Фолкнер - Борис Грибанов

Шервуд Андерсон впоследствии вспоминал: "Я привык слышать стрекотанье его пишущей машинки, когда бы я ни проходил мимо дома, где он жил. Я слышал его по утрам, днем и зачастую поздно ночью". Художник Билл Спратлинг, живший в том же доме выше этажом, подтверждал воспоминания Андерсона: "Как бы рано я ни вставал, скажем в семь утра, Билл уже сидел на маленьком балкончике, выходившем в сад, и печатал на своей портативной машинке, рядом с ним стоял неизменный стакан с виски, разбавленным водой".

Это он писал свой первый роман, названный условно "Сигнал бедствия", который впоследствии получил название "Солдатская награда".

Летчик возвращается домой с войны. Возвращается тяжело раненный, изуродованный, с чудовищным шрамом на лице, слепнущий, беспомощный, утративший память о прошлом. Отец и невеста в маленьком городке Чарльстау-не в штате Джорджия не ждут его — уже давно из Франции пришло известие, что он сбит немецким истребителем, а его тем временем подлатывали в госпиталях, пока наконец не решились отправить этот живой труп домой.

Ситуация, конечно, драматическая, но к 1925 году, когда молодой Уильям Фолкнер, уединившись в комнатке во Французском квартале Нового Орлеана, писал свой первый роман, уже не новая. С этой темой горького возвращения домой солдат, которых война лишила всех иллюзий, которые сталкиваются с равнодушием и цинизмом тех, кто удачливо отсиделся дома, во многих странах вошла в литературу сильная группа молодых писателей, испытавших на собственной шкуре, что такое воина, и проклявших ее. И тем не менее Фолкнер все же избрал для своего первого романа именно эту ситуацию.

Что подтолкнуло его именно к этой теме? Быть может, то ощущение ущербности, которое он испытал, когда война завершилась раньше, чем он окончил летную школу в Канаде.

Вероятно, было и это. Во всяком случае, в романе "Солдатская награда" он отдал дань теме юношеской жажды подвига. Отдал дань и вместе с тем, если можно так сказать, расквитался с самим собой, выставив в ироническом плане, даже высмеяв свои душевные переживания того времени, когда он, военный курсант, не успевший попасть на фронт, возвращался в Оксфорд, мучаясь от сознания, что он возвращается не в ореоле славы, без боевых наград и тяжелых ранений.

В самом начале романа Фолкнер сталкивает тяжело раненного, умирающего лейтенанта королевских воздушных сил Великобритании Дональда Мэгона с недоучившимся военным курсантом Джулианом Лоу. И Фолкнер не без сарказма описывает глупую детскую зависть несостоявшегося героя к умирающему герою. "Быть бы таким, как он, — простонал Лоу, — только бы стать как он. Пусть забирает мое здоровое тело. Пусть берет его себе! А мне бы крылья на груди, мне бы эти крылья; ради такого шрама я бы завтра пошел на смерть". А через несколько страниц следует еще один уничтожающий пассаж: "Но разве смерть не была для курсанта Лоу чем-то настоящим, величественным, печальным? Он видел открытую могилу и себя в полной форме, в ремнях, с крыльями летчика на груди, с нашивкой за ранения… Чего еще требовать от судьбы?"

Военный курсант Джулиан Лоу вскоре выбывает из дальнейшего развития романа, но его письма к Маргарет Пауэре, которая встретилась им в поезде и стала одной из главных героинь романа и которой Джулиан Лоу с юношеской поспешностью сделал предложение, завершают разоблачение этих грез: Лоу в письмах, проходящих потом пунктиром через весь роман, продолжает клясться в любви и, искренне уверяя, что мечтает на ней жениться, между прочим, с наивностью юности сообщает Маргарет о своих увлечениях молодыми девицами, сверстницами, с которыми он танцует на вечеринках.

Но эта ирония, эта, казалось бы, беспощадная расправа с мечтами юности оказывается только одной стороной медали. Не так просто было Фолкнеру расстаться с самим собой, со своими иллюзиями. Ему, быть может, не вполне осознанно хотелось отождествить в чем-то себя и с героем войны Дональдом Мэгоном. И он придает Дональду, такому, каким он был до войны, некоторые черты, напоминающие нам детство самого Фолкнера. Девушка Эмми, которая училась вместе с Дональдом в школе и любила его, а теперь служанка в доме отца Дональда, священника епископальной церкви, вспоминает о своем возлюбленном: "Иногда мы вместе возвращались домой. На нем ни пиджака, ни шапки, а лицо такое… такое, что ему бы жить в лесу. Понимаете, будто ему и в школе не место, и одеваться по-настоящему не надо. И никто не знал, когда он появится. В школу приходил как ему вздумается, а люди его и по ночам видели далеко в поле, в лесу. Иногда переночует у кого-то в деревне. Бывало, негры его найдут: спит в овражке, в песке".

Но, конечно, не только стремление расправиться со своими юношескими военными иллюзиями послужило для Фолкнера поводом избрать для своего первого романа уже в достаточной мере известную ситуацию с возвращением ветерана войны домой. Роман "Солдатская награда", по существу, написан совсем не об этом, и Дональд Мэгон только по видимости его главный герой. На самом деле умирающий лейтенант Мэгон только стержень, вокруг которого развертывается действие романа, или, что, может быть, еще вернее, камень, брошенный в стоячую воду, от которого расходятся все дальше и дальше концентрические круги, постепенно захватывающие все новых людей. Ведь лейтенант Мэгон фигура в романе бездействующая, он выключен из жизни полной потерей памяти о прошлом, своей слепотой, своим медленным умиранием. Он не совершает на протяжении романа ни одного действия, если не считать факта его смерти. Он не субъект действия, а объект, вокруг него суетятся люди, спорят о нем, интригуют, направляют его действия, а он пассивен. Его объединяет с другими героями романа лишь не осознанное им самим стремление постичь нечто для него почти непостижимое. В этом смысле приезжий врач ставит абсолютно точный диагноз, говоря: "Фактически он уже мертвый человек. Более того, ему следовало бы умереть еще месяца три назад, если бы не то, что он словно чего-то ждет, чего-то, что он начал и не успел докончить, какой-то отголосок прошлого, о котором он не помнит сознательно. Это единственное, что его еще удерживает в жизни".

И надо сказать, что Дональд Мэгон оказывается единственным из всех героев, которому дано уловить это неуловимое. В минуту смерти он вспоминает то, что никак не мог вспомнить прежде, в сознании оживают фактически последние минуты его жизни, настоящей жизни, ибо потом он уже не жил, просто его тело еще продолжало физически существовать. "Вдруг он почувствовал, что выходит из темного мира, где он жил неизвестно сколько времени, и возвращается в давно прошедший день, в день, уже пережитый теми, кто в нем жил, и плакал, и умирал, так что теперь этот день, воскреснув в его памяти, принадлежал только ему одному: единственный трофей, вырванный им из Времени и Пространства". Дональд Мэгон вспоминает и доживает свой последний вылет, когда он был подбит. "Под ним, вправо, очень далеко, то, что было когда-то Ипром, казалось свежей трещиной на подживающей, но все еще воспаленной язве; под ним лоснились другие язвы, алея на полутрупе, которому не дают умереть… Он пролетел над ними, одинокий и чужой, как чайка". Он вспоминает этот последний свой воздушный бой во всех мельчайших деталях: "Пять дымных тяжей прошли между нижней и верхней плоскостью, каждый раз приближаясь к его телу, потом он почувствовал два четких удара у основания черепа, и зрение пропало сразу, словно кто-то нажал кнопку. Под его натренированной рукой самолет четко взмыл вверх; он ощупью нашел гашетку Виккерса и стал стрелять в бездумное утро, озаренное предвестием мартовского тепла…