Ранчо “Кобыла потерялась” - Жорж Сименон

— Послушай, Матильда…

— Дай я докончу.

Они забыли о возрасте — Джон о своих шестидесяти восьми и Матильда о своих семидесяти трех. Они переругивались — брат стоял, а сестра продолжала сидеть, но уже не так покорно.

— Дай мне закончить. Ты с первого дня был уверен, что это Энди организовал, чтобы в тебя стреляли…

— Нет, потом… Из-за дат.

— Из-за его женитьбы?

— А шахта? Ты забываешь про шахту! Ты также забываешь, что только он знал, что я буду возвращаться по тропе койотов.

Она пожала плечами. В день засады погода и правда была такая же, как сегодня. Кэли Джон прошел к окну.

— Я был тут, уже сидел на лошади… Поблизости не было ни ковбоев, никого не было. Я сказал ему…

— Вот именно. Повтори точно, что ты сказал…

— «Я буду возвращаться по тропе койотов и по дороге снова поставлю загородку… «

— Все?

— Все.

— И из-за этого ты осуждаешь человека?

— Есть даты…

— Послушай, Джон… Тебя тогда целый день не было дома. Ну так вот, за один день может произойти много всякого. Это было пятнадцатое августа, я тоже кое-что помню, а в это время на ранчо не так много работы. Предположи, что в определенный момент один из ковбоев говорит Энди: «Пойду поставлю загородку на тропе койотов».

Кэли Джон покраснел. Ему никогда в голову не приходил такой вариант.

Он взмахнул рукой, приказывая сестре замолчать.

— Что бы ты ответил? Что мог ответить Энди? «Не стоит беспокоиться…

Кэли Джон будет там возвращаться сегодня вечером и сам займется этим».

Таким образом, кто угодно на ранчо через час после твоего отъезда мог знать, что ты вечером возвращаешься там, где всегда.

Все еще не желая сдаваться, он возразил:

— У нас тогда не было телефона…

— А кто тебе сказал, что у Ромеро не было приятелей среди наших людей? Кто тебе сказал, что они не должны были где-нибудь встретиться?

— А ключ?

Он перепрыгнул через тридцать восемь лет, через точку опоры волнение все больше и больше охватывало его.

— Может быть, на днях ты найдешь такое же простое объяснение, как и с тропинкой… Прошу, выслушай теперь меня. Признайся, что я не так часто говорю, а противоречу и тем более. Ты захотел смотреть на Энди как на врага, на своего личного врага.

— Не только моего…

— Знаю. Есть еще Пегги Клам, но это несерьезно. Не будь Энди, она бы придумала кого-нибудь другого. Она бы возненавидела любого зятя.

— Есть и другие…

— Потому что так принято — упрекать тех, кто преуспевает и забирает себе слишком много власти. У такого человека находятся любые недостатки.

Говорили, что он эгоист, что он суров, стыда не имеет…

— Спроси у Бориса…

Он не хотел сдаваться, однако понимал: возражения его будут недостаточны.

— Ты уверил себя также в том, что во всех трудностях, с которыми ты сталкивался, виноват Энди… Когда однажды украли у тебя тридцать быков, чтобы перегнать их в Мексику, ты допустил, что, вполне возможно, заплатил им Энди Спенсер.

— Я никогда такого не говорил.

— Ты и другого тоже не говорил. А сейчас я тебе покажу кое-что, что докажет тебе, что Энди никогда не переставал нами интересоваться…

Она решительно встала, прошла к себе в комнату, ему было видно, как она там встала на стул, чтобы взять какой-то предмет, спрятанный за старым шкафом.

Это была совершенно обыкновенная шкатулка для драгоценностей с потертыми углами. Она выбрала малюсенький ключ на цепочке, которая всегда висела у нее на груди под платьем.

Брат, нахмурившись, следил за ее движениями.

— Что это?

— Увидишь…

Это были драгоценности — такие драгоценности могли быть в любой старой семье — некоторые, например, были у их матери. Этих только было значительно больше. Шкатулка была почти полна. Часы в корпусе из синей эмали, медальон, броши, кулоны.

Ни одна из этих вещей не стоила очень дорого, но каждая была ценна сама по себе, по изяществу и скромности.

— Их тридцать семь, — просто сказала Матильда.

Он подумал, что понял, взглянув на нее с таким изумлением, что на этот раз она не смогла не рассмеяться.

— Кричи, ругайся, сжимай зубы, дорогой мой Джон, но их ровно тридцать семь, и в следующем месяце я жду тридцать восьмую.

Потому что в ноябре был ее день рождения.

— Каждый год Энди отправлял мне маленькую коробочку и каждый год, с тех пор как покинул ранчо, он сопровождает ее одними и теми же словами:

«С дружескими чувствами».

— Ты из-за этого его защищаешь?

— Я никогда его не защищала, как никогда на него и не нападала. Я уважала твое мнение… И потом, хочешь, я скажу тебе все, что думаю?

Наступил момент, когда ты был бы несчастен, окажись, что ненавидеть его больше не за что.

— Неправда.

Он побагровел. Он чуть не ударил кулаком по столу.

— Когда я думаю, что ты получала подарки от этого… этого…

— Сядь, Джон… Я знаю не больше тебя. Я ничего не утверждаю. Я старая женщина, и я почти ни с кем не вижусь. Однако что-то мне говорит, что человек, который в течение тридцати семи лет не прекращает посылать своей старой подруге маленькие подарки, не тот человек, не может быть таким человеком, кто заплатил метису за то, чтобы тот убил ее брата.

— Письмо…

— Я только что ошиблась, говоря, что ничего не знаю. Есть одна деталь, которую, я думаю, знаю и которую ты, наверное, не знаешь. Это имя адресата письма. Ведь существует тот, кто его получил. Малыш Гарри писал письмо не как упражнение в стиле. Этот кто-то знал про засаду и ничего не сделал, чтобы предупредить…

— Кто это?

— Роналд Фелпс.

Бог мой! Как это было просто! Три дня назад Кэли Джон узнал, что Малыш Гарри не был настоящим владельцем «Санбурн-паласа» и других салунов. Он тщетно искал имя этого человека. Он спрашивал себя, как документ попал в руки англичанина.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что Энди знал это. Ему случалось подписывать чеки, чтобы заплатить игорные долги. Его чуть не начали преследовать, и он дошел до конца цепочки, он вышел на Фелпса за Малышом Гарри. Именно Фелпс привез того сюда, и не из Сан-Франциско; а из Нью-Йорка. Деньги, которые он зарабатывал, работая на геологические компании, Роналд Фелпс вкладывал в игорные дома; Таким образом он должен был сколотить приличное состояние… Деньги эти он даже не клал в банк, а хранил дома. Это был одинокий скупец, понимаешь.

Программки, фотографии, старые бумаги, напоминавшие о героической эпохе Санбурна, — все это теперь объяснялось.

— А другой? Это Г., или Э., или Р…

— Не знаю я, Джои…

— Вообще-то это ничего не меняет.

К нему вернулась его кротость. Время от времени он поглядывал на сестру, и в глазах у него было смирение вперемежку с невольным восхищением.

Потом он встряхнулся, недовольный, что позволил себе такое.

— Кто-то заплатил Ромеро…

— Возможно…

— Точно? И кто-то приехал ко мне выкрасть документы и увез с собой баул, опасаясь, не было бы там еще чего-нибудь компрометирующего. Этот кто-то силой или со взаимного согласия похитил китайца. Уверяю тебя, Матильда, что бы ты ни говорила…

Она подняла глаза, и он не закончил фразы.

— Во всяком случае, — пробурчал он, — драгоценности еще не доказательство, и… и…

— Пора чай пить. Садись. Жаркое будешь?

С неба по-прежнему лило: в городе люди шлепали по грязи, ожидая своей очереди у дверей кино. Другие же в огромных домах снобской дыры бесшумно вышагивали туда и сюда по своим толстым коврам, беспокоясь о завтрашнем дне.

— Малыш Гарри написал англичанину, чтобы ввести его в курс дела. А это значит, что Роналд Феяпе не знал. Таким образом, он — не сообщник.

Он просто никак не отреагировал. То есть…

— Успокойся, Джон. Послушай, выпей сначала чаю.

Чай был теплый и сладкий, гренки имели вкус воскресенья в кругу семьи. Кэли Джон снова набил трубку и уселся в кресло. Какое-то время он прислушивался к пощелкиванию спиц, потом задремал и вскоре уже спал глубоким сном, радея и проснулся в совершенном удивлении только тогда, когда стемнело.

Он ничего не видел вокруг себя. Позвал:

— Матильда!

Она не стала зажигать свет, боясь разбудить его, и сидела в темном углу. Щелкнул диск телефонного аппарата.

Он спросил:

— Кто звонил?

Она с удивлением взглянула на него.

— Кто-то звонил ведь? Или это ты просила коммутатор?

— Не кажется ли тебе, что ты бредишь? — улыбнувшись, спросила она, надевая фартук, чтобы готовить обед.

Возможно. Тем не менее у него сохранилось чувство, что звонил телефон, во всяком случае, трубка снималась и приглушенно звучал голос сестры.

— Что будешь есть?

Она пошла будить Пиа, которая спала свернувшись калачиком, зажав в руке одну ногу, натертую выходными туфлями.

Глава 7

Такое, наверное, творится в начале революций, когда никто еще точно не знает, что должно произойти: особенного не происходит ничего, ничего не ведающий прохожий не видит ничего противоестественного и тем не менее чувствует, как на него давит эта тоска, гнетущая город. Более того, начнешь искать явные признаки, увидишь на некоторых улицах людей, которых встретить здесь не ожидаешь. Или оказывается слишком много ничем не занятых прохожих, которые должны бы были находиться в мастерских или конторах или же, наоборот: оказывается, что работают те, кому в это время работать не положено. И разве машины едут по улицам в том же самом направлении, что и всегда? Ощущение это так неуловимо, что его трудно точно охарактеризовать — такое бывает, когда возвращаешься домой, но тебе кажется, что кто-то в твое отсутствие приходил, брал в руки какие-то вещи, даже, может быть, одну, но вот какую — не определить. Да, что-то из серии того раздражающего беспокойства, которое угадывается в походке людей на улицах, в том, как они смотрят, думая, что с кем случится, ожидая всего, чего угодно: потрясающего взрыва или просто треска бьющихся стекол, оружейной пальбы или прокламаций на стенах, и каждый в конце концов уже хочет, чтобы произошло «все, что угодно», но быстро, для того чтобы прекратилось это ожидание.