Заложники обмана - Майкл Уивер

– Но я воспользовался карточкой.

Гудящее молчание на проводе.

– На чье имя? – спросил Донатти.

– Кевина Гэнтри. Покупал авиабилеты.

– И ничего не произошло?

– Могло произойти. Но я застукал парочку агентов у выхода к самолетам раньше, чем они застукали меня, и улетел другим рейсом.

Донатти негромко выругался по-итальянски:

– Что же ты должен был подумать обо мне, Джьянни!

Гарецки пригляделся к уличному движению на Северном бульваре. Он не думал, что его сейчас отлавливают по телефону дона, однако уже не сводил глаз с обоих потоков машин.

– Бывают ведь несчастные случаи, – сказал он.

– Это не был несчастный случай. Некто, кого я считал своей правой рукой, продал тебя ФБР, чтобы вытащить своего брата из Ливенуорта [13]. Мои глубочайшие извинения, Джьянни! Что еще я могу сказать?

– Вам ничего не надо говорить, Дон Донатти. – В эту секунду Джьянни услыхал отдаленный вой полицейских сирен. – Вы узнали, чего ради им понадобился Витторио? – спросил он.

– Niente [14]. Но охотится за ним и в самом деле Бюро, это точно.

И снова между ними наступило молчание.

– Мне очень жаль, Джьянни.

Очевидно, Донатти не находил, что бы еще сказать.

– А что с вашей правой рукой? – заговорил Джьянни. – С тем парнем, который меня заложил.

– Я отрезал руку. Ты еще позвонишь мне?

– Конечно. Постараюсь быть аккуратным.

– Славно слышать твой голос. Будь осторожен, Джьянни.

– И вы тоже, крестный отец.

Сирены завывали всего в нескольких кварталах и еще приблизились, пока Джьянни вешал трубку. Его машина была припаркована за углом, он вскочил в нее и объехал вокруг квартала.

Когда он проезжал мимо телефонной будки, возле нее стояли три полицейские патрульные машины из участка Нассау.

Значит, не было никакой “правой руки”, которую пришлось отрезать, не было брата, которого хотели вытащить из Ливенуорта. Оплошал сам дон, и только он один. Кто знает, что там у ФБР имеется на Донатти? Единственно правдивыми в разговоре были его извинения. В этом Джьянни не сомневался. Дон искренне сожалел.

Но Джьянни следовало все же вернуться на двадцать лет назад и вспомнить, какие чувства проявлял к нему Карло Донатти.

Это он пришел к Джьянни в тот вечер, когда погибли его родители, чтобы сообщить о несчастье. Просто встал в дверях и глянул ему прямо в глаза.

Он оставался у Джьянни всю ночь и заполнял молчание темпераментными рассказами о “семье” и ее значении. В мире Дона Карло Донатти не было зла или бедствия, которое невозможно было бы расценивать как источник добра. Все это делали эмоции. Они сглаживали острые углы реальности и учили, что совершенное тобой по необходимости гораздо более ценно, чем совершенное по выбору. Благодаря эмоциям трагедия превращалась в испытание мужества. Страдание, личная потеря превращалась в ритуал очищения на пути к истинной мужественности.

– Это пройдет, Джьянни. Это сделает тебя сильнее.

Сила, разумеется, расценивалась как наивысшее добро. Джьянни тогда хотелось одного – сохранить выдержку. В голове у него стоял синий холодный туман. И сквозь него он видел только своих убитых родителей. И это лишало смысла все остальное, иссушало мозг.

– Кто их убил? – спросил он у Донатти.

– Его зовут Винченцо.

– За что? Какое зло ему причинили мои мать и отец?

– Никакого. Тут нет ничего личного. Хотели насолить семье. Не беспокойся, Джьянни. Я с ним разделаюсь.

– Спасибо, крестный отец, но я разделаюсь с ним сам.

Донатти взглянул на него:

– Ты понимаешь о чем говоришь?

– Да.

Это единственное короткое словечко повисло в воздухе между ними. Донатти молча обдумывал его.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я понимаю твои чувства. Но я не могу допустить, чтобы ты ринулся в это дело очертя голову и погиб. Я должен тебя подготовить.

И он подготовил.

Принес Джьянни хорошо смазанный девятимиллиметровый автоматический пистолет, объяснил, как им пользоваться, показал, как его разбирать и собирать вслепую, научил стрелять прицельно, пользуясь при этом боевыми патронами в тире, устроенном в подвале. Донатти подготовил его к почти церемониальному акту убийства – как готовят новичка-матадора к первой встрече с быком, несущим ему потенциальную гибель.

Когда дон почувствовал, что Джьянни постиг науку и физически готов к делу, он начал его готовить психологически.

– Это не игра, – твердил он. – Правил здесь нет. Если ты не убьешь его, то он убьет тебя. Выброси из головы мысль о честной борьбе. Это убийство… а не теннисный матч. Он не был честен с твоим папой и твоей мамой. Он стрелял им в затылок… Ты понимаешь, что я тебе говорю, Джьянни?

Джьянни понимал.

Когда настала та самая ночь, он стоял в тени возле торгового склада на набережной, в котором работал Винченцо, и ждал, пока тот выйдет и направится на стоянку к своему “кадиллаку”. Джьянни сжимал в руке пистолет с глушителем, а сердце у него сжималось от тяжелой тоски по родителям. Ему было так страшно, что во рту высохла слюна. Но он рад был этому страху: через него он как бы прикасался к матери и отцу.

Но вот Винченцо вышел из склада и направился к машине. Джьянни хотел дождаться, пока Винченцо пройдет мимо, и стрелять ему в спину, пока тот не упадет. Он рисовал эту картину в своем воображении целую неделю. Все очень ясно и просто. Что может помешать?

Помешать он мог себе сам.

Потому что когда он уже намеревался открыть стрельбу, когда увидел перед собой на расстоянии десяти футов широкую квадратную спину Винченцо, выстрелить он не смог.

И дело тут было не в честности. Она для него сейчас ничего не значила по существу.

Но он окликнул:

– Винченцо!

Тот обернулся, и они уставились друг на друга. Казалось совершенно естественным, что они двое вот так стоят лицом к лицу, что в эти секунды их души и тела связаны неразрывной связью.

– Я Джьянни Гарецки, – сказал он и глянул прямо в глаза Винченцо, который выхватил пистолет и направил его на Джьянни.

Это послужило толчком, и Джьянни выстрелил три раза подряд.

Люди сбежались на место убийства очень быстро.

Цена оказалась высокой. Он вынужден был покинуть страну и годами жить жизнью беглеца. Но такую цену стоило заплатить.

И Дон Карло Донатти единственный помогал ему в этом. Он обеспечил комфорт, деньги, защиту, он делал все, что нужно, и в конце концов научил его, как проложить свой путь во тьме.

Все это было. Все было до сих пор.

Глава 16

Перст Божий, подумал Питер Уолтерс. Кровь и гибель ошеломляли. Все происходило прямо перед глазами, в гостиной, где рядом с Питером сидели его жена и сын и видели это в семичасовых новостях. Бомба взорвалась в главном зале римского аэропорта Фьюмичино в тот самый момент, когда дюжина или даже больше людей с камерами собирались снимать на пленку прибытие высокопоставленных американских делегатов на переговоры по Ближнему Востоку, но вместо этого сняли весь ужас происшедшего.

Взрыв прогремел за считанные минуты до того, как заработали камеры, и впечатление от звуков и движений было таким же сильнодействующим, как от наилучших репортажей с поля сражения. Трупы валялись повсюду, словно груды старого тряпья. Кричали раненые. Все, кто мог двигаться, разбегались в стороны. И над всем этим хаосом плыли дым и пыль, напоминая о сером дыме дантова ада.

И перст Божий?

Увиденная трагедия вызвала у Питера единственную и однозначную реакцию: завтра с утра он едет убивать Абу Хомейди.

Не обязательно, чтобы именно этот взрыв был делом рук Хомейди. Никто не мог бы утверждать это с уверенностью. Но стиль был типично его. Не было сделано предупреждения о готовящейся акции. Кровопролитие носило безжалостный и неразборчивый характер. Женщины и дети пострадали в полной мере. Главной целью, понятно, оставались американцы. И происходило все на европейской территории.

Питер Уолтерс взглянул на сына, который скрестив ноги сидел на полу перед креслом матери. Смотреть семичасовой выпуск новостей всей семьей сделалось неким ритуалом в те дни, когда Питер находился дома. Но в этот вечер Питер сожалел, что Поли стал зрителем устрашающей картины.

Мальчик сидел очень тихо, совершенно потрясенный. И, казалось, осознавал, что на экране перед ним происходит нечто страшное, но не мог понять, что оно значит. Вплоть до той секунды, когда крупным планом показали лицо кричащей девочки, залитое кровью. Лицо, полное ужаса, и ужас этот тотчас отразился на лице Поли.

– Папа, – только и выговорил он тихо, будто и не сознавая, что слово вырвалось у него, и начал медленно качать головой взад-вперед, взад-вперед, как-то по-стариковски.

Питер смотрел теперь не на экран, а на мальчика. Он уже достаточно узнал о том, что произошло в римском аэропорту. Но он никогда не узнает достаточно о том, что происходит в душе у его сына.