Неукротимая Анжелика - Голон Анн

Де Вивонн попробовал похлебку, нашел ее отвратительной и не поленился объяснить Анжелике, какие усовершенствования он сделал на камбузе:

– Старое устройство весило сто пятьдесят квинталов и было очень неустойчивым, так что при сильном ударе волн содержимое котлов нередко расплескивалось и ошпаривало тех гребцов, которые помещались поблизости. Я приказал сделать все это полегче и поставить поглубже.

Анжелика одобрительно кивнула. Тошнотворный запах от гребцов, к которому теперь добавился еще и неаппетитный запах похлебки, начинал ослаблять ее устойчивость к морской качке. Но де Вивонн был так счастлив, что она находится рядом, и так гордился своим судном, что ему и в голову не приходило избавить ее от подробнейшего ознакомления со всем. Ей пришлось полюбоваться красотой и прочностью двух спасательных лодок: довольно вместительной фелуки и каика, который был поменьше; похвалить удачное расположение вдоль бортов судна маленьких пушек, заряжавшихся камнями.

Солдаты-пушкари помещались тут же, на планширах, – узких выступах бортов, над головами гребцов, рядом со своими пушками. Места там было так мало, что они должны были целый день сидеть скрючившись, не двигаясь, чтобы не нарушить равновесия судна. От скуки им оставалось только дразнить и оскорблять каторжников да переругиваться с надсмотрщиками и управителями. Поддерживать среди них дисциплину было нелегко.

Де Вивонн объяснил, что гребцы-галерники разделены на три партии и каждой заведует особый управитель. Как правило, гребли одновременно две партии, а третья отдыхала. Гребцов набирали из уголовных преступников и из взятых в плен иностранцев.

– Гребец должен быть очень сильным; не у всякого вора и убийцы мускулы годятся для гребли. Осужденные, которых нам присылают из тюрем, мрут как мухи. Вот почему нам приходится брать и турок, и мавров.

Анжелика вгляделась в группу гребцов с большими русыми бородами, у большинства на груди были деревянные крестики.

– Эти на турок не похожи, да и на груди у них не полумесяц.

– Они считаются турками по месту продажи. Это русские, мы их покупаем у турок, потому что они прекрасно работают веслами.

– А вон те, чернобородые и носатые?

– Это грузины с Кавказа, их мы купили у мальтийских рыцарей. А вот там настоящие турки. Они сами нанялись к нам. Мы платим им, потому что они особенно сильны и направляют движение весел. Во время перехода они поддерживают порядок среди гребцов.

Перед глазами Анжелики сгибались спины в грубых красных рубахах. Потом люди откидывались назад, запрокинув бледные обросшие лица с раскрытым от напряжения ртом. Непереносимо было зловоние от потных тел и нечистот, но еще мучительнее было ощущать на себе волчьи взгляды каторжников, жадно впивавшиеся в женщину, проходившую над их головами в сиянии солнца, словно видение.

Ее светлый наряд переливался красками, перья на огромной шляпе шевелились, вздымаемые бризом. Внезапный порыв ветра приподнял ее юбку, и тяжелый вышитый край ударил прямо по лицу каторжника, прикованного у самых мостков. Он резко дернул головой и вцепился зубами в ткань. Анжелика в ужасе вскрикнула, пытаясь освободить юбку, каторжники разразились диким хохотом.

Надсмотрщик с плетью подбежал и обрушил целый град ударов на голову несчастного. Но тот не выпускал добычу. Из-под шапки косматых волос блеснул жадный и яростный взгляд черных глаз, с таким напряженным призывом впившихся в Анжелику, что она остановилась, потрясенная. Ее охватила дрожь, кровь отлила от лица. Этот жадный и насмешливый волчий взгляд был ей знаком.

Еще два надсмотрщика спрыгнули вниз, набросились на каторжника, молотя его дубинками, выбили ему зубы и наконец отбросили его, залитого кровью, на скамью, к которой он был прикован.

– Прошу прощения, ваша светлость! Прошу прощения, мадам! – повторял управитель, ответственный за эту партию гребцов. – Это самый худший, упрямец, зачинщик. У него всегда что-то на уме.

Герцог де Вивонн был взбешен:

– Привяжите его к бушприту на час. Искупается в море, так станет поспокойнее. – Он обнял за талию молодую женщину. – Пойдемте, дорогая. Мне очень жаль, что так получилось.

– Ничего. – Она уже овладела собой. – Он меня напугал. Но это прошло.

Они уже были довольно далеко от гребцов, когда оттуда донесся хриплый крик:

– Маркиза Ангелов!

– Что он сказал? – спросил герцог.

Анжелика обернулась, смертельно побледнев. За край мостков цеплялась пара закованных рук, словно страшные когти, готовые ухватить ее. А на ужасном, распухшем, окровавленном лице она вдруг различила черные глаза, выступившие из далекого прошлого.

Никола![2]

Адмирал де Вивонн подвел ее к шатру:

– Мне бы следовало остеречься этих псов. С мостков галеры хорошего не увидишь. Это зрелище не для дам. Но вот моим приятельницам оно нравится. Я не думал, что ты окажешься такой чувствительной.

– Ничего, – с трудом повторила Анжелика. Ей было дурно. Совсем как недавно Флипо.

С ужасом бывшая девчонка из Двора Чудес узнала Никола Каламбредена, знаменитого бандита с Нового моста, которого считали погибшим в схватке на Сен-Жерменской ярмарке, тогда как он уже почти десять лет искупал свои грехи на королевских галерах.

– Дорогая моя, милая моя, что с тобой? Откуда эта печаль?

Герцог де Вивонн подошел совсем близко, воспользовавшись тем, что никого не было. Она стояла на корме, вглядываясь в темноту, спускавшуюся на море, и казалась такой далекой, что он невольно оробел. Она обернулась к нему и ухватилась за его крепкие плечи, шепнув:

– Поцелуй меня.

Ей нужно было прикоснуться к здоровому, сильному мужчине, чтобы прогнать уже несколько часов терзавшее ее чувство омерзения и беспомощности. Назойливые удары гонга, задававшие ритм гребли, падали тяжелыми каплями ей на сердце, порождая отзвук отчаяния, неизбывного рока.

– Поцелуй меня.

Он приблизил к ее губам свои, и она страстно отдалась поцелую, чтобы забыть, оттолкнуть страшные мысли. Он целовал ее вновь и вновь, охваченный страстью, закипевшей в его крови. Рука его скользнула от ее талии вверх, и он с новым восторгом ощутил совершенство ее груди, которым еще не успел насладиться вволю. Она прижалась к нему.

– Нет… дорогая, понимаешь, – он с трудом заставлял себя говорить, – сегодня вечером нельзя. Мы все должны быть настороже. Море опасно.

Она не настаивала и опустила голову, задев при этом эполет с золотым шитьем, который оцарапал ей лоб. Эта легкая боль помогла ей овладеть собой.

– Море опасно? Разве собирается буря?

– Нет… Но тут кругом пираты. Пока мы не минуем Мальту, надо все время быть настороже. – Он разжал объятия. – Не знаю, что со мной делается, когда я с тобой. Ты меня… ты меня так волнуешь. Ты так переменчива, таинственна, неожиданна. То ты сияешь, и мы тут все себя чувствуем послушными барашками, покорными твоим взорам и улыбкам. А сейчас ты мне кажешься слабой, словно тебе грозит какая-то опасность, от которой я готов защищать тебя. Такого я еще никогда не переживал, понимаешь… Может быть, только рядом с малыми детьми. Женщины ведь так своенравны!

Осторожно высвободившись, он отошел и нагнулся над бортом. Пена вздымавшихся волн долетала до его лица, попадала на губы, еще горевшие от поцелуев Анжелики. Он ощущал их сладость, их прелесть. Ему страшно хотелось вновь прижаться к ее губам, сначала сжатым, потом медленно, словно неохотно приоткрывающимся и вдруг раздвигающимся перед сомкнутыми в улыбке блестящими белыми зубами, поддразнивающими его нетерпение. После этого чарующего сопротивления еще отраднее была ее минутная покорность, запрокинутое прекрасное лицо с закрытыми глазами и приблизившиеся наконец в ответной ласке губы.

Женщина, умеющая так целоваться!.. Женщина, смеющаяся и плачущая от всего сердца, без притворства. Она была чувствительна, ранима – ну и пусть. Это ему не мешало. Но он никак не мог позабыть, что она одержала верх над непобедимой Атенаис в жестокой и безжалостной борьбе соперниц – борьбе не на жизнь, а на смерть. Он не понимал ее и терял от этого голову. Надо было как-то испытать ее, и он тихонько сказал: