Волк среди волков - Ханс Фаллада

— Ах, какая там помощь, — уклончиво отвечает Пагель, — ведь никто не знает, что еще здесь будет.

С минуту они молчат.

— А эти подлюги, альтлоэвские воры, — стоит на своем Ковалевский, — это уж касается полиции. Вам бы надо позвонить туда.

— В полицию? Нет, уж лучше не надо. Полиция нас теперь не слишком жалует, Ковалевский, за последние полгода мы причинили ей немало хлопот.

Оба молчат. С каждым ударом лопаты выходит на свет из темноты желтовато-коричневый картофель, божья благодать. Пагель мог бы уйти, он удостоверился, насколько работа продвинулась вперед. Но ему надо еще кое-что сказать старику Ковалевскому, а Пагель теперь уже не так щепетилен, он не боится сказать другому хотя бы и неприятную вещь. Если надо сказать, он и скажет.

— Послушайте, Ковалевский, — говорит он. — Сегодня утром я видел в деревне вашу Зофи. Она, значит, все еще дома.

Старик очень смущен.

— Ей надо ухаживать за матерью, — лепечет он, заикаясь, — у меня жена больна.

— Прошлый раз вы говорили, что с первого октября она идет в услужение. Теперь оказывается, что ей надо ходить за матерью. Вы не говорите мне правды, Ковалевский, так не годится. Раз она живет в нашем помещении, она обязана работать.

Ковалевский побледнел.

— Нет у меня власти над девчонкой, господин Пагель, — оправдывается он. — Она меня не слушает.

— Ковалевский, старина! Не будьте шляпой! Ведь вы знаете, как нам дороги рабочие руки. И знаете, что если дочь приказчика увиливает от работы, так и дочки батраков будут увиливать.

— Я ей скажу, господин Пагель, — уныло говорит Ковалевский.

— Да, поговорите с ней, скажите, что, если она не будет работать, я вселю к вам еще одну семью, у вас останутся только комната, чуланчик да кухня. Прощайте, Ковалевский, у меня уже от голода в животе урчит.

Пагель садится на велосипед и едет домой обедать. Он доволен, что наконец разрешен вопрос о Зофи Ковалевской: либо так, либо этак. Он о ней забыл, слишком много на него свалилось в последнее время, но каждый раз, когда он встречал девушку на селе, ему приходило в голову, что совершенно невозможно терпеть такой пример лености. И без того сейчас трудно заставить людей работать, они находят, что деньги — недостаточная награда за их труд, но ведь получают они не только эти никчемные деньги, им платят главным образом натурой. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из деревенских жил, словно птичка, на иждивении господа бога. Напротив, совсем напротив, уважаемая Зофи, не те нынче времена, чтобы надеяться на господа бога! Времена такие, что работать надо, работать так, чтоб чертям тошно стало.

Вольфганг Пагель не может отрицать, что при мысли о Зофи он впадает в ярость. Прежде он даже симпатизировал ей, смутно вспоминается ему одна сцена у пруда — она храбро защищала тогда их одежду от воинственного Книбуша. Но либо он обманулся в ней, либо девушка изменилась.

У нее была противно-небрежная манера слоняться по деревне; она останавливалась возле работающих людей и смотрела на них с видом превосходства. Однажды, когда он промчался на велосипеде, она даже имела дерзость крикнуть ему вслед:

— А вы все трудитесь, господин Пагель!

Что слишком, то слишком, и если она завтра же не выйдет копать картошку, он послезавтра поселит в мезонине у Ковалевского Минну-монашку со всем ее визгливым, дерущимся, оглушительным выводком.

Войдя во двор, он быстро обходит сараи. С ним заговаривает один из конюхов, он утверждает, что погода теперь слишком мокрая для посева ржи и смазывания плугов. Для Пагеля это сложный вопрос, он ничего не смыслит в полевых работах и животноводстве, а ведь приходится распоряжаться и решать. Но ему охотно помогают старики; вздумай он корчить из себя опытного управляющего, они бы сыграли с ним не одну шутку. Но он никогда не делает вида, что понимает то, чего не понимает, и они рады помочь ему. Трудно даже представить себе, какой кладезь опыта и наблюдений он нашел у этих старичков. Пагель охотно к ним прислушивался, но над толстыми учебниками засыпал.

И на этот раз он ограничился тем, что спросил:

— Чем же мы в таком случае займемся?

И тотчас же конюх ответил, что на более легких крайних участках можно еще пахать.

— Хорошо, — сказал Пагель. — Стало быть, будем пахать.

И пошел обедать.

Обедает он в конторе, контора — это его столовая, кабинет, курительная и читальня, а в комнатке рядом он спит. И хотя Штудман уже не живет в Нейлоэ, Пагель обедает не один. Против него за опрятно накрытым белой скатертью письменным столом сидит Аманда Бакс.

Да, Аманда Бакс уже поджидает его, она говорит с довольным видом:

— Слава богу, что вы сегодня без опоздания, господин Пагель, наденьте поскорее что-нибудь сухое, я подаю обед.

— Ладно, — говорит Пагель, отправляясь к себе в спальню переодеться и помыться.

Возможно, и даже наверняка, злые языки в деревне уже болтают, будто у Пагеля и Бакс не только общий стол, но и общая постель, в особенности принимая во внимание предосудительное прошлое Бакс. Но все сложилось как-то само собой, просто и естественно. В памятный день первого октября, после ареста каторжников, девушки, никого не предупредив, позабыв впопыхах о жалованье и рекомендациях, бежали из замка, рассыпались, как куры, во все стороны; они боялись судебного преследования за пособничество бежавшим каторжникам, не говоря уже о насмешках всей деревни. Аманда Бакс, публично опозоренная на вечерней молитве, осталась в замке одна-одинешенька, так как она здесь единственная не опозорила себя. Осталась, разумеется, со стариком Элиасом, но Элиас второго октября уехал к своим хозяевам, вероятно для доклада о происшедшем, так как денег за аренду ему отвозить не пришлось. После этого он уже не вернулся.

Первые дни октября голова Вольфганга Пагеля была слишком забита, чтобы еще беспокоиться о замке, этом обветшалом сарае. Но однажды при встрече Аманда остановила его и в упор спросила, что он себе думает, что он воображает? Не то, чтобы ей страшно было жить одной в этом старом ящике, но и радости ей от этого мало. Кроме того, надо же что-то сделать, прежде чем вернутся старые господа, наверху после попойки все вверх дном, в зале разбиты два окна. В них заливает дождь, на паркете уже несколько дней стоят лужи.

Пагель, измотанный, загнанный Пагель, который за три дня не поспал и десяти часов, задумчиво посмотрел на здоровую краснощекую Аманду, потер давно не бритый подбородок и спросил:

— А вы не удерете, как другие, Аманда?

— А кто же будет ходить за птицей? — с возмущением спросила она. — Как раз теперь, когда зима у ворот, когда уток и гусей надо откармливать и хлопот с ними не оберешься? Чтобы я удрала? Не собираюсь.

— На вилле до зарезу нужна разумная девушка, — сказал Пагель. — Вы, вероятно, слышали, Лотта тоже смылась. Не хотите ли на виллу?

— Нет, — ответила Аманда Бакс со всей решительностью. — На виллу не хочу. К глупости моих птиц я привыкла, а к людской глупости никак не привыкну. Тут я готова на стенку лезть от злости и уже ни на что не гожусь.

— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал Пагель. — Сегодня вечером я вам дам ответ. — И ушел.

Он решил поговорить с фрау Эвой об этом деле, которое уж вовсе не входило в круг его обязанностей. Но фрау Эва опять умчалась куда-то на машине, и неизвестно было, когда она вернется. К ротмистру было бесполезно обращаться с вопросами; он все еще лежал, беспокойно мечась в постели, доставляя немало хлопот присланному врачом санитару, которому солоно пришелся этот легковозбудимый больной. И во всем большом людном Нейлоэ не было ни одной живой души, с кем бы посоветоваться.

Поразмыслив немного, молодой Вольфганг Пагель вызвал по телефону Берлин, гостиницу Кайзергоф, и потребовал господина тайного советника фон Тешова из Нейлоэ.

— К сожалению, господа уехали.

— Уехали? — Пагеля точно ударило. — Когда, скажите, пожалуйста?

— Третьего октября.

Значит, тотчас же после приезда старого Элиаса, после его доклада.

— Не дадите ли вы мне их адрес?

— К сожалению, нам решительно запрещено давать адрес!

— Говорит управление имением Нейлоэ. Это имение самого господина тайного советника, — не растерявшись, сказал Пагель. — Адрес мне необходим для очень важного решения. Пришлось бы возложить на вас ответственность за убыток, причиненный вашим отказом.

— Одну минуту. Я спрошу. Не отходите от аппарата.

После некоторых колебаний и возражений Вольфганг в конце концов получил адрес. Адрес был ему не нужен, но его интересовало, куда поехали эти люди, когда их дочь так потрясена, а внучка исчезла.

Адрес гласил: Ницца, Франция, Лазурный берег, гостиница Империаль.

— Премного обязан, — сказал Вольфганг и положил трубку. С минуту он сидел тихо, точно внимательно приглядываясь к чему-то. Он не видел того, что его окружало. Он видел маленькую высохшую женщину с острым птичьим лицом и бегающими глазками. Она подгоняла слуг, не давала им ни минуты передышки, она была пуста, как гнилой орех, но питала себя жизнью других, любой жизнью, не все ли равно какой! Она сделала себе занятие из религии, она пользовалась ею, чтобы въедаться в своих ближних как червь, она кормилась их гнилыми отбросами.