной зеленой лужайке. Совсем другое дело, когда ты и твой противник схватываются в луже грязи посреди густого облака пыли, когда вы оба чумазые и потные, а ваши глаза слезятся от попавшего в них песка, так что вы почти ничего не видите.

Я не стану пытаться описывать здесь наше сражение, выпад за выпадом. Да я и не помню толком последовательности. Все, что я могу припомнить, как мы мычали, тяжело дышали, корчились и оба упорно стремились одержать верх — казалось, время тянулось необычайно медленно, — я пытался приблизиться к противнику, чтобы нанести удар кинжалом, а он старался держаться на расстоянии, чтобы сделать выпад мечом. Мы оба были в кожаных доспехах, но в разных, поэтому у каждого из нас имелись свои преимущества. Моя кираса была из мягкой кожи, что позволяло мне свободно двигаться и увертываться от врага. Он же был в такой жесткой cuirbouilli, что она стояла вокруг него, как бочонок. Это мешало моему противнику маневрировать, но служило эффективной преградой для моего короткого кинжала с широким лезвием. Когда же наконец больше благодаря случаю, чем ловкости, я ударил его в грудь, то понял, что лезвие хоть и проникло сквозь кирасу, но смогло лишь слегка проколоть его грудную клетку. В результате я тут же оказался во власти врага, мой кинжал застрял в коже, я отчаянно цеплялся за его рукоятку, тогда как мой противник имел в своем распоряжении меч.

Он позволил себе саркастически рассмеяться, празднуя победу, прежде чем нанести удар, что и стало для него роковой ошибкой. У меня был тот самый нож, который мне когда-то дала шальная девчонка romm, чье имя означало «Лезвие». Как следует сжав рукоятку кинжала, я почувствовал, как оба широких лезвия с резким щелчком разошлись, и догадался, что это выскочило внутреннее тонкое третье лезвие. Мой враг недоуменно вытаращил глаза. Он, рыча, раскрыл рот, и тот так и остался открытым, меч выпал из его отведенной назад руки, он изрыгнул на меня кровь, откинулся назад и упал. Резким движением я выдернул из него кинжал, вытер его и снова сложил.

Я стоял над трупом и думал: теперь я убил уже двоих людей. Не считая двух девушек-близнецов в Ханбалыке. Интересно, следует ли мне приписать на свой счет и победу здесь, в Юньнане? Тогда получится, что за свою жизнь я убил еще сто тысяч человек. Хубилай-хан должен мной гордиться: я расчистил для себя просторную комнату на переполненной земле.

Глава 3

Мои товарищи — я увидел это, когда к ним присоединился, — тоже случайно столкнулись в дымке с мстительными врагами, но им повезло не так, как мне. Они стояли вокруг двух фигур, распростертых на земле, и Баян взмахнул мечом при моем приближении.

— Ах, это ты, Поло, — произнес он и успокоился, узнав меня, хотя я был в крови с головы до ног. — Выглядишь так, словно ты тоже встретил мстительного юэ — и отправил его по назначению. Молодец! Этот оказался свиреп до безумия. — Он показал лезвием меча на фигуру человека, лежащего на спине, воина юэ с огромной резаной раной, явно мертвого. — Мы втроем еле-еле его уничтожили, и какой ценой. — Баян показал на другую неподвижную фигуру.

Присмотревшись повнимательнее, я воскликнул:

— Какое несчастье! Укуруй ранен! — Молодой ван лежал с искаженным от боли лицом, обеими руками обхватив шею. Я закричал: — Похоже, он задыхается! — И наклонился над юношей, чтобы убрать руки и обследовать рану на его горле. Но когда я оторвал стиснутые руки, голова Укуруя осталась у него в руках, отделившись от его тела. Я в ужасе замычал и отшатнулся, а затем встал, горестно глядя на него, и пробормотал: — Какой ужас! Укуруй был славным человеком.

— Он был монголом, — произнес один из офицеров. — А монголы умеют прекрасно делать две вещи: убивать и умирать. Так что не стоит рыдать над его трупом. Он погиб достойно.

— Да, — согласился я. — Он так хотел помочь отцу покорить Юньнань, и он сделал это.

— Как жаль, что Укуруй не станет правителем Юньнаня, — сказал орлок. — Но он умер, увидев, что мы одержали полную победу. Это не самая плохая смерть.

Я спросил:

— Значит, вы полагаете, что Юньнань наш?

— О, будут еще и другие сражения. Нам предстоит взять не один город. Мы еще не уничтожили всех врагов. Но мы подорвали силу духа юэ, нанеся им это сокрушительное поражение, теперь они смогут организовать лишь видимость сопротивления. Да, я могу с уверенностью сказать, что Юньнань наш. Это означает, что в самое ближайшее время вся империя Сун должна пасть. Это известие ты и отвезешь обратно Хубилаю.

— Жаль, что я не смогу привезти ему лишь хорошие новости. Победа стоила великому хану сына.

Один из офицеров сказал:

— У Хубилая много других сыновей. Он даже может усыновить тебя, ференгхи, после того, что ты сделал здесь для него. Смотри, пыль осела. Теперь ты можешь увидеть, что совершили твои хитроумные латунные устройства.

Оторвавшись от созерцания тела Укуруя, мы оглядели долину. Пыль наконец-то осела и теперь лежала подобно мягкому, пожелтевшему от времени савану, покрывшему истерзанный и разрушенный ландшафт. На склонах гор, которые еще утром были густо покрыты лесом, деревья и зелень окаймляли по обеим сторонам лишь открытые раны — огромные округлые выбоины, нагромождения сырой коричневой земли и обломков скал. На горах осталось еще достаточно зелени, они выглядели как почтенные женщины, с которых сорвали одежду и изнасиловали, а теперь они прижимают к себе остатки своих пышных одежд. Внизу, в долине, несколько оставшихся в живых человек прокладывали себе дорогу через последние обрывки пыльной дымки, через груды булыжников, камней, стволов деревьев, их вывернутых корней. Они, несомненно, заметили нас, собравшихся в неповрежденном конце долины, и теперь тоже направлялись сюда. Люди, спотыкаясь, тащились к нам весь остаток дня, по одному и небольшими группами. Большинство из них, как я уже говорил, были бон и юэ, которые пережили эту катастрофу — не представляю, как им это удалось, — некоторые оказались ранены и покалечены, а некоторые остались совершенно невредимы. Большинство юэ, даже те, которые не были ранены, потеряли всю волю к борьбе и приближались к нам со смирением военнопленных. Правда, некоторые из них наверняка были не прочь подбежать к нам, кипя от ненависти и размахивая мечами, как перед этим уже сделали двое юэ, но они попадали под надзор монгольских воинов, которые немедленно их разоружали. Монголы эти были из числа добровольцев, которые сопровождали фальшивую армию в качестве музыкантов и арьергарда. Поскольку они возглавляли и замыкали марш — а следовательно, находились в дальних концах лагеря — и знали о наших планах, у них было больше шансов спастись. Их было в общей сложности человек сорок, и все эти люди громко поздравляли нас с хитроумной победой и радовались, что им удалось выжить.