Великий герцог Мекленбурга - Иван Оченков

       -- Господи, дай мне сил!-- шепчу я, и кажется, вот-вот сам брошусь к откаченным назад орудиям заряжать их.

       -- Они бегут! -- слышу я чей-то голос. -- Они бегут, -- ликующе кричит мне Клим, увидевший в просвете между клубами дыма откатывающихся от нас гусар.

       Кароль тем временем развернул и построил кирасир и вновь готов атаковать. Мушкетерский строй раздвигается по команде -- и наша конница идет в атаку.

       -- Не зарывайся, -- кричу я Каролю, скачущему впереди. -- Только не зарывайся!

       Стабровский, пытаясь спасти положение, бросает в бой панцирную хоругвь и ополчение местных баронов. Ему необходимо дать передышку гусарам, чтобы дать им оправиться и развернуться. Но уже гремят барабаны, и мушкетеры бодро маршируют навстречу польскому подкреплению. У поляков превосходство в кавалерии, однако пехоты, можно сказать, уже нет. Кароль, вовремя заметив опасность, вновь разворачивает кирасир и отходит под защиту нашего каре. Панцирная хоругвь, как прежде гусары, натыкается на наш строй и разбивается о него, как могучая волна разбивается о несокрушимые скалы. Залпы и пушек, и ружей прореживают их строй, а когда поляки откатываются, их заново атакуют кирасиры. И так раз за разом, как в старинном фехтовании, мы, то прикрываясь строем пехоты, как щитом, то атакуя конницей, как мечом, тесним противника. Но, кажется, всему есть предел, нашелся он и у польской кавалерии, и она, беспорядочно отступая, откатывается к польскому лагерю. Ее отход пытаются прикрыть последние резервы: казаки и пятигорцы. Но это уже агония, мы отгоняем их одним залпом.

       -- Клим, сколько у вас зарядов? -- спрашиваю я у Рюмина, командовавшего сегодня пушкарями.

       -- По три на ствол осталось, -- отзывается он.

       -- А ядра есть?

       -- Ядра и есть, картечь, почитай, всю расстреляли.

       -- Пугани по лагерю.

       По команде Клима пушкари выкатывают пушки в упор и разбивают ядрами сначала один воз, затем другой. Заряды вот-вот кончатся, но нервы врагов сдали раньше, и только что отчаянно бьющиеся воины, бросив все, начинают в панике разбегаться. Пример подают знатные шляхтичи, пересевшие на запасных коней и бросившиеся прочь из лагеря, не помышляя больше о битве. За ними тянутся их почтовые и шляхтичи победнее. И наконец весь польский лагерь поддается панике и бежит без оглядки. Кажется, сегодня я победил. Нет, мы победили.

       -- Запомните этот день! -- кричу я своим солдатам. -- Сегодня мы в открытом бою разгромили непобедимых польских гусар! Они очень сильны, и может, еще не раз будут побеждать на поле брани, но непобедимыми они не будут уже никогда! Ибо сегодня их победили вы!

       Опьяненный победой и приветственными криками своих солдат, я скакал мимо ликующего строя, когда заметил, что Рюмин разговаривает с невесть откуда взявшимся бородатым мужиком и хмурится.

       -- Что случилось?

       Тот, не сказав ни слова в ответ, протянул мне небольшой свиток -- бересту. Именно берестяные грамоты с донесениями посылал мне Кондрат, и в боку невольно кольнуло беспокойство. Торопливо развернув, я попытался продраться сквозь строй коряво написанных уставом букв. Наконец поняв, что не могу разобраться, сунул его обратно Климу.

       -- Что там? Да не томи!

       Тот в ответ по слогам прочитал:

       -- "Прости, княже, что не вернулся. Горн со свеями осадил Псков, бьет огненным боем и чинит всякое разорение"...

       Некоторое время я молчал, пытаясь осмыслить услышанное, но наконец уяснив себе смысл послания, замысловато выругался.

       Что делать? Вот правда, что делать? Я только что разгромил всех окрестных врагов, и вся польская часть Эстляндии у моих ног, но, как говорится, близок локоть, да не укусишь. Захватить Перновское воеводство у меня тупо не хватит сил. Первое побуждение было скакать ко Пскову и, повесив Горна на ближайшем суку, развернуть его отряд на Эстляндию. Однако по здравом рассуждении разумными эти действия было не назвать. У Горна, как-никак, по меньшей мере вдвое больше войска, и тут еще кто кого повесит. Формально, конечно, я генерал и зять короля, и выше меня только звезды, а круче яйца. Но Горн, хоть всего лишь и полковник, представитель старинной шведской аристократии, для которой я просто заезжий германский князек. Встречаться со шведским снобизмом мне уже приходилось, и очередной раз попадать впросак не было ни малейшего желания. Но, как ни крути, а Горна надо наказать, причем так, чтобы другим было неповадно. Итак, что мы имеем? У меня есть письмо генерала Делагарди, в котором латынью по белому написано, что полковник Горн направляется в мое подчинение. То есть оный Горн, ни много ни мало, нарушил приказ. Впрочем, вполне возможно, приказ ему изменен, а я об этом ничего пока не знаю. Так рассуждая, я пока ехал по захваченному польскому лагерю, осматривая доставшееся мне имущество. Имущества, надо сказать, было много. Польская шляхта любит воевать с комфортом, и это не всегда блажь. Отдохнуть после горячей схватки, вовремя заменить уставшего коня на свежего. Да просто поесть по-человечески -- все это большое дело. О, а это, я так понимаю, шатер пана каштеляна?

       Внутреннее убранство не слишком поражало -- у многих шляхтичей было куда роскошнее, однако помимо драгоценной утвари и роскошных ковров бывают и иные ценности. И именно на них я сейчас и наткнулся. В центре шатра стоял большой стол, сплошь заваленный бумагами. А пан каштелян, как видно, вел большую переписку. Беру одну бумагу, затем другую, бегло просматриваю и слышу какой-то непонятный шорох под походной кроватью польского военачальника. Показываю на кровать двум ближайшим драгунам, и они выволакивают из-под нее до смерти перепуганного человека.

       -- Ты кто такой, чучело? -- спросил я пойманного.

       -- Я-я-яцек Кли-клицевич... -- заикаясь, выговорил бедолага.

       -- И что же ты делал под кроватью пана каштеляна Яцек, может, мышей ловил?

       -- Нет, пан, я прятался, -- честно ответил мне молодой человек.

       -- От кого же? -- картинно удивился я. -- Неужели тут есть кто-то столь страшный?

       -- Ге-герцог Мекленбургский! -- сдавленно пискнул Яцек, а мои драгуны, верно догадавшись о разговоре, вывернули ему руки и поставили на колени.

       -- Почтительнее говори с его королевским высочеством! -- почти дружески посоветовали они ему, наградив еще одним тычком.

       Ах да, мои парни мекленбуржцы и немного понимают славянскую речь. Что же, продолжим.

       -- Яцек, повторяю вопрос. Какого черта ты делал в шатре Стабровского? Ты ему ложе греешь или залез ограбить своего командира, пока идет бой?

       -- Как можно, пан герцог! -- От возмущения Яцек перестал заикаться. -- Я секретарь пана каштеляна! И по его приказу работал над письмами.

       -- Секретарь? Это я удачно зашел. А что, дружок, все письма пана каштеляна писаны твоей рукой? Матка бозка! Как ты меня обрадовал, мой дорогой.

       Пока мои подчиненные занимались доставкой и сортировкой весьма немалой военной добычи, я при помощи секретаря Яцека пытался разобраться с бумагами перновского каштеляна. Как и ожидалось, ничего важного в них не было. Несколько писем от литовского гетмана Ходкевича. Одно от короля Сигизмунда, да еще частная переписка. Одно письмо, впрочем, меня заинтересовало -- в нем Ходкевич сожалел, что не может оказать помощь эстляндской провинции, поскольку занят подготовкой похода на Москву. Поляки всерьез решили сажать на трон королевича Владислава и все возможные ресурсы сосредотачивали для этой цели. Посему гетман ничем не мог помочь местным воеводам, кроме совета обходиться своими силами и уповать на доблесть польских войск и заступничество божьей матери. Поразмыслив и так и эдак, я велел Яцеку брать перо и писать так, как писал бы Стабровский гетману. Тот, не чинясь, очинил перо и вывел на листе бумаги обращение к "ясновельможному пану коронному литовскому гетману и прочая, и прочая".

       -- Что писать дальше, пан герцог?

       -- Пиши, дружок, что мекленбургская холера причиняет здешним местам ужасные разорения, и войск противодействовать ему совершенно недостаточно. Помимо того, нет никакой возможности заплатить им положенный жолд, поскольку эти деньги потрачены для поминков1 шведскому другу. Благодаря чему герцог мекленбургский не получит подкреплений, отправленных на штурм Пскова. И хотя пан каштелян взял на себя грех самоуправства, эти меры он полагает необходимыми.

       # # 1 Подарков (устар.).

       Яцек послушно вывел все, что я ему велел, заметив только, что жолда и впрямь давно не платили, ибо денег в королевской казне нет. Да что там жолнежи, сам Яцек забыл, как выглядят пенензы.

       -- Негодую вместе с вами, пан Клицевич! -- искренне посочувствовал я Яцеку. -- Но если все пойдет как надо, то я освежу вашу память.