Кожаный Чулок. Большой сборник - Фенимор Купер

— Я пожелал встретиться с вашим командиром, сударь,— начал французский генерал,— в надежде убедить его, что он уже сделал все возможное для поддержания чести своего государя и должен теперь прислушаться к голосу человеколюбия. Я готов в любое время и где угодно засвидетельствовать, что он отважно оборонялся и прекратил сопротивление лишь тогда, когда исчерпал все средства защиты.

Когда Дункан перевел Манроу эту вступительную тираду, тот ответил с большим достоинством, хотя и достаточно учтиво:

— Как высоко я ни ценю свидетельство маркиза де Монкальма, оно станет еще более веским, если я в полной мере заслужу его.

Хейуорд перевел, и французский генерал с улыбкой заметил:

— В том, что так охотно воздается истинному мужеству, можно и отказать бессмысленному упрямству. Не угодно ли полковнику осмотреть мой лагерь и воочию убедиться как в многочисленности нашей армии, так и в невозможности успешно сопротивляться ей?

— Я знаю, что у французского короля хорошие слуги,— отчеканил непоколебимый шотландец, едва Дункан кончил переводить,— но у моего венценосного повелителя столь же большая и столь же верная армия.

— К счастью для нас, ее здесь нет,— возразил Монкальм, в пылу нетерпения не дождавшись вмешательства переводчика.— В каждой войне бывают свои превратности, которым храбрый воин покоряется с таким же мужеством, с каким смотрел в лицо врагу.

— Предполагай я, что маркиз де Монкальм столь хорошо владеет английским, я не стал бы утруждать себя переводом, да еще весьма несовершенным,— сухо отозвался раздосадованный Дункан, вспомнив, о чем они с Манроу только что говорили.

— Извините, сударь,— запротестовал француз, и его смуглые щеки слегка покраснели.— Понимать чужой язык и говорить на нем — две решительно разные вещи, а потому попрошу вас и впредь помогать мне.— Затем он помолчал и добавил:—Здешние высоты дают полную возможность наблюдать за вашей крепостью, господа, и я, пожалуй, не хуже вас самих знаю слабые ее места.

— Спросите французского генерала, не виден ли в его подзорную трубу Гудзон и не знает ли он, когда и откуда ожидать нам армию Вэбба,— гордо отрезал Манроу.

— Пусть генерал Вэбб сам ответит на этот вопрос,— дипломатично объявил Монкальм, неожиданно протянув Манроу вскрытый конверт.— Из этого письма, сударь, вы узнаете, что передвижения генерала Вэбба не поставят мою армию в затруднительное положение.

Не дожидаясь, пока Дункан переведет слова Мон-кальма, ветеран схватил письмо с нетерпением, говорившим о том, какое большое значение он придает его содержанию. Однако по мере того как глаза его пробега-ля строку за строкой, горделивое выражение на лице полковника сменилось глубокой скорбью, губы дрогнули, рука выронила листок и голова опустилась на грудь, словно у человека, чьи надежды разбиты одним ударом. Дункан поднял письмо, даже не попросив извинения за подобную вольность, и с одного взгляда уловил его роковую суть. Их общий начальник не только не поддерживал Манроу в намерении сопротивляться , но, напротив, советовал безотлагательно сдать форт, черным по белому объясняя неизбежность капитуляции тем, что не может отрядить на помощь гарнизону ни единого человека.

-— Здесь нет подделки! — объявил Хейуорд, тщательно обследовав бумагу с обеих сторон.— Вот подпись Вэбба. Это и есть перехваченное письмо!

—- Он предал меня!— горестно вскричал Манроу.— Он покрыл бесчестьем род, на который еще никогда не ложилось пятно, он опозорил мои седины!

— Не говорите так! — перебил его Дункан.— Мы пока еще хозяева форта и нашей чести! Продадим же нашу жизнь такой ценой, чтобы враг счел покупку слишком дорогою!

— Благодарю, мой мальчик! — воскликнул старик, выходя из оцепенения.— Ты напомнил Манроу о долге. Идем же назад и выроем себе могилы за этими валами!

— Господа,—- сочувственно и великодушно остановил их Монкальм, делая шаг вперед,— вы плохо знаете Луи де Сен-Верана, если считаете, что он способен воспользоваться этим письмом с целью унизить храбрецов или приобрести таким неблаговидным путем сомнительную славу. Выслушайте раньше мои условия, а потом уж уходите.

— Что говорит француз? — сурово осведомился ветеран.— Уж не ставит ли он себе в заслугу, что перехватил разведчика с письмом из штаб-квартиры? Скажите ему, сэр, что если он хочет запугать врага словами, пусть снимет осаду с нашей крепости и обложит форт Эдуард.

Дункан объяснил Манроу, что говорит маркиз.

— Господин де Монкальм, мы слушаем вас,— уже более спокойно молвил полковник.

— Удержать форт невозможно,— сказал его благородный противник.— Интересы моего монарха требуют, чтобы укрепление это было снесено. Что же касается вас и ваших доблестных сотоварищей, то нет такой почести, дорогой сердцу солдата, в которой вам будет отказано.

— Знамена? — спросил Хейуорд.

— Увезите их в Англию и покажите своему королю.

— Оружие?

—- Оставьте его себе. Никто не сумеет употребить его в дело лучше, нежели вы.

— Наш уход и сдача форта?

— Все будет обставлено наипочетнейшим для вас образом.

Дункан повернулся и перевел эти предложения своему командиру, который выслушал их с изумлением: его глубоко тронуло такое необычное и неожиданное великодушие.

— Ступайте, Дункан, — приказал он. — Ступайте с этим маркизом,— а он таки настоящий маркиз,— к нему в палатку и обо всем договоритесь. Вот уж не думал, что увижу под старость две небывалые вещи: англичанина, который боится поддержать друга, и француза, слишком честного, чтобы воспользоваться преимуществами своего положения!

С этими словами ветеран вновь поник головой и медленно направился к форту, всем своим убитым видом показывая встревоженному гарнизону, что несет дурные вести.

Дункан остался обсудить условия капитуляции. Вернулся он уже ночью, во время первой смены караула, тайно посовещался с комендантом и снова покинул форт. Сразу же после его ухода Манроу объявил о прекращении военных действий и о том, что он подписал соглашение, в соответствии с которым крепость будет утром сдана, но гарнизон сохранит оружие, знамена, личное имущество, а следовательно, по воинским понятиям, и свою честь.

 ГЛАВА XVII

Мы нить прядем и ткем, и вот

Сеть паутины жертву ждет.

Войска противников, стоявшие друг против друга на пустынном берегу Хорикэна, провели ночь на 9 августа 1757 года примерно так же, как если бы встретились на славнейшем поле боя в Европе. Побежденные были молчаливы, угрюмы, подавлены; победители ликовали. Но и печали и радости бывает предел, а потому еще задолго до предутренней смены караула все смолкло, и тишина бескрайних лесов лишь изредка оглашалась веселым возгласом какого-нибудь пылкого молодого солдата на французских аванпостах или угрожающим окриком с валов форта, к которым английские часовые до самого момента капитуляции по-прежнему не подпускали противника. Но даже эти редкие звуки смолкли в этот глухой час, предшествующий наступлению дня, и путник, сколько бы он ни прислушивался, ни за что не обнаружил бы на берегах Святого озера две погруженные в сон армии.