Жизнь и творения Зигмунда Фрейда - Эрнест Джонс

10 октября Фрейд подвергся еще одной операции. Она была проведена на части его шрама, которая была совершенно сожжена Шредером в июне, но которую надо было внимательно наблюдать. Теперь Пихлер вырезал оттуда четыре дюйма и, как он делал это уже несколько раз, приживил на удаленную часть кожу, которую взял с руки пациента. Эта операция продолжалась полтора часа и была «крайне неприятной, хотя как операция она расценивается не очень высоко». Замечания Пихлера об этой операции дают намного более мрачный отчет. Неделю спустя, 17 октября, Фрейд заболел бронхопневмонией и находился в постели в течение десяти дней, но быстро поправился и к ноябрю снова начал работать с четырьмя пациентами.

К концу этого года здоровье Фрейда на несколько дней значительно улучшилось, столь существенно, что Фрейд предполагал снова наслаждаться жизнью. Именно в это время он ежедневно выкуривал три или четыре сигары в день. За последние несколько месяцев он прибавил в весе более чем на 14 фунтов.

В январе 1931 года Фрейд был очень обрадован, получив от Лондонского университета приглашение прочесть ежегодную лекцию о Гексли. Ни один немец не получал такого предложения после Вирхова в 1898 году. Фрейд был огромным почитателем Т. Г. Гексли и очень сожалел, что не может принять данное предложение.

Фрейд часто имел обыкновение выражать в полушутливом тоне свою крайнюю нелюбовь к церемониям. Его 75-летие уже заранее омрачало его настроение. После обсуждения с Эйтингоном затруднений со Шторфером в «Verlag» он продолжил: «На прошлой неделе также имела место угроза еще одного беспокойства, к счастью, менее тревожного. Общество врачей избрало меня и Ландштейнера (лауреата Нобелевской премии) почетными членами общества, и вскоре данное избрание будет утверждено. Это трусливый жест при виде моего успеха, очень отвратительный и отталкивающий. Не следует отказываться; это значило бы лишь вызвать сенсацию. Я справлюсь с этим делом, послав им холодное благодарственное письмо». Действительно, нелегко было придумать, как отвечать на такой жест со стороны людей, которые в течение многих лет относились к нему с презрительной язвительностью.

Затем на повестке дня встал вопрос празднования его дня рождения, что всегда являлось для Фрейда проблемой. Он с неохотой согласился, чтобы по этому случаю был произведен сбор денежных средств, мотивом для оправдания чего являлась острая нужда «Verlag» в деньгах, которые затем будут туда переданы. Но он написал Эйтингону, что не следует просить ни одного аналитика или пациента вносить свои деньги. После того как Фрейд написал это, ему в голову пришло очевидное соображение, «которое должно было бы прийти мне в голову раньше», что для такого сбора нет иного источника, так что теперь он сожалел, что согласился на такое предложение.

В этой связи он описал свое отношение к дарам таким образом, который служит примером проницательного и беспощадного реализма. «Для человека явно не годится принимать дар и отказываться присутствовать там, где он вручается. Так, например: „Вы что-то мне принесли. Просто положите это. Я воспользуюсь этим со временем“. Агрессия, связанная с нежностью донора, требует своего удовлетворения. Получающему приходится добиваться, раздражаться, расстраиваться и так далее. Слабые старые люди, которые в таких случаях узнают, к своему удивлению, сколь высоко их ценят их молодые современники, часто бывают чрезмерно охвачены эмоциями, а чуть позднее испытывают вторичное последствие такого волнения. Ничего не давая, ничего не получаешь, и приходится дорого платить за то, что живешь слишком долго». Эйтингон, естественно, пообещал сделать все возможное, чтобы не слишком утомить Фрейда.

Остатки его сил, однако, подвергались испытанию, более чем достаточному. То страдание, которое он испытывал со времени своей последней операции в октябре, продолжалось вплоть до весны, а в феврале показалось еще одно подозрительное пятно, на которое воздействовали электрокоагуляцией. Однако оно заживало медленно, и два месяца спустя он сообщил, что у него не было ни одного сносного дня. Кроме того, несколько дней спустя после этой операции развилось еще одно подозрительное уплотнение, которое его хирург Пихлер хотел устранить до того, как оно станет злокачественным. Фрейд и два его врача спорили о том, что подобное состояние вещей может последовать за следующей операцией или даже возникнуть в результате ее выполнения, тогда как операция, несомненно, будет означать многомесячные страдания. Как один из возможных путей избежать ее доктор Шур предложил проконсультироваться у специалиста по поводу лечения радием. Так как в Вене не было ни одного такого специалиста с большим опытом, Мари Бонапарт написала в Париж одному из величайших светил в этой области, Г. В. Риго, который был ее другом, но он придерживался того мнения, что если это может быть началом такого ракового развития, то не следует использовать радий. За окончательным решением они обратились к Гвидо Хольцкнехту, радиологу, который согласился со своим коллегой, и в результате этого 24 апреля была проведена очередная операция и удален довольно большой кусок ткани. Исследование показало, что он был удален «в последний момент» перед тем как стать злокачественным.

В течение восьми лет Фрейд питал надежду, что первая радикальная операция на челюсти привела к полному излечению. Теперь эта надежда исчезла, Фрейду предстояло смотреть в лицо будущему, которое могло состоять лишь из наблюдения за дальнейшими рецидивами[178] и их устранения как можно раньше. Такая жизнь тянулась еще восемь мучительных лет.

Хольцкнехт, который ранее был пациентом Фрейда, являлся ведущим радиологом в Вене и одним из пионеров этой науки. Подобно многим другим, он стал ее жертвой и теперь лежал в госпитале, умирая от рака, остановить распространение которого не удалось путем ампутации правой руки; он умер несколько месяцев спустя. Фрейд и Шур посетили его, ни у одного из них не было каких-либо иллюзий, и, когда они прощались, Фрейд сказал: «Вами следует восхищаться за то, как Вы терпите свою судьбу». Хольцкнехт ответил: «Вы знаете, что за это я могу благодарить лишь Вас».

Фрейд возвратился домой из санатория 4 мая, так что, к облегчению его семьи, он мог провести свой день рождения дома. Но он был полностью истощен из-за этих операций, боли, последствий действия наркотиков, осложнений на легкие (небольшая простуда) и, самое главное, от голода, так как не мог глотать абсолютно никакую пищу. Явно не могло стоять никакого вопроса о каком-либо праздновании. Даже Эйтингон не был приглашен — первый раз, когда он отсутствовал.