Соль неба - Андрей Маркович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Церковь манила. Тем более в те годы больше не манило ничего.
«Вера – это есть знание души», – нередко повторял отец Петр, и Костя много думал над этими словами, постоянно задавая себе вопрос: «Что за знания? Знания о чем? Знания чего?»
Как любые важные вопросы, они притягивали и пугали одновременно. Несколько раз Костя совсем уж решал обсудить их с отцом Петром, но в последний момент останавливал свое желание, потому что боялся: вдруг отец Петр примет его за дурака? Вдруг выяснится, что Костя не уясняет чего-то простого и очевидного?
Костя не хотел признаваться себе в том, что прекрасно понимал, о чем знает его душа, и не обсуждал это понимание с отцом Петром потому лишь, что понимание это было столь же очевидно, сколь и пугающе.
«О чем знает твоя душа? – спрашивал Костя сам себя и отвечал честно: – Она ведает твердо о том, что кому бы то ни было мне служить противно. Кроме Господа. Только Ему я, Костя Никонов, готов служить. Все остальные службы мне отвратительны.
Я не готов превращаться в маму, которая дрожит, что ее выгонят из издательства. Или в отца, который ненавидит магазинное начальство и все мечтает о собственном бизнесе. Короче, я – Костя Никонов – не готов горбатиться ни на кого в новой власти, которая все больше и больше начинает походить на старую. Даже и само это слово «служить» вызывает у меня не просто отторжение, но гнев. Почему я – свободный человек– должен работать на кого-то? Кроме Господа… Смысл жизни может быть, только если она движется к Богу. Разве есть другие варианты движения жизни?»
Этот ответ был столь же очевиден, сколь и страшен. Для того чтобы прийти в церковь, надо уйти из этой жизни. Конечно, церковь уже не существует совершенно отдельно и тайно, как раньше, но все равно она другая и жизнь в ней иная, на уличную непохожая. И как жить без привычного: без друзей, без дома, без родителей, наконец, которым еще придется объяснять этот уход? Все, что неведомо – и жизнь церковная тоже, – одновременно пугает и манит этой неведомостью.
Как любой молодой человек, Костя боялся решений окончательных, то есть таких дорог, которые не знают поворота обратно. А ведь если начал служить церкви, то это навсегда. Неведомая и оттого страшная мощь этого слова – навсегда – придавливала, пригибала к земле и ужасно мешала воплотиться этому единственному, как казалось Косте, желанию – служить только Богу одному.
А потом Костя влюбился. Впервые любовь поглотила его целиком. Оказалось, что так тоже бывает.
Маша была длиннонога, длинноволоса и умна. С ней хотелось и обниматься, и разговаривать. Она умела страстно (как никто) целоваться и умно (как никто) говорить. Это было сказочно, невероятно, нереально и потрясающе. Маша заслонила собой весь свет, подарив ощущения новые, неведомые, всепоглощающие.
Нет, разумеется, и до этой встречи возникали романы. Костя старался относиться к любви серьезно и, прежде чем лечь с очередной дамой в постель, убеждал себя в том, что на этот раз чувство его подлинное и настоящее.
Но чувство почему-то истаивало скукой, печалью и скандалами… Костя страдал. Но недолго. Бросался в новую историю с первозданным чистым восторгом.
Маша не просто была прекрасной и умной, она казалась совершенно другой, ни на кого не похожей, единственной. Костя скучал по ней каждую секунду. Мир для него превратился в Машу и представлялся добрым или злым, только в зависимости от того, была Маша рядом или нет.
Костя сходил с ума именно так, как и должен сходить с ума молодой человек, впервые в жизни осознавший, что любовь и страсть – это не одно и то же.
Шел последний год института. Все, что делал Костя без Маши, он делал механически: отвечал на занятиях, писал диплом, выпивал в компаниях… Вдруг он совершенно отчетливо понял, что любовь – это когда уверенность в будущем счастье гораздо важнее всего, что происходит сегодня.
Он уже готовился сделать Маше предложение, чтобы это самое будущее приблизить и чтобы поскорей началась эта жизнь-мечта, когда можно быть рядом каждую секунду…
Но тут Маша сообщила, что любит другого, что этот другой – иностранец и что через неделю она уезжает из России навсегда.
Они лежали, голые, в постели. Маша произносила эти ужасные, окончательные слова тихо и буднично, словно они ничего не значили, словно они не убивали не только будущую, но и нынешнюю, да и прошлую жизнь.
– Я решила, что у нас сегодня будет прощание, такое вот прощание, – вздыхала Маша, не спеша и спокойно роняя слова, уничтожающие все. – И ты не должен на меня обижаться, потому что любовь от человека не зависит – она в руках Божьих. И раз уж Господь так хочет, что ж поделать?
Костя совершенно не понимал, что ему делать. Он зачем-то обнял Машу, поцеловал долгим сухим поцелуем, потом спокойно оделся, почему-то снял, а потом снова надел очки, опять поцеловал Машу в ее удивленные глаза и ушел.
И только когда быстрым, суетливым шагом летел по улице непонятно куда, он постепенно осознавал, что случилось в его жизни, точнее, что жизнь его закончилась.
Вдруг он остановился и рухнул на поломанную скамейку. Простая и грязная мысль сбила его с ног. Костя понял, что роман Маши с иностранцем случился не вчера– ну, раз они решили пожениться, значит, давно встречаются. И получается, Маша обманывала его. Тупо и легко, как в кино. Она жила с двумя мужчинами. И одним из этих мужчин был он.
Мир даже не то чтобы рухнул, а так спокойно и тихо исчез за ненадобностью. Его не стало, этого мира.
Так бывает: мир исчез, а жизнь осталась. И надо было найти для этой жизни какой-то иной, другой, новый мир…
Костя пришел домой.
Разговаривать ни с кем не хотелось. Он сказал родителям, что в институте задали много всякой необходимой для экзаменов ерунды, и шмыгнул в свою комнату.
Сняв очки, лежал на диване, глядя в надоевший пустой потолок, и думал, что, кроме Бога, ничего в его жизни не осталось. Все остальное предаст. Жизнь отвратительно зримо показала ему: есть только один непредатель. Только один.
«Как глупо получается: меня бросила девушка и в связи с этим я решил посвятить себя Богу? Нелепая история… Разве так можно?» – спрашивал себя Костя.
И
