От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России - Ирина Владимировна Юкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дискурс – одна из характеристик исторического контекста, на фоне которого развивалось общественное движение, и в то же самое время составляющая движения, его внешний ресурс.
Основная категория политического дискурса женского движения – концепция женщины, то есть основная идея для описания феномена. Концепция женщины менялась на протяжении всего существования движения: от зарождения до его ликвидации.
На первом этапе движения (1850–1905 годы) продуцировалась концепция женщины, стремящейся найти свое место в «общем деле», в едином строю с мужчиной, то есть общедемократические установки были приоритетными. Для второго этапа движения (1905–1918) характерны гендерные приоритеты: концепция женщины, обнаружившей дискриминацию по признаку пола в самих демократических движениях и в ходе демократических преобразований с дальнейшим определением гендерного неравенства как основы социальных конфликтов. На первом этапе движение не носило протестного характера, это пришло позже с появлением оппозиционного сознания, выработкой протестной идеологии.
Интерпретация концепции женщины, моделей женственности в различных дискурсах – официальном, либеральном, радикальном – была различна. Согласно А. Дуке:
в ситуации сохранения понимания при сложностях взаимодействия, а то и при отсутствии прямой коммуникации между субъектами социального процесса, говорит именно о различии дискурсов взаимодействующих субъектов181.
И о противостоянии их друг другу, добавим от себя. Таким образом происходит языковая демаркация, свойственная любому общественному движению и являющаяся качественной характеристикой протестного движения.
Если женское движение в начале своего становления использовало политический дискурс зарождающихся либерально-демократического и радикально-демократического движений, которые в то время разнились мало, и он вполне удовлетворял потребности в описании и объяснении, мобилизации, то, начиная с 1890‐х годов, движение начинает продуцировать собственный дискурс. Это повлекло за собой изменение в постановке проблемы, в ее описании и в дальнейшем конструировании, привело к изменению мобилизационного потенциала движения – новшества отпугнули одних и привлекли других. А. В. Амфитеатров зафиксировал этот процесс в своей блестящей полемической статье «Женщина в общественных движениях России»182, в которой он ядовито констатировал тот факт, что русские писатели – «жорж-зандисты 40‐х годов», поддерживавшие женщин в их стремлении к эмансипации, – «сплоховали» и отступились, когда русская женщина всерьез взялась добиваться своих прав, не дождавшись ответов от Рудневых и Лаврецких. К этому же выводу пришла М. К. Цебрикова, анализируя творчество А. Ф. Писемского – одного из первых разработчиков «женской» темы в русской литературе (1840‐е годы), которого она обвинила в отречении от своего детища – темы эмансипации женщин183.
Происходило это потому, что «печальники женского вопроса» проблематизировали и конструировали ситуацию в рамках господствующего патриархатного дискурса, «работая» в рамках существующих концепций и стереотипов женственности, и при всем своем искреннем желании помочь женщинам они не могли предложить им какого-либо реального пути. Потому что реальный путь женского освобождения пролегал через ломку этих самых концепций, стереотипов и моделей женственности.
Концепция женщины, создаваемой и поднимаемой мужчиной до своего уровня (изваянной Галатеи), и концепция мужчины (ваятеля Пигмалиона) соответствовали уровню понимания проблемы и определили пути ее решения российской общественностью в 1830–1860‐е годы.
Процесс осмысления женских проблем был двусторонним и взаимообусловленным. Не только представители мужской интеллигенции видели специфичность и «недостаточность» положения женщины в обществе, ущемленность ее прав и думали о необходимости изменения такого положения, что зафиксировано отечественной исторической наукой, но и образованные русские женщины, переживая кризис идентичности, также размышляли на эту тему и развивали ее – то, что российская наука еще практически не исследовала.
Провинциальная писательница Е. А. Ган в 1837 году написала:
кажется, будто мир Божий создан для одних мужчин; <…> для них свобода и все таинства жизни <…> <а если надежды женщины. – И. Ю.> на семейное счастье не сбудутся, что остается ей вне себя? Ее бедное ограниченное воспитание не позволяет ей даже посвятить себя важным занятиям, и она поневоле должна <…> до могилы влачить жалкое бесцветное существование184.
Только современные исследования, проведенные с позиций гендерной методологии, позволяют обнаружить «женскую» составляющую социальных процессов. Образованные женщины-дворянки переосмысливали в 1840‐е годы модели женственности, предлагаемые им обществом. Они искали новой идентичности и отходили от прежних моделей женственности185.
Официальный дискурс: 1830–1840‐е годы
У прогресса с старым веком спор великий рос.
«Уходи, старик, без злости», – говорил прогресс:
Мы твои положим кости под тяжелый пресс.
Мы в способность женщин верим, в их гражданский путь,
Не запрем их в душный терем, им дадим вздохнуть.
Обличительный поэт
Тема «русской женщины в российском обществе» впервые была поднята в 1830–1840‐е годы в среде «мыслящих людей», стремившихся к умственному и нравственному развитию186, то есть российской интеллигенции в самом широком смысле слова. Позднее, в 1860‐е годы, она стала предметом национальной дискуссии.
В целом 1830–1840‐е годы отмечены подъемом интеллектуальной и духовной жизни русского общества. Деятельность студенческих кружков с начала 1830‐х годов, в том числе кружков Н. В. Станкевича и А. И. Герцена, развивалась в обсуждении разного рода этических, философских, социальных и политических проблем. Например, проблемы «нравственного государства» – не подавляющего, а охраняющего личную свободу, что общеизвестно. Или «проблему женщины» – ее роли, предназначения, моделей женственности, что не очень известно. П. Н. Милюков писал:
Женщина играла в этих спорах очень важную роль; теоретически ей предоставлялась роль высшего существа, предназначением которой было пересоздать мужчину. Среди табачного дыма и за стаканами вина решались вопросы, как женщина должна любить: то от нее ждали любви по Шиллеру, то она должна была чувствовать по Гегелю, то ей рекомендовалось проникнуться настроениями Жорж Занд. И все это предъявлялось одному и тому же женскому поколению на очень коротком промежутке времени в одинаково безусловной догматической форме187.
Женщины 1840‐х годов не могли участвовать в этих спорах. Правила приличия не допускали их в круг молодых людей. Кроме того, они не имели достаточной интеллектуальной подготовки для подобного рода дискуссий. А между тем перед ними встала проблема соответствия предписываемым моделям чувствования, поведения, женственности. И с той же неизбежностью встала проблема собственного осознания, обнаружения собственной идентичности, поиска ответа на вопросы: «Кто я?» и «Как мне остаться самой собой?»
Активизировавшаяся в эти годы издательская деятельность, появившиеся новые печатные издания – «Московский телеграф» (основан Н. А. Полевым в 1825 году), «Московский вестник» (основан М. П. Погодиным и С. П. Шевыревым в 1826 году), «Телескоп» (основан
