Разное - Иван Семенович Чуйков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этим намерением была связана и моя последняя работа, выставленная в галерее «Риджина», – «Аппарат для наблюдения пустоты и бесконечности». По поводу ее Милена Орлова написала, что пустота – давняя излюбленная тема художников, и привела в пример Ива Клейна – как он выставлял пустоту в галерее на Рив Гош в Париже. Но, строго говоря, в тот момент галерея пустой не была, там был сам Клейн и зрители. Это было метафорой пустоты – в отличие от моего проекта, где зеркало отражалось в зеркале, то есть пустота – в пустоте, это было реальной пустотой.
В связи с этим проектом возникает еще один предмет обсуждения. Это – ритуал и связанные с ним особые психические состояния, некая новая реальность – психическая реальность. Церемония, ритуал, эти культурные новообразования – насколько они важны для вас, настолько проект «Лабиринт» с ними связан?
Мне это интересно читать в смысле философских каких-то умозаключений, но в моей практике я это не задействую. Я не обсуждаю сам ритуал, это просто некоторые конкретные – оптические, формальные – условия, которые я предлагаю.
Быть может, мы под ритуалом понимаем разные вещи. Я имею в виду некоторые правила, которым человек добровольно подчиняется. Например, в момент игры.
Игра – это уже ближе. Игра меня всегда интересовала как проявление абсолютно свободной деятельности.
Но ведь нельзя играть без правил?
Так нет и свободы без правил. Мой конкретный жизненный – человеческий и профессиональный – опыт меня подвел к одному заключению, с которого я веду отсчет своих полностью самостоятельных произведений. Он приходится на конец 1960-х – начало 1970-х годов. Ведь я, как и все мое поколение, прошедшее академическую выучку в институте, потом наверстывал упущенное очень быстро, перепробовав по очереди все стили и направления живописи первой половины века. В 1960-х годах у меня было очень много работ с деформацией фигур, с различными экспериментами в области цвета – я, например, писал небо то красным, то фиолетовым. И вот так, месяц, два, пробовал-пробовал, все никак не мог остановиться. У меня сегодня работы этого периода вызывают отвращение – причем не только собственные, но и других художников того же типа. Очень не люблю этот приторный эстетизм и манерность. И на каком-то этапе это все резко кончилось: я отказался от деформации, от произвольного цвета. Небо – значит голубое. Облако – белое. Дерево – зеленое. Я поставил себе такие жесткие рамки и вот именно тогда почувствовал себя свободным. Я понял – рамки необходимы, с их помощью ты сам себе устанавливаешь правила игры и становишься свободным. А когда ты кажешься себе свободным делать все, что ни вздумается, – тогда ты в плену каких-то иных вещей, вкусовых критериев, какого-то эстетизма.
Ну а потом я осознал сам механизм этого освобождения, то, что голубое небо – это знак. И когда я начал писать, пользуясь этими новыми рамками, все пошло легко и быстро, без всяких мучений, без этих судорог эстетизма. Игра идет по определенным правилам, и она свободна и бескорыстна – если это не игра на деньги, конечно.
Игра делает свободным вас и в этом проекте – чего нельзя сказать о вашем зрителе. Ему ситуация навязывается, не так ли? Ведь очень многие приходят на выставку такого известного художника, как Иван Чуйков, главным образом, отметиться, потусоваться, ну, и глянуть, конечно, краем глаза на работу. А тут так не получится.
Я не знаю, что вообще получится. Но чем мне понравилось помещение ГЦСИ – здесь есть и пространство для тусовки, и пространство для экспонирования. Т. е., войдя в зал, ты в принципе можешь и не следовать инструкции, а прямо пройти в свободную зону, т. е. есть выбор. Есть и еще один аспект «Лабиринта». Когда человеку предлагается что-то пройти, преодолеть, он полагает, что все это делается ради какой-то цели, что-то новое узнать, что-то получить. Здесь же все – ради того, чтобы человек прошел, никакой цели нет.
У меня был похожий проект, но в другом пространстве. И чтобы как-то затемнить бесцельность прохода, как-то заманить участника, я выстраивал там нечто наподобие тоннеля. Хотя на самом деле после прохождения зритель тоже ничего не получал. Все делалось только ради ощущения, которое человек получал в этой игре.
Хотелось бы отметить сходство модели, которую вы предлагаете, – Лабиринт, расчерченный на полу, – и схему разметки спортивного поля. Параллель можно провести и с системой горнолыжной трассы с флажками, которые имеют не только условный, но и функциональный смысл – если на горных лыжах поехать прямо, то можно разбиться, так ведь?
Конечно, я это хорошо знаю, ибо очень люблю горные лыжи. Но есть скоростной спуск, там нужно ехать прямо. И флажки ставятся главным образом в ситуации соревнования. Но в целом вы правы – поворачивая, мы сбрасываем скорость, хотя идеально вообще не тормозить, не кантовать лыжи. Это и есть показатель техники. Техника здесь – необходимость, это уже не вопрос этикета, ложки-вилки, которыми пользуются потому, что так удобнее. Здесь при отсутствии техники можно разбиться.
Главное свойство различных ритуалов и техник – это то, что они повторяются. Через мою же инсталляцию никто не будет ходить много раз. Это разовое событие.
Каждое посещение выставки – разовое событие. Но при этом оно подпадает под определенную поведенческую модель. То обстоятельство, что в инсталляции «Лабиринт» зрителю предписывается сделать несколько шагов, повернуться, опять пройти, и так некоторое время – и лишь потом можно будет присоединиться к беседующей толпе, отражает, как мне кажется, некоторую общую схему поведения человека на выставке. В самом деле, нельзя же сразу помчаться выпивать, нужно провести некоторое время с искусством!
В таком случае ритуалом является любое проявление доброй воли – войти в искусство. Вообще, поход на выставку – уже сам по себе ритуал. В какой-то мере здесь этот поход на выставку тематизируется.
Я очень рад, что возникают множественные интерпретации. Одной-единственной верной интерпретации нет и быть не может. Авторская интерпретация возникает постфактум, как и в случае с научной теорией, когда сначала возникает идея, которая потом лишь
