Рыжая птица удачи - Татьяна Иванова

В этот же день Аристов приехал домой на этот раз не с чемоданом, а с целой полевой лабораторией.

Следующие десять дней Ника разрывалась между отцом, закопавшимся в отчётах и проверках, и Павлом, которого Аристов заставил-таки уменьшить активность передвижений. Дмитрий, вопреки её опасениям, почти не мешал. Он тихо сидел рядом с Павлом, покидая его только тогда, когда тот сам гнал его отдохнуть и «прошвырнуться по городу». «Прошвыривался» Дмитрий обычно до дома Дэна, где мог зависнуть на неопределённое время, пока тот не начинал собираться на работу.

Самого Дэна уже навестил человек от Ревнёва, который объяснил ему, что он взят на заметку, что его участие в преступной деятельности «Дианы» практически доказано, на что Дэн со свойственной ему прямотой ответил, что он и не отказывается от своей вины и готов хоть сейчас отправляться в полицию.

— Простите, Даниил Михайлович, но вот в полицию пока не надо, — остановил его гость. — Мы пока ведём своё внутреннее расследование, и я не пришёл бы к вам, если бы не был уверен в вашем искреннем раскаянии и желании помочь нам.

Он предложил Дэну помощь на суде, фактически, пообещал сделать наказание минимальным.

— Представляешь, Пашка, — возмущался Дмитрий после своего очередного визита к Строганову, — этот идиот сказал, что помочь расследованию поможет, а отмазывать его не надо. Тот ему: «А если вышка или рудники Феаниры?» Знаешь, что этот ненормальный ответил?

— «Значит, вышка или Феанира», — отозвался Павел, слегка растягивая слова, как Дэн. — Это его право, Димка. И он не идиот.

— Ладно, ладно, — сник Дмитрий. — Не идиот. Но всё же… он тебя вытащил, жизнью рисковал. Неужели этого недостаточно?

— Это Дэну решать, — сказал Павел.

Дмитрия разбирательства пока не коснулись, но Павел знал, что тот даже не думает о том, что грозит лично ему. В принципе, максимум, что Дмитрию могут вменить в вину — использование огнестрельного оружия в мирных условиях, с нанесением тяжких увечий человеку. Однако, поскольку пострадавший, то есть сам Павел, в полицию не заявлял, а свидетелей нет — Димке вряд ли могут приписать даже хулиганство. Ведь даже в документации, предоставленной Кариной, нет ни слова о Дмитрии Гордееве.

Карина вытащила Димку, сама того не подозревая.

Последнюю неделю Павел ходил с повязкой на глазах. Аристов сказал, что она необходима для защиты глаз от воздействия внешней среды на время лечения.

Ника старательно вникала во все тонкости работы врача-окулиста, многое, конечно, оказалось для неё совершенно новым и неизведанным.

— Лучше бы я решила стать ветеринаром, — вздыхала она.

Павел тут же обижался и просил объяснить, с каким же из животных она бы тогда уравняла её первого серьёзного пациента, то есть, его самого.

— Ты — волк, — с удовольствием говорила она и видела, как разглаживается его лицо, хотя вслух он жаловался, что сравнение с дикой собакой его мало радует.

От Ореста по-прежнему не было ни слуха, ни духа. Нику стало тревожить подозрение, что он что-то узнал, догадался, что Каджеро сейчас не самое безопасное для него место. Орест всё-таки очень умен. И опасен. Это не стоило забывать.

Пару раз звонил Тони — ненадолго и только Павлу по личному каналу. Передавал приветы от «вышестоящих лиц», подразумевая подполковника Фойзе, и коротко сообщал, что «дело движется, не волнуйтесь, делайте то, что начали». Желал скорейшего выздоровления и отключался.

Прошли долгие десять дней, и вот однажды Аристов пригласил Павла в комнату, оборудованную под временный медицинский кабинет.

— Сегодня попробуем снять повязку, — сказал он, усадив Павла в кресло и закрывая жалюзи. — Ты только не волнуйся.

Павел почти не волновался, а руки вовсе и не дрожали, это просто вечерняя прохлада…

— Так, всё, — Аристов снял плотную ткань с его лица. — Теперь открывай глаза, только не торопись и не волнуйся — сразу, скорее всего, ты ничего и не увидишь.

Медленно-медленно поднялись веки. В ушах Павла всё ещё звучали последние слова Володи, и только поэтому он удержался от разочарованного вздоха. Вместо мутного непроницаемого тумана перед глазами всё та же чернота — будто он и не открывал глаз. Стараясь, чтобы не дрожал голос, он сказал об этом вслух.

— Спокойно, — издалека сказал Володя. — Так и должно быть, глаза будут привыкать медленно. Не волнуйся, в комнате сейчас темновато.

Но даже этот полумрак показался ему ясным днём — когда, спустя некоторое время, у комнаты начали наконец проявляться очертания. Спустя четверть часа он ясно различил светлые стены, контуры мебели и фигуру мужчины чуть в стороне. Володя.

— И как? — осторожно спросил тот.

Павел медленно поднялся, не отвечая, и сделал неуверенный шаг к Аристову, привычно вытянув вперёд руку. Тот не пропал, не растворился. Осталась на месте и комната.

— Я вижу, — просто сказал Павел, голос дрогнул, но он больше не следил за ним. Не до того.

Аристов тут же подошёл, сжал его протянутую руку, быстро усадил обратно и, спустя полчаса каких-то сложных манипуляций со своими приборами, откинулся на спинку стула.

— Ну, что я могу сказать… Повезло тебе, Паша. Зрение восстановится стопроцентно, не сразу, но восстановится. Ещё неделю поплаваешь в тумане, но это пройдёт.

Он дал несколько рекомендаций, которые требовалось выполнять первое время, Павел слушал его, кивал, а сам жадно вглядывался в окружающий мир. Затемнённая комната казалась ему просто сказочно красивой. Он никогда раньше не думал, что просто видеть — это такое наслаждение.

Аристов поймал его взгляд, обращённый к двери, усмехнулся понимающе.

— Ладно, самое главное я тебе сказал. Сейчас, позову.

Он быстро поднялся и вышел.

Павел остался один. Подошёл к окну, подумал, не открыть ли жалюзи. В одной из рекомендаций Аристова прозвучало: избегать яркого света первые пару недель. Да. Но там же уже вечер.

Одно нажатие кнопки, и плотная завеса медленно уползла в сторону, открывая вид на сад, посадочную площадку, городок за территорией дома. Павел почти не помнил этот пейзаж. Когда он видел его год назад, то не обращал внимания на местные красоты — тогда это был самый обычный вид из окна — постройки и чужая растительность. Но теперь он казался ему самым восхитительным и волшебным видом на свете. Павел не знал, как долго пробудет на Каджеро, не представлял, куда он отправится дальше, не был уверен в том, что вообще когда-нибудь вернётся сюда ещё раз, как и в том, что покинет эту планету вообще. Но он знал твёрдо, что эти стройные, даже в полумраке ярко-зелёные причудливые деревья, эти изгибающиеся волнами по саду дорожки, эти буйные цветы на клумбах, эти светлые здания вдали — всё это навсегда врезалось в память и останется с ним везде, куда бы он ни улетел отсюда.