Тайная жизнь великих художников - Элизабет Ланди

Самую жестокую битву Уистлер вел с отношением к искусству в викторианской Англии, с непременным желанием обнаружить в живописи некий позитивный смысл и мораль. Забавно, но его самая знаменитая картина, «Композиция в сером и черном № 1», более известная как «Портрет матери», прямо-таки нашпигована викторианскими смыслами: это икона культа материнства.

Как же взбесился бы Уистлер, прочти он это.

Уистлер был сыном Джорджа Вашингтона Уистлера, инженера-железнодорожника, и Анны Мак-Нейл, набожной прихожанки епископальной церкви. В 1842 году семья выехала из Массачусетса в Россию, куда Джорджа пригласили, чтобы он принял участие в строительстве железной дороги Санкт-Петербург-Москва. Рано проявив способности к рисованию, Уистлер начал учиться в Академии художеств, но слабое здоровье вынуждало его проводить по несколько месяцев в году в Англии. После внезапной смерти Джорджа Анна с обоими сыновьями вернулась в Соединенные Штаты, прервав, таким образом, художественное обучении Джеймса, затею, которую она считала дорогой, необязательной и не слишком богоугодной. Родственники, служившие по военной линии, взялись обеспечить ему иное поприще и пристроили юношу в военную академию Вест-Пойнт. Там он проболтался несколько лет; суровая дисциплина угнетала Джеймса, а проваленный экзамен по химии стал последней каплей. Как говаривал Уистлер, «если бы кремний оказался газом, я бы сейчас был генералом».

На следующий год, вопреки возражениям матери, Уистлер отбыл в Европу. В конце 1850-х он мотался между Парижем и Лондоном, сошелся с протоимпрессионистами и прерафаэлитами, отвергнув тогдашний мейнстрим — академическое искусство. Он писал портреты и среди них «Девушку в белом» — изображение молодой женщины в белом (разумеется) платье на фоне белой занавеси. В 1863 году Уистлер предложил эту картину на ежегодную выставку в парижском Салоне, где ее бесцеремонно забраковали — вместе с тремя тысячами других работ. Чтобы пристроить где-нибудь великое множество отвергнутых картин, французский император Наполеон III дозволил открыть «Салон отверженных» — площадку, где Эдуард Мане снискал свой первый скандальный успех «Завтраком на траве». «Девушка в белом» Уистлера привлекла почти столько же внимания, сколько и пасторальная сценка Мане, — неудивительно, ведь обе картины состоят в стилистическом родстве. Одинаково «грубая» манера письма и современный антураж были в те времена новинкой (и довольно возмутительной).

А в Америке бушевала Гражданская война, и удача была не на стороне южан. Воссоединение Соединенных Штатов привело в отчаяние мать Уистлера, ярую сторонницу южан и разрыва с Севером; с горя дама села на корабль и отплыла в Англию. Тем временем ее сын наслаждался богемным образом жизни, включая ночные попойки и очаровательную сожительницу. Вообразите, какой шок он испытал, когда узнал, что Анна собирается жить в доме сына. Хотя жизнь Уистлера резко поскучнела, ему нравилось быть объектом нежной материнской заботы. Анна взяла на себя домашнее хозяйство, наводила порядок в его мастерской, приглашала друзей сына на ужин и за столом вела душеспасительные беседы о страшном вреде пьянства — например, с таким любителем выпить, как Данте Габриэль Россетти.

Однажды, когда Уистлера подвела модель, не явившись позировать, он взялся за мать. Сначала он ее поставил, но пожилой женщине было трудно удерживать эту позу; тогда Джеймс усадил ее и подставил под ноги скамеечку. Анна была одета, как обычно, в черное платье и белый кружевной чепец; в итоге картина получилась необычно монохромной — в различных тонах черного, серого и белого.

На этой картине Уистлер обрел свой стиль и творческую зрелость. Во-первых, он брал один или два цвета и работал с их оттенками. Во-вторых, он не снабжал картины сюжетом — просто изображал обстановку и персонажа. Уистлер не желал, чтобы его произведения возбуждали чувства; напротив, он призывал искусство быть независимым от всякой «ерунды» вроде «эмоций, которые искусству абсолютно чужды, — пылкости, жалости, любви, патриотизма и прочего в том же роде». А чтобы донести эту мысль до зрителей, он заимствовал названия для своих картин у музыкальных произведений — «симфония» или «ноктюрн», — подчеркивая то обстоятельство, что, как симфония не рассказывает историю, так и искусство не обязано это делать.

Идеи Уистлера совпали с более общей тенденцией, вызревавшей в Европе. Суть ее сводилась к формуле «искусство для искусства». В результате родилось новое направление — эстетизм. Викторианская критика смотрела на художников-эстетов свысока, утверждая, что искусство должно обязательно чему-нибудь учить. Одним из наиболее выдающихся оппонентов эстетизма был Джон Рёскин, который поддерживал прерафаэлитов. Рёскину особенно не понравилась картина Уистлера «Ноктюрн в черном и золотом. Падающая ракета», которая была написана в парке развлечений на Темзе, славившемся своими фейерверками. В своей статье 1877 года Рёскин ехидничал: «Вот уж не думал, что какой-то хлыщ запросит двести гиней за то, что вылил горшок краски публике на голову». Ну и ну!

Уистлер не замедлил подать на Рёскина в суд за клевету.

А заодно превратил судебное разбирательство дела «Уистлер против Рёскина» в дебаты об искусстве. Художник и критик один за другим представали перед присяжными, предлагая им поразмыслить о предназначении искусства и о том, что такое красота. Адвокат Рёскина норовил преуменьшить художественные способности Уистлера; узнав, что художник написал «Ноктюрн» всего за два дня, адвокат спросил: «И вы просите двести гиней за двухдневный труд?» — «Нет, — ответил Уистлер, — не за труд, но за то знание и умение, которые я приобрел, работая всю жизнь».

Присяжные признали Рёскина виновным в клевете, но в качестве компенсации присудили Уистлеру лишь один фартинг (четверть пенса). На карикатуре, появившейся в популярном издании, судья увещевал обе стороны: «Ай-яй-яй, критик, выбирайте выражения! Художник, глупенький, нашел, с чем в суд идти!»

Суд положил начало самому значительному периоду в жизни Уистлера. Теперь он устраивал воскресные завтраки, потчуя на американский манер блинчиками и яичницей таких английских знаменитостей, как Оскар Уайльд и Лили Лангтри, любовницу английского короля. Но у обидчивого Уистлера не получалось поддерживать длительные дружеские отношения. Завидуя популярности лекций, которые читал широкой публике Уайльд, Уистлер в 1885 году тоже выступил с лекцией. Называлась она просто — «Десять часов»[10], и смысл этого выступления сводился к яростной критике Уайльда за «вульгаризацию» эстетизма. Отповедь Уайльда появилась в газете, и затем спор протекал в форме писем к редактору, причем с каждым разом послания становились все язвительнее.

СТРАННАЯ ПАРОЧКА: УИСТЛЕР БЫЛ ОТЪЯВЛЕННЫМ ГУЛЯКОЙ И ЛЮБИТЕЛЕМ НОЧНЫХ ПОПОЕК, НА КОТОРЫХ ВИСКИ ТЕКЛО РЕКОЙ; ЕГО МАТЬ АННА БЫЛА СУГУБО ДОБРОПОРЯДОЧНОЙ ДАМОЙ И НЕ РАЗ ЧИТАЛА МОРАЛЬ ДРУЗЬЯМ СЫНА О ВРЕДЕ ПЬЯНСТВА.

Пусть Уистлер и был заядлым спорщиком, никому не дававшим спуску, он все-таки сумел обрести личное счастье. Хотя и не сразу: после череды изматывающих романов с моделями он сближается с Беатрис Годвин, женой архитектора Э.У. Годвина. В 1886 году Годвин умер, и Беатрис, выдержав положенный викторианскими правилами срок вдовства, вышла замуж за Уистлера. И как в те годы, когда Анна заправляла его домом, в жизни Уистлера воцарились покой и стабильность. К сожалению, счастью этой пары был нанесен серьезный удар, когда в 1894 году у Беатрис диагностировали рак. Промучившись два года, она умерла. По словам друзей, Уистлер будто постарел в одночасье. Он продолжал сражаться: то затевал публичную склоку со своим бывшим учеником Уолтером Сикертом, то судился с заказчиками. Но силы убывали, а боевой дух слабел, и 17 июля 1903 года Уистлер умер.

Передряги в творческой карьере сына напрямую коснулись портрета его матери. В 1870-х, в период тяжкого безденежья, он отдал его в залог, а вернуть смог только в 1888 году. Однако он сохранил за собой право выставлять картину; в 1883 году она появлялась на парижском Салоне и дважды в Соединенных Штатах. В 1891 году это полотно купило французское правительство для Люксембургского музея.

Останься «Композиция в сером и черном» висеть в парижском музее, мало кто в Соединенных Штатах проявил бы к ней интерес. Ситуацию изменил Альфред Барр, директор-основатель нью-йоркского Музея современного искусства. Барру пришла в голову блестящая идея: показать картину в Америке во времена Великой депрессии. (Возможно, он решил, что американцы в те трудные годы как никогда нуждаются в мамочках.) Музей рекламировал картину как воплощение материнского достоинства и терпения, и американская публика с радостью увидела в ней универсальную мать, похожую на всех матерей на свете. Картина объехала двенадцать городов, привлекая толпы зрителей, которых часто называли «благоговейными паломниками». (Бойскаутам было особенно рекомендовано посмотреть эту картину.) В последующие десятилетия этому полотну нашли множество применений в массовой культуре — от плакатов, призывающих не скупиться на военные облигации, до обложек «Ньюсуика» и «Нью-Йоркера». Картина и сегодня пользуется международной популярностью, о чем свидетельствуют поздравительные открытки ко Дню матери.