Великий герцог Мекленбурга - Иван Оченков

       -- Негодую вместе с вами, пан Клицевич! -- искренне посочувствовал я Яцеку. -- Но если все пойдет как надо, то я освежу вашу память.

       Письмо получилось незаконченным, но я решил, что так даже лучше. К письмам короля и гетмана я добавил письмо Стабровского к пану Карнковскому, также писанное рукой Яцека. Сложив все эти документы в шкатулку и запечатав своей печатью, я уже своей рукой написал принцессе Катарине послание.

       "Моя добрая Катарина, вот уже целую вечность я нахожусь вдали от вас. Бог знает, каких сил мне это стоит, и как я страдаю в разлуке..." И таким вот высоким штилем на три страницы, а в конце сей эпистолы, я пишу, что ко мне попала часть архива перновского Каштеляна, и документы эти могут быть крайне важны, ибо изобличают заговор. И об этом заговоре надобно знать королю.

       Насколько я успел изучить свою благоверную, она обладает недюжинной энергией и поистине бульдожьей хваткой, так что этого дела на тормозах не спустят. Шведская принцесса ждет от меня ребенка, и его будущее положение напрямую зависит от моего. Мы с ней не просто семья, мы -- союзники.

       Королю Густаву Адольфу я тоже шлю красочное описание своих побед и сожаление, что нехватка сил помешала превратить их в триумф, но о заговоре ни слова. Почему я не написал королю напрямую? Просто я знал, что в его отсутствие корреспонденцию читает канцлер Оксеншерна, а мой старый приятель Аксель вполне может быть во всем этом замешан.

       Оставалась еще одна проблема: как и кто доставит это послание в Швецию? Через Новгород не хотелось -- вряд ли Горн или Делагарди посмеют прочитать мою почту, но исключать этого было нельзя. Поэтому послание и обоз с кое-какими ценностями отправится в Нарву. А вот кто будет посланником? По-хорошему, надо было послать Болика. Парень совсем почернел от несчастной любви, а тут, глядишь, развеялся бы. Но с другой стороны, еще ляпнет, где не надо, о своей несчастной доле и кого именно предпочла ему одна бессердечная панна. Нет, такой хоккей нам не нужен! Так что поехал Клим -- мужик он тертый, и Катарина его знает.

       Пока я строил козни Эверту Горну и его возможным покровителям, Кароль фон Гершов со своими драгунами, рыскал по окрестностям, вылавливая разрозненные остатки польского войска. Их, впрочем, было не так уж и много, поскольку основная часть шляхтичей, уцелевших в сражении, поспешила убраться подобру-поздорову. Но несколько особо упертых осталось -- вот им Лелик и объяснял всю пагубность подобного поведения.

       Примерно через две недели после победы я наконец отправился во главе довольно большого отряда в сторону Пскова. Лед был еще довольно крепок, и мы без происшествий перебрались через Чудское озеро. Шли, что называется, с бережением, осторожно. Когда останавливались на дневку, выставляли секреты. Когда шли, вперед высылали разведку. И получилось так, что наше прибытие под Псков оказалось сюрпризом для всех, и прежде всего для Горна.

       Вообще надо сказать, что атака такого города, как Псков, была авантюрой с самого начала. У Горна не было ни достаточных сил, ни артиллерии для штурма или планомерной осады. Очевидно, он рассчитывал, что псковичи, заключившие союз со мною, пустят и его. Кто знает, может, так и случилось бы, не твори его солдаты по пути всяческих бесчинств. Так что когда Горн подошел, горожане были начеку, ворота закрылись, а со стен курились дымки, намекающие, что на них кипятят воду и разогревают смолу.

       Будь полковник хоть чуть-чуть дипломатом -- возможно, все бы обошлось. Но он умел быть дипломатичным только с вышестоящими особами. Короче, Горн велел горожанам открыть ворота. На что ему было со всем вежеством отвечено, что Псков -- город русский, с герцогом Мекленбургским дружен, с королем шведским не воюет, а Горна знать не знает. И вообще шли бы вы, ребята, отсюда, а то ходят тут всякие, а потом белье с веревок пропадает. Взбеленившийся военачальник в ответ послал своих солдат в атаку и, вполне естественно, был отбит с уроном. Последовавшее за первым приступом разорение посадов не добавило шведам русских симпатий, и война началась всерьез. В смысле горожане устроили вылазку и подпалили, что смогли, в шведском лагере. А тут еще, кстати или некстати, это как посмотреть, вернулись ватажники Кондратия и подключились к драке. В общем, когда я появился, полковник Горн верхом в окружении своих офицеров любовался через подзорную трубу на стены Пскова с ближайшего к ним пригорка.

       -- Доброго вам дня, любезный полковник! -- пожелал я ему самым обходительным тоном. -- Чудесная сегодня погодка, не находите?

       От неожиданности он дернулся и, едва не уронив трубу, обернулся на дерзнувшего его побеспокоить невежу. Надо сказать, я по своему обыкновению в походе одеваюсь как обычный рейтарский офицер. То есть черная одежда и трехчетвертной вороненый доспех, на боку кавалерийская шпага, и в ольстрах любимые допельфастеры.

       -- Кто вы такой, черт вас раздери? -- грубо прорычал мне швед.

       -- О, вы меня не узнаете? -- усмехнулся я в ответ и приподнял шляпу.

       Мертвенная бледность покрыла лицо полковника, затем кровь стала приливать к скулам, и вместе с цветом лица к нему вернулся дар речи.

       -- Герцог Мекленбургсикй!

       -- Ваше королевское высочество, герцог Мекленбургский! -- ледяным тоном поправил я его. -- Любезный полковник, еще два месяца назад его величество христианнейший король Густав Адольф послал вас с войском в мое подчинение для завоевания Эстляндии. И у меня только один вопрос: как вы осмелились не выполнить волю короля?

       -- Ваше высочество не смеет предъявлять мне такие обвинения! Эти проклятые псковичи напали на моих солдат, и я не мог оставить в тылу такую неприятельскую крепость, как Псков.

       -- Это хорошо, что у вас есть хоть какие-то оправдания, и возможно, вас не повесят, когда вы вернетесь в Швецию.

       -- Повесят? Вернусь в Швецию?

       -- И очень возможно, в кандалах.

       -- Что вы себе позволяете, герцог? Я офицер короля, и у меня под командой пять тысяч солдат!

       -- Боже мой, вы еще и считать не умеете! Да, вы действительно по божьему недосмотру пока еще офицер короля, но у вас под рукой только пятеро ваших офицеров, а мои драгуны все здесь! Кроме того, в отличие от вас, я генерал, и вы волею короля присланы под мою команду, так что еще одна попытка неповиновения будет расценена как бунт. Я понятно объясняю?

       Пока мы так препирались, подошли мои кавалеристы с Боликом, и Горн резко сбавил тон. Один из шведов хотел было скакать в лагерь, но, встретившись со мной глазами, резко передумал. Как вскоре выяснилось, за разыгравшейся сценой наблюдали не только шведы и мекленбуржцы.

       -- Ваше высочество, -- обратился ко мне Кароль, -- будьте осторожнее -- вон на стенах дым от фитиля.

       -- Тут расстояние не меньше трех сотен шагов, -- фыркнул в ответ Горн. -- Никакой мушкет не добьет со стен до нас.

       В этот момент раздался выстрел, Горн, презрительно усмехнувшись, повернулся к Пскову и, вдруг дернувшись, как от толчка, стал неловко сползать с седла. Я был ближе всех к нему и потому первым пришел на помощь. Соскочив с седла и перехватив поводья начавшей беспокоиться лошади, я закричал его адъютантам:

       -- Чего вы ждете? Ваш командир ранен!

       Пока полковника снимали с лошади и укладывали на расстеленный плащ, я взял его подзорную трубу и посмотрел на городские стены. Несмотря на расстояние и несовершенную оптику, стрелявший человек показался мне знакомым.

       -- Кондратий! -- воскликнул я и погрозил стрелку кулаком.

       -- Что вы сказали, ваше высочество, вы знаете этого человека? -- спросил кто-то из шведских офицеров.

       -- Что? А, нет, это такая странная русская поговорка -- когда кто-то внезапно умирает, они говорят, что его "хватил Кондратий".

       -- Варварство!

       -- И не говорите, ужасный век -- ужасные нравы, и страна тоже ужасная. Ваш полковник был не прав, русские вполне могут стрелять на такое расстояние, и мне совсем не хочется узнавать, много ли у них таких мушкетов. Давайте уберемся отсюда и подумаем, как нам быть дальше.

       Полковника принесли в его палатку и вызвали единственного человека в округе, могущего считаться медиком. Полуфранцуз-полушотландец Пьер О'Коннор -- то ли недоучившийся студент-медикус, то ли просто цирюльник -- осмотрел Горна и лишь покачал головой. Рана была смертельной.

       -- Тут нужен пастор, -- сказал он, сокрушенно разведя руками.

       -- Послушайте, Пьер, -- шепнул я ему когда пришел священник, -- когда душа полковника окажется на небесах или в каком-нибудь другом месте, я хочу получить пулю, его убившую. У меня очень нехорошие предчувствия на ее счет.

       -- Вы, мой герцог, полагаете, что она серебряная? -- удивленно поднял брови полковой эскулап.