Заложники обмана - Майкл Уивер

– Если она вообще когда-нибудь кончится, – добавил Уэйн.

Дарнинг обратил внимание на то, что глаза у его друга такие, словно он не спал несколько дней. Должно быть, поэтому в них застыло выражение тупой тоски. И вообще весь облик Уэйна, начиная с того, что он сильно сутулился, являл странную смесь сосредоточенности и печали. Глядя на него, невольно вспомнишь столь же тоскливый вид погруженных во мрак кварталов города. А это значило, что Брайан и наиболее пораженные хронической безработицей районы Вашингтона в равной мере осознавали, что есть вещи, которые, увы, непоправимы.

– Я искренне сожалею, что втянул тебя в эту историю.

Уэйн обратил на Дарнинга задумчивый взгляд и сделался еще печальнее. Они вместе учились в колледже, потом в юридической школе, вместе прошли ужаснейшую из войн, причем Дарнинг едва не погиб, спасая жизнь Уэйна. И Уэйн, разумеется, не мог отказаться вести по просьбе Дарнинга охоту за единственным человеком – Витторио Баттальей. Но он хотел знать, что за этим стоит. Исчезло и скорее всего было убито пять агентов, еще несколько человек участвовало в деле и подвергалось опасности, – естественно Уэйн считал, что имеет право знать. Но Хэнк считал иначе, настаивая на том, что достаточно знать, какой угрозе подвергаются его жизнь и будущее, пока Витторио Батталья, известный киллер, находится на свободе. Остальное лишь вопрос доверия и дружбы.

– Если ты узнаешь больше, – объяснил Уэйну Дарнинг, – это не принесет ничего хорошего ни тебе, ни мне. Так что, пожалуйста, Брайан, или помоги мне, или не помогай. И брось думать обо всем прочем.

На том и порешили. Директор ФБР поднялся, чтобы налить по новой.

– Я полагаю, что именно так в конечном итоге и происходят все подобные вещи, – сказал он.

– О чем ты говоришь?

– О том, как человек окончательно впадает в грех. – Брайан рассмеялся, но от этого смеха становилось зябко. – Это подкрадывается к тебе так осторожно, так незаметно, что ты не придаешь ему значения. Скажем, ты посылаешь двух агентов допросить мужчину и женщину, делаешь это в порядке дружеского одолжения, а потом осознаешь, что оказался по уши в дерьме.

– Стоит ли употреблять столь сильные выражения, Брайан?

– Мы оба видели достаточное количество печальных примеров. В одном случае, о котором ты уже позабыл, дело коснулось Овального кабинета. Чем выше ты поднялся, тем тяжелее болезнь.

– Что за болезнь?

– Извращенное представление о собственной неприкосновенности. Уверенность, что ты выше всего, что ты неприкасаем, что благодаря этому выйдешь сухим из воды в любом случае.

– Ты хочешь сказать, что не можешь?

Улыбка Уэйна была такая же холодная, как его смех.

– В следующий раз, как встретишь Гэри Харта или Майка Милкена [15], задай этот вопрос.

Как и произведение искусства, каждый акт любви неповторим. В лучших своих вариациях он представляет собой будто бы случайное сочетание времени, места, настроения, партнера и некоторых особенностей, счастливо возникающих по ходу дела. Сегодняшний вечер обладал всеми качествами, которые неизбежно приводят партнеров в постель. Сначала изысканный обед в не менее изысканной обстановке в обществе Уэйнов, затем вечно вдохновляющая музыка Моцарта, а после концерта – лучший коньяк, выпитый наедине с другом.

А женщина?

Совсем недавно открытая драгоценность – молодая венгерка по имени Илона с совершенно непроизносимой фамилией, необыкновенно искусная не только в постели, но и во всем, что к ней вело.

Она верила, что разум постоянно ведет тебя от беспорядка к гармонии; не стоит начинать утро с новой борьбы против наступления хаоса.

– Ты атакуешь каждый новый день, час, минуту, – говорила она Дарнингу, – как будто ты не сражался с ними прежде, как будто ты снова и снова должен доказывать собственную ценность.

Считала ли она, что он не должен так поступать?

Безусловно.

Ведь он министр юстиции Соединенных Штатов, высокопоставленная особа. Должен уметь расслабляться и чему-то радоваться.

Чему же?

Она восхитительно улыбалась. Конечно же, ей.

И теперь, погружаясь вместе с ней в мир глубокого наслаждения сексом, Генри Дарнинг казался себе освеженным, невесомым, полным жизни. Какая она чувственная, какая страстная! С какой радостью воспринимает все, что они делают. Это само по себе возбуждало его. Просто лежать на ней было все равно что плыть по жарким волнам. Она излучала пыл, и он входил в него. Даже ее дыхание полно было желания.

Вдруг непонятно откуда в памяти возник Брайан Уэйн, его недавние слова, и Дарнинг сразу остыл.

Илона почувствовала это.

– Что случилось?

– Я подумал о ненужных вещах.

– Сейчас я это исправлю.

Изогнувшись, словно золотистое животное, пьющее воду, Илона склонилась над ним. Она целовала его губы, шею, грудь, живот, ниже… и остановилась. Мысли Дарнинга, свернув не на ту дорогу, не хотели возвращаться на прежний путь. Илона старалась напрасно.

– Прости, – сказал он. – Может быть, позже.

Но она возобновила усилия. – Нет. Подожди. Все будет хорошо.

Он очень осторожно попытался высвободиться, сдвинуть ее с себя, но она не уступала, и он в конце концов покорился.

Необычная женщина. Он чувствовал, как ее тело становится твердым, ощущал скрытое напряжение. Отключившись в эти минуты от секса, он наблюдал за ее приемами, за тем, что она умеет, а умела она очень многое. Еще один эксперт. Кажется, в постели ему везет на виртуозных партнерш. Каждая – мастер своего дела. Откуда они так много знают? Все такие молоденькие. Может, это передается с генами?

А он? Вечное божество, Эрос во плоти. Исключая нынешнюю ночь. А также и другие ночи – чем дальше, тем чаще. Прими это как должное, Генри. Тебе приходится напрягаться. Ты должен постоянно что-то придумывать… Он все еще выдерживал это в большинстве случаев, но начинал испытывать чувство унижения.

Лампа горела, и Дарнинг следил за ее отсветами на стенах и потолке. Но думал он снова об Уэйне.

“Как человек окончательно впадает в грех” – такими словами его друг определил состояние растущего страха, и определил вполне точно. За исключением того, что Дарнинг не имел намерения ни во что впадать. Брайан хорош и как профессионал, и как друг, но он закоренелый паникер и всегда им был. При достаточном нажиме таких людей легко убедить. Подчинить своей воле. В основном поэтому Дарнинг не рассказал ему эту несчастную историю полностью. Была и другая, более существенная причина, почему он предпочел удержать подробности при себе: твердые этические и моральные принципы Брайана, которые вынудили бы его критически отнестись к другу, а это крайне несвоевременно.

Дарнинг продолжал думать “не о том” и не помогал Илоне. Попробовал сосредоточиться… но при виде того, как она неистово трудится, просто отчаянно, он вдруг пожалел ее, и это уничтожило последнюю надежду. Бедная девочка. Он наконец приподнялся и обнял ее. – Сейчас ничего не получится.

Лицо у Илоны пошло пятнами, расплылось. Тело выпрямилось в напряжении. Она впилась пальцами ему в грудь.

– Брось, это не трагедия, – сказал он.

– Нет, именно трагедия.

– Ты не должна так оттаиваться.

Она легла на постель, податливая плоть казалась тяжелой, как свинец.

– Мне ненавистна даже мысль о неудаче.

– Если кто и виноват в ней, так это я. Но не ты.

– Если женщина не в состоянии возбудить мужчину, виновата она.

– Это не более чем шовинистическая пропаганда мужчин.

Илона молчала несколько минут.

– Такого со мной никогда еще не случалось, – сказала она.

Перед глазами у Дарнинга промелькнули эротические образы ее успешных стараний. Они тянулись в бесконечность.

– Жаль, что я испортил твой рекорд.

Но ему больше не хотелось говорить на эту тему. Чересчур много. Он вдруг понял, что разговор зашел слишком далеко, когда взглянул через плечо Илоны в окно на далекую звезду и ощутил в ее загадочном свете некое далеко не безгрешное сияние, исходящее от легионов женщин, которыми он обладал в жизни, сияние, пронизывающее не только пространство, но и его самого. И пустота его лишенных любви совокуплений вдруг поразила его как удар; его охватило чувство, что единственно верный путь – это путь от сердца к сердцу, из глубин одного в глубины другого. И по сравнению с этим все его логические измышления ничего не значат.

Теперь он избегал смотреть на бледный, отдаленный свет. Впрочем, спустя некоторое время и после новых соприкосновений с этим волшебным золотистым сорным растением угроза звезды ослабела.

В конце концов, он из тех, кто держит себя под контролем. Он никогда не доводил себя до неуправляемого эмоционального взрыва. Сдержанность чувств – его девиз, его жизненная философия. Он усердно применял ее на практике. Трудился бесконечно и достиг значительных успехов. И слава Богу, надеется, что и на смертном ложе будет вполне в форме.