«Кино» с самого начала - Алексей Рыбин

Мы уже довольно часто бывали здесь, примелькались членам правления, и нас уже считали кандидатами в члены клуба. Познакомились мы и с Игорем Голубевым – известным в ленинградских рок-кругах барабанщиком, который с головой ушел в изучение теории современной музыки и вел в рок-клубе студию свинга. Мы все строем ходили к нему в студию, махали там руками и ногами, отсчитывали четверти, прилежно выделяли синкопы и с увлечением грызли гранит этих ритмических премудростей. Нам было интересно учиться – мы понимали, что очень многого не знаем и не умеем, и старались восполнить пробелы в своем образовании любыми возможными способами. Витька вообще не был поклонником так называемой теории «зажженного факела», основное положение которой заключается в следующем: если у человека есть Божий дар, то ему и учиться не надо, а если нет, учись не учись, ничего толкового все равно не сделаешь. Это очень удобная позиция для лентяев, одержимых манией величия, которых мы на своем веку видели немало. И нельзя сказать, что они ничего не делали, – нет, напротив, они писали песни, создавали группы, пели, играли, но и в мыслях ни у кого не было, что над песней нужно работать, что не всегда они мгновенно рождаются, что вдохновение – это еще не все, нужно приложить еще кое-какие усилия для того, чтобы оформить появившуюся мысль так, чтобы она стала понятна и другим, а не только автору. Ну, это при условии, что есть мысли, конечно.

Витька же был упорным и в этом плане трудолюбивым человеком. Кое-какие песни у него рождались очень быстро, но над большей частью того, что было им написано в период с 1980-го по 1983 год, он сидел подолгу, меняя местами слова, проговаривая вслух строчки, прислушиваясь к сочетаниям звуков, отбрасывая лишнее и дописывая новые куплеты, чтобы до конца выразить то, что он хотел сказать. На уроках в своем ПТУ он писал массу совершенно дурацких и никчемных стишков, рифмовал что попало, и это было неплохим упражнением, подготовкой к более серьезной работе. Так же осторожно он относился и к музыкальной стороне дела. Витька заменял одни аккорды другими до тех пор, пока не добивался гармонии, которая полностью бы удовлетворяла его, – в ранних его песнях нет сомнительных мест, изменить в них что-то практически невозможно.

– Я отвечаю за то, что написал, – говорил он. – И изменять здесь уже ничего не буду.

Возможно, здесь сыграл свою роль опыт художественного училища – Витька прекрасно знал и прочувствовал на себе, какой труд нужно затратить, чтобы добиться самых минимальных результатов. Я придумывал по нескольку разных соло к каждой песне и показывал их Витьке – пока он не утвердит какое-то из них, я не мог переходить к отработке дальнейшей музыки.

Игорь Голубев видел интерес, с которым мы пытались перенять у него премудрости свинга, и это ему нравилось. Олег просто подружился с ним, ходил к нему в гости и купил у Игоря более или менее приличные бонги, которые уже не стыдно было использовать на концертах. Голубев иногда давал нам советы чисто музыкального плана, подбадривал молодую группу и обещал поддержку при прослушивании – он был членом комиссии и отвечал за музыкальную сторону решений, выносимых рок-клубовским жюри.

Глава 6 (продолжение)

Мне нужно было устраиваться на работу: нужны были деньги, да и при нашем образе жизни в те времена довольно опасно было не числиться на какой-нибудь службе больше двух-трех месяцев – запросто могли завести уголовное дело по статье «за тунеядство» или «за нетрудовые доходы» – я не знаю точно, как это формулировалось. Тем более что с молодыми людьми, играющими рок-музыку, боролись, как со страшной заразой, каковой, впрочем, мы и являлись для советского образа жизни и советской идеологии. Любые, даже чисто формальные нарушения закона, которые могли бы проститься кому-нибудь другому, для нас могли быть роковыми и последствия могли быть крайне неприятными.

Рокеры большей частью осели в котельных, кочегарках, сторожках и прочих заведениях, где не требовалось забивать себе голову советским способом производства и имелось достаточно свободного времени. Кто трудился через двое суток, кто – через трое, некоторые исхитрялись выходить на работу через пять суток, а приятель Майка Родион – так аж через семь суток.

– Я работаю каждый день, – говорил он. – На этой неделе – в понедельник, на следующей – во вторник…

Некоторые, как Гена Зайцев например, работали только зимой, а в мае увольнялись, три месяца путешествовали и в сентябре устраивались вновь на старое место. Но когда передо мной встала проблема устройства на работу, все известные мне престижные котельные, сторожки и дворницкие были уже заняты – начиналась осень, рокеры, писатели, поэты, художники, философы и журналисты уже вернулись в город и приступили к работе – сторожить, кочегарить и подметать. Да честно говоря, и зарплата сторожа меня не очень устраивала – я собирал пластинки, да и в семью нужно было отдавать какие-то деньги. А еще нужны были инструменты… И я почти весь сентябрь ходил по городу в поисках приличной работы – найти ее оказалось далеко не так просто. Полученные мною во время институтской практики удостоверения слесаря, токаря и резчика на пилах и станках каких-то там разрядов валялись у меня в ящике письменного стола, и использовать их я не собирался – двух лет работы на заводе мне вполне хватило для того, чтобы понять, что это место мне не очень нравится. Работать каким-нибудь лаборантом в институте мне тоже не хотелось – все время пришлось бы общаться с большими и маленькими чиновниками, чего я терпеть не мог. Вообще, я физически не мог пребывать ни в какой бюрократической структуре, будь то контора, институт, какое-нибудь другое учреждение. До сих пор на втором месте по степени неприятных ощущений, которые я получаю в жизни, для меня остаются отделы кадров, бухгалтерии, столы учета и все остальное, что связано со справками, характеристиками и отчетами. На первом месте у меня – зубной врач, на втором – эти бумажные камеры пыток. Хотя с возрастом иной раз даже зубной врач мне иногда стал казаться милее, чем какой-нибудь главный бухгалтер. Я уже не говорю про начальников отделов кадров – это вообще нечто… И я бродил по улицам, читая объявления, заходя к знакомым и расспрашивая их о наличии где-нибудь каких-нибудь рабочих мест, пока не набрел на объявление, гласившее, что в Театр юных зрителей требуется монтировщик декораций. Я пришел в ТЮЗ, и меня быстро, безо всякой бумажной волокиты, что мне крайне понравилось, оформили в штат. Работа физически была довольно тяжелой, что безусловно пошло мне на пользу, не занудной и прилично оплачивалась. И хотя я проработал в ТЮЗе всего один год, у меня остались о нем самые теплые воспоминания. Монтировщики ТЮЗа в самые дикие брежневские времена исхитрялись работать по методу, который теперь называется бригадным подрядом и хозрасчетом. Это давало приличные заработки и возможность, если нужно, не выходить на работу в какой-то день без оформления больничных или еще каких-нибудь листов – просто бригада не платила вам за этот день, и все. Такая постановка дела меня полностью устраивала.

На работу я ездил к семи утра на электричке с проспекта Славы и как-то поделился с Витькой впечатлениями о этих ранних электричках, о грохочущих, остывших за ночь тамбурах, о заспанных людях, пытающихся проснуться с помощью «Беломора» или «Стрелы»; Витьке все это было очень близко – он тоже ездил в училище утренними электричками. Это был настолько неприятный момент – грохочущая холодная дорога каждое утро, что Витька довольно часто поругивал все, что было связано с железнодорожным транспортом, и в один из вечеров, предвкушая завтрашнюю дорогу, после часа работы сочинил какую-то полумистическую, жутковатую песню – «Электричка». Это была просто гипнотизирующая вещь, вся построенная на двух аккордах, в которой я играл соло малыми секундами, очень режущими слух, как мне кажется, интервалами:

Я вчера слишком поздно лег, сегодня рано встал.Я вчера слишком поздно лег, я почти не спал.Мне, наверное, с утра нужно было пойти к врачу,А теперь электричка несет меня туда, куда я не хочу.Электричка несет меня туда, куда я не хочу…В тамбуре холодно и в то же время как-то тепло.В тамбуре накурено и в то же время как-то свежо.Почему я молчу, почему не кричу, а молчу?Электричка несет меня туда, куда я не хочу.Электричка несет меня туда, куда я не хочу…

Мы очень много репетировали, произвели у меня дома так называемую демонстрационную запись, которую, правда, никому никогда не демонстрировали – Витька забрал эту ленту к себе домой, спрятал в шкаф, сказав, что это будет архивная запись. Интересно, существует ли она сейчас? Еще одна, к сожалению, не последняя утраченная запись, проникнутая тем безумным настроением начала восьмидесятых…