Тайная жизнь великих художников - Элизабет Ланди

Сезанн отправился во французскую столицу, где познакомился с будущими импрессионистами Эдуардом Мане и Камилем Писсарро. Однако манерами он не блистал (см. выше), а остроумная болтовня этих людей настораживала его — ему всегда чудилось, что они смеются над ним. Парижский Салон методично отклонял его работы, как и произведения сотоварищей, хотя в случае Сезанна отборщиков в некоторой степени понять можно. Его ранние картины были мрачными и странными, от них веяло какой-то звериной яростью. Тем не менее раз в год, словно в знак протеста, Сезанн совершал ритуальный поход в Салон, толкая перед собой тачку, груженную картинами.

ЛЮБОВЬ (И ИСКУССТВО) В РАБОЧЕМ РЕЖИМЕ

Когда Сезанну было около тридцати, у него начался роман с Марией Гортензией Фике, белошвейкой. Как Гортензии вообще удалось затащить Сезанна в постель, остается загадкой. Прежде противоположный пол вызывал у него страх, граничивший с ужасом. Тем не менее Гортензия переехала к Сезанну, и в январе 1872 года у них родился сын, тоже названый Полем. Сезанн настаивал на том, чтобы держать все это в тайне от его отца; он был уверен, что Луи Огюст немедленно прекратит посылать ему деньги. Приходилось выкручиваться и содержать троих на сумму, едва достаточную для одного. С деньгами было настолько туго, что им пришлось снять крошечную квартирку напротив парижского винного рынка, где день и ночь по булыжным мостовым громыхали винные бочки.

Хорошо хоть Писсарро пригласил их пожить в доме, который задешево снимал в небольшой деревеньке. Писсарро увлек Сезанна живописью на пленэре, и оба художника трудились бок о бок. Влияние Писсарро чувствуется в ярких красках и легком мазке раннего шедевра Сезанна «Дом самоубийцы». Несмотря на использование импрессионистских приемов, в картинах Сезанна по-прежнему проявлялась присущая ему основательность: его куда более интересовало воспроизведение трехмерной формы строения, чем игры солнечных бликов.

В 1874 году Сезанн вернулся в Париж на открытие первой выставки импрессионистов. На его участии в этой выставке настоял Писсарро, хотя для прочих художников Сезанн был лишь досадным довеском. Наряду с «Домом самоубийцы» Сезанн показал «Современную Олимпию», пародию на картину Мане «Олимпия». Коллеги усмотрели в этом намеренную провокацию, и многие усомнились в его таланте. В последующие годы он выставлялся вместе с импрессионистами лишь однажды.

Сезанн с Гортензией жили вместе уже десять лет, но отец художника все еще пребывал в неведении относительно личной жизни сына. Зимой 1878 года Сезанн поехал на юг; Гортензию с ребенком он оставил в Марселе, а сам гостил у родителей. Месяц, проведенный в отцовском доме, походил на фарс — разве что Сезанну было совсем не до смеха. Почти сорокалетний художник регулярно отмеривал пешком восемнадцать миль, навещая свою любовницу в Марселе. Поскольку Поль жил дома, Луи Огюст скостил ему пособие, вынудив занимать у друзей, чтобы Гортензия не голодала. Папаша Сезанн даже уговаривал Поля — о ужас! — подыскать себе работу. Затем пришло письмо из Парижа, в котором упоминались «мадам Сезанн и малыш Поль», и Луи Огюст это прочел — у него была привычка вскрывать всю почту, приходившую на его адрес. Отец потребовал у сына объяснений, тот все отрицал. Следом пришло еще одно письмо — от отца Гортензии, адресованное дочери. Луи Огюст опять набросился на сына, и тот опять не сознался. И вдруг — о, чудо! — Луи Огюст выдал Полю три сотни франков. Он прочел письмо, в котором отец Гортензии, больной старик, умолял дочь приехать навестить его; Луи Огюст велел потратить деньги именно на эту поездку. В конце концов, он и сам был отцом (к тому же, возможно, игра в кошки-мышки с собственным сыном его утомила). Вскоре Гортензию приняли в семью, и в 1886 году пара сочеталась законным браком. Луи Огюст умер осенью того же года, оставив Сезанну приличное наследство.

СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ УТОНЧЕННОГО ДИКАРЯ

В 1890-е годы Сезанн преимущественно жил в Провансе. Работал он медленно, мучительно, часто счищая краску с холста и начиная заново; порою его обуревала ярость, и он набрасывался на свои работы с ножом. Друзья, навещавшие художника, видели изодранные холсты, свисающие с деревьев, — Сезанн вышвыривал их в окно.

Один и тот же сюжет он рисовал снова и снова — будь то пейзаж, портрет или натюрморт, — пытаясь воплотить свое видение действительности. В начале 1890-х он создал три варианта «Игроков в карты», а также многочисленные изображения купальщиц, горы Сент-Виктуар и фруктов. Яблоки предоставили ему возможность экспериментировать над передачей объема на плоской поверхности без использования традиционной техники перспективы. То, как он лишь с помощью цвета передавал ощущение трехмерности, не имело прецедентов в искусстве, но в результате игнорирования общепринятой перспективы его картины иногда выглядят несуразно. Скатерти зловеще колышутся, а столы, кажется, вот-вот вывалятся за раму. Но не хромающая техника создает такой эффект — Сезанн отлично знал, что делает. Он лишь искал иной способ передать на полотне глубину пространства.

Салон по-прежнему отвергал Сезанна, с импрессионистами он рассорился, и о нем почти забыли. Но в 1895 году случился резкий перелом: торговец картинами Амбруаз Воллар организовал персональную выставку работ Сезанна. Впрочем, сперва он долго искал художника, прочесывая деревни и рыская по улицам Парижа, пока не выследил Гортензию, которая свела его со своим бродягой- мужем. Полторы сотни полотен, собранных на выставке, публикой были встречены в основном враждебно (некая посетительница воскликнула, обращаясь к мужу: «За что ты меня наказываешь?»), но удостоились положительных откликов в прессе. Бывшее друзья-импрессионисты были потрясены. Писсарро сообщал: «Мой энтузиазм не идет ни в какое сравнение с восторгом Ренуара. Даже Дега поддался обаянию этого утонченного дикаря».

ЕСЛИ В МОЛОДОСТИ НЕ УСЛЫШАЛ ПОХВАЛЫ, ДОЖДИСЬ ЭПИТАФИИ

Энтузиазм следующего поколения художников был еще сильнее. Некоторые пытались подружиться с Сезанном — рискованный шаг, поскольку Сезанн относился к поклонникам с подозрением. Однажды ему представили сына старого приятеля, молодой человек пролепетал восторженную похвалу. В ответ Сезанн стукнул кулаком по столу и закричал: «Не смейте издеваться надо мной, юноша!» Но затем его тон внезапно смягчился, и он смущенно произнес: «Не обижайтесь на меня… Как я могу поверить, что вы что-то разглядели в моей живописи, когда все эти болваны, что пишут обо мне дурацкие статьи, так ничего толком и не поняли?»

Признание не изменило жизнь художника: он по- прежнему бродил по Провансу и работал в уединенной мастерской. Однажды, в октябре 1906 года, он, как обычно, отправился в путь, прихватив сумку, набитую съестными припасами. Разразилась страшная гроза, Сезанн поскользнулся и упал. Поднявшись на ноги, он повернул назад к дому, но, обессиленный, опять рухнул в грязь. Кучер повозки с выстиранным бельем заметил его лежащим в полубессознательном состоянии на дороге и привез домой. У Сезанна началась пневмония; когда из Парижа приехали Гортензия с Полем, он был уже мертв.

Французские живописцы оплакали утрату этого мастера с уникальным видением мира, а художники будущих поколений обрели в нем источник вдохновения. Анри Матисс перенял у Сезанна манеру работать с цветом, Пикассо развивал его идеи касательно объема и формы. В зрелом возрасте Пикассо признавался, что испытал огромное влиянии Сезанна: «Он мой единственный учитель… Всем нам он был как отец».

ЗА ПОМОЩЬ, КОНЕЧНО, СПАСИБО, НО…

Однажды, когда Сезанн работал на берегу Сены, рядом с ним остановился прохожий, чтобы взглянуть на его картину. Списав яркие цвета и густые линии на неопытность дилетанта, прохожий вежливо обратился к Сезанну:

— Вижу, вы пишете маслом.

— Да, но не очень-то успешно, — ответил художник, которого собственная живопись часто приводила в отчаяние.

— Да, это заметно, — кивнул незнакомец. — Знаете, я когда-то учился у Коро (любимца Академии), и, если позволите, я несколькими мазками поправлю вашу картину.

Незнакомец взял кисть и принялся смягчать яркость красок Сезанна и резкость линий. Когда он закончил, Сезанн поглядел на переделанное изображение, взял нож и счистил все, что добавил незнакомец. Затем он громко испустил газы и, повернувшись к добровольному помощнику, сказал: «Какое облегчение».

РУКИ ПРОЧЬ!

Сезанн терпеть не мог, когда до него дотрагивались. Он отказывался пожимать руки другим художникам и сторонился любых физических контактов с посторонними людьми. С годами эта фобия усиливалась, и порой дело доходило до крайностей. Однажды Сезанн вместе с художником Эмилем Бернаром взбирался по крутому склону, Сезанн споткнулся и едва не покатился вниз. Бернар схватил его за руку, уберегая от падения, но стоило Сезанну обрести равновесие, какой оттолкнул Бернара и, разъяренный, зашагал прочь. Когда Бернар догнал его, художник рявкнул на него: «Я никому не позволяю прикасаться ко мне!»