Соль неба - Андрей Маркович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не в силах выдержать происходящего, она рухнула на табурет. Полчаса назад человек умирал, и она уже подумывала, что все-таки придется сдать кольцо в ломбард, чтобы организовать похороны.
И вдруг этот же самый человек ест сметану из банки и хитро на нее смотрит.
– Жить здесь оставайся, – сказал отец Тимофей. – Занимай одну из комнат и живи. А то, что получается? Как мне худо – ты в доме, а как не худо – опять в вагончик? Не годится… – Он вздохнул и посмотрел на Ариадну своим ударяющим прямо в глубину сердца взглядом. – Тем более днями еще один священник приедет. Молодой. – Он снова посмотрел на Ариадну так, что ей захотелось вжаться в стену, и повторил: – Молодой.
– Вы сказать про что-то хотите? – не поняла Ариадна.
Отец Тимофей ничего не ответил, банку стеклянную из-под сметаны вымыл, в мойку поставил и пошел спать.
А через несколько дней приехал в Забавино отец Константин.
Глава третья
Константин
Господь долго не приходил в жизнь будущего монаха отца Константина. Не то чтобы Костя в Бога не верил, а просто надобности не отыскивал. Вот надобность в советской власти казалась очевидной, а в Боге не было ее вовсе.
Костя родился в семье, которую по советским неписаным законам стеснительно называли «семья служащих», хотя родители его и являлись самыми настоящими интеллигентами. Однако советская власть слово это недолюбливала за его аморфность и неясность. Впрочем, и самих интеллигентов она не любила ровно за то же самое.
Служащий – понятно: это тот, кто служит. Кому скажут, тому и рад служить. А интеллигент– кто таков? Тот, у кого интеллект есть, что ли? У политиков, получается, его нет? Или у рабочих советских, прекрасных и сознательных, разве нет интеллекта? В общем, сомнительное слово, непонятное и подозрительное.
Советская власть четко заявила: интеллигенция – это есть прослойка. Рабочие, крестьяне – огромные такие, мощные, необходимые куски пирога. А между ними прослоечка тоненькая – интеллигенция. В принципе, конечно, не нужна, но раз уж есть – то пусть и будет, дабы придавать разнообразие общему вкусу.
Служащие, правда, в этот пирог и вовсе не попадали. Видимо, подразумевалось, что они будут обслуживать и тех и других. Обслуживающий, так сказать, персонал – даже на прослойку не тянет.
Отец Кости – кандидат наук, работал в НИИ со сложным и одновременно секретным названием, где занимался усовершенствованием авиационных моторов. Дома не уставал гордиться советской авиацией и в праздники непременно поднимал тост «за ту отрасль, которая делает нашу жизнь крылатой».
Мечтал, что сын непременно станет летчиком.
Ну, и Костя тоже стал грезить об этом. Самостоятельной мечты у него никакой не родилось, а папина вполне годилась, потому что была современной и во всех смыслах возвышающей человека.
Мама трудилась в издательстве редактором научно-популярной литературы: помогала ученым внятно и доходчиво высказывать свои гениальные мысли.
Родители познакомились еще в институте, и мама любила повторять, что папа пошел в ученые, а мама – в пропагандисты ученых. Жили родители ладно и спокойно.
Жизнь вокруг была блеклой, довольно скучной, однако абсолютно понятной и предсказуемой. И блеклость, и понятность, и предсказуемость казались совершенно естественными, а потому не только не вызывали раздражения, но даже порождали в душе смутную радость стабильности.
Годами не менялось ничего. Наверху – одни и те же люди. Правда, иногда одни лица заменяли другие, однако это ничего не значило: люди были одни и те же. Одни и те же люди наверху говорили одни и те же слова, посылая вниз одни и те же выводы про то, что жизнь улучшается.
Внизу эти оптимистичные слова радостно подхватывали и несли как знамя – то есть как некое украшение жизни, делающее ее чуть краше, но сути не меняющее. Существование внизу тоже было вполне неизменным: одни и те же проблемы сменяли одни и те же радости. Даже по телевизору показывали одни и те же передачи, которые, конечно, имели разные названия, но один дух.
Советская власть все устроила удивительно: привычка жить так, а не иначе, стала сутью огромной страны, и все были убеждены, что никто эту привычку менять не намерен.
И тут восьмидесятые годы перевалили за середину, все забурлило и начало рушиться.
Казалось, что привычная жизнь – это, может, и не красивое, и даже в чем-то не совершенное, зато удобное существование. И вдруг выяснялось, причем как-то сразу: на самом деле это паутина, закрывающая все настоящее, и надо ее обязательно сбросить, и тогда освобожденные глаза увидят нечто невиданное и прекрасное, а освобожденное тело немедленно туда бросится.
Папа и мама ужасно обрадовались переменам. С какой-то бесшабашной легкостью они приняли вывод о том, что вся их жизнь была неправильной, а сейчас начнется верная, прекрасная и, что особенно важно, перспективная. Они начали ходить на митинги, требовать «социализма с человеческим лицом» и приклеиваться к телевизору, когда показывали политические передачи, то есть постоянно.
Костю происходящее тоже радовало. Ему казалось, что жизнь как-то просветлела, прояснилась, и там, в будущей ясности и светлости, ему наверняка найдется какое-нибудь прекрасное и очень нужное место летчика, а то и космонавта.
В стране, где мало кто понимал смысл слова «крещение», вдруг начали отмечать столетие Крещения Руси. На экране начали возникать священники, что возмущало отца и очень радовало маму.
Папа говорил:
– Опять дурят народ!
Мама возражала:
– Без Бога в России никак нельзя.
Папа гневался:
– Жили в России без Бога и дальше проживем!
Мама улыбалась. Она всегда так делала, чтобы не вступать с папой в лишние дискуссии – такие, в которых не может родиться истина, но вполне может вызреть скандал. Поэтому папа с мамой не ругались никогда.
В конце XX века в России все жили с абсолютным ощущением того, что на дворе не просто жизнь, но революционное время. А это время грубо и однозначно делит всех на революционеров и контрреволюционеров; идущих вперед и стоящих на месте; своих и чужих; правильных и неправильных.
Директор школы, где учился Костя, хотел быть более чем правильным, а именно бежать впереди революционного паровоза, указывая путь. И он пригласил в школу священника, отца Петра, чтобы тот поведал подрастающему поколению, почему так важно, что Русь крестилась.
Священник в рясе и с крестом на груди вид имел важный. Костю удивило, что этот безусловно солидный и даже отчасти таинственный человек постоянно
