Только ты - Наталия Костина

– Что-то у тебя появилось слишком много свободного времени, – холодно заметила она. – Ты что, сегодня зачет не сдаешь? Не готовишься?

– А я уже сдал… еще утром… автоматом, – он растерялся. – А теперь весь день свободен… вот и решил к тебе заскочить. Тут же рядом!

– Значит, отбоярился – небось еще и не автоматом, а просто барашка в бумажке сунул, и теперь желаешь бесплатных развлечений?

Он покраснел как рак, и Катя поняла, что попала не в бровь, а в глаз. Что Мищенко в лом было зубрить и сдавать какой-то идиотский зачет, который ему сто лет сдался, и он просто-напросто купил его незадорого.

– У тебя что, кроме меня, в нашем городе больше интимных знакомых нет? – ядовито поинтересовалась она и добавила: – Помнится, раньше ты был нарасхват!

– Кать, ну зачем ты так…

– Как?

– Грубо. Тебе не идет. Ты такая красивая… женственная…

– Леша, я вообще-то на работе! А ты спихнул зачет леваком и гуляешь туда-сюда от нечего делать! А у нас сейчас полный завал! И мне некогда выслушивать всю эту ахинею!

– Кать, правда, что в городе маньяк объявился? – вдруг прямо спросил он.

Она даже поперхнулась:

– Откуда ты знаешь?

– Ну, мы же с тобой из одного ведомства, как-никак! И нам велели быть бдительными в общественных местах, особенно наблюдать за парочками и за одинокими блондинками. Дискотеки, клубы, бары, рестораны, кинотеатры… Так что, он охотится за блондинками?

– Да какая тебе разница, за кем он охотится! – в сердцах сказала Катя. – Катись отсюда куда хочешь и будь бдительным. Шляйся по барам, кинотеатрам, даже по дискотекам, если хочешь! Сними себе парочку блондинок – пускай не достанутся маньяку! Ты же как раз к ним неравнодушен, насколько я помню? А вот сюда тебе являться ни к чему! И вообще, на нас уже пялиться начали.

– Если уж на то пошло, мне плевать, что на нас, как ты выражаешься, пялятся. И для меня лично большая разница – ходишь ты домой одна или нет! Я провожу тебя сегодня домой, если не возражаешь. И даже если возражаешь, все равно провожу. Когда ты идешь на свой зачет? Через час? А потом что, обратно на работу? Где тебя лучше встретить?

– Ты что, будешь меня все время провожать? И у выхода сторожить, пока я все дела закончу?

– Да, – просто сказал он. – Если надо, то буду. И провожать, и сторожить. Но лучше скажи сама, к которому часу за тобой прийти.

– Леша, я не блондинка, – заметила она, все больше и больше уставая от этого странного разговора. – И умею за себя постоять. Кроме того, табельное оружие у меня с собой.

– Ты женщина, я за тебя боюсь, и я все равно тебя провожу, – упрямо проговорил он.

Да что же это такое?! Что ж ей теперь, скрываться от него, что ли? С черного хода, переулками уходить? Явки и пароли каждый день менять? Помнится, у Лысенко несколько лет назад была такая же настойчивая пассия, от которой тот даже прятался. Он злился и дома не ночевал, потому как девица караулила его и там. А они всей командой над ним потешались. Оказывается, это было не так и смешно! Теперь-то она его понимает, когда сама не может отделаться от несвоевременно воспылавшего к ней страстью кавалера! Вот именно что – несвоевременно. У него было время. И возможность. И ее любовь. У него было все! Но он сам все испортил. Разрушил. Он… Нет. Стоп! Не нужно об этом больше. Она не хочет об этом вспоминать. Никогда. Не желает – и все!

– Каждой женщине приятно, когда за ней ухаживают. Я хочу загладить свою вину. Я хочу, чтобы мы с тобой начали все сначала. Дай мне шанс, и ты ни о чем не пожалеешь!

Ну, это уже просто ни на что не похоже! И переходит всякие границы. Она даже не знала, что он может быть таким настойчивым. Назойливым. Упорство – хорошее качество или плохое? Мимо них шли люди – сотрудники их отдела и соседних. Прошествовала эксперт Маша Камышева, бросив на Катю и ее воздыхателя быстрый заинтересованный взгляд. Она почувствовала себя актрисой на съемочной площадке, где ставят плохую мелодраму.

– Уходи отсюда! – прошипела она, дернув его за рукав, и сама быстро сошла со ступеней.

Он послушно потрусил за ней следом.

– Я просто за пирожками вышла, понятно? – рявкнула она, не выдержав этого преследования. – Я всего-навсего хочу купить пирожков! Три с капустой, три с картошкой и два с яблоками! И если ты сейчас не отцепишься от меня, то я… я…

– Не гони меня, Кать, – грустно сказал он, и углы его красивого рта опустились. – Пожалуйста…

– Не унижайся, – бросила она, презрительно посмотрев на бывшего поклонника. – Не веди себя как сопля! Тебе не идет. Да и женщинам, если хочешь знать, это совершенно не нравится!

Она ушла, не оборачиваясь, а он еще долго стоял и смотрел ей вслед.

– Игорь, а у тебя рынок сбыта налажен? – неожиданно спросил Бурсевич, и Лысенко недоуменно поднял брови:

– Какой рынок сбыта?

– Ну, ты индюков своих как будешь продавать?

– Борь, я про рынок сбыта, если честно, не думал еще.

Пять тысяч лысенковских индюков, помноженных на некие заманчивые цифры, сулящие фантастические прибыли, очевидно, не давали покоя Борису Бурсевичу и будоражили его воображение.

– А твой дядька куда их сдавал?

Лысенко потер переносицу и признался:

– Не знаю. Перекупщикам, наверное. Боря, мне сейчас не до того…

– Так этих перекупщиков уже сегодня надо искать, Игорек! А не тогда, когда все твои индюки разом вырастут!

– Борь, ей-богу, не до индюков мне… Слушай, а действительно, куда ж я их девать буду? – Майор, похоже, первый раз задался этим вопросом.

– Понял наконец! Ты загодя контакты налаживай. По рынку походи, объявление в Интернет дай.

– Я объявление дам, а они завтра передохнут! Лучше не надо, знаешь, я человек суеверный…

– Да с чего им дохнуть? – Бурсевич пожал плечами. – Ты ж этого индюковеда обратно на работу взял?

– Взял.

– Деньги ему платишь?

– Плачу.

– Он за индюками ухаживает?

– Боря, ну если бы он за ними не смотрел, с чего бы я ему платил?

– И они все живы?

– Да вроде хорошо себя чувствуют… пока… щас по дереву постучу!

– Ну вот видишь! А этот… помощник не знает, куда твой дядька индюков девал?

– Он не знает. Да, точно, он не в курсе. Это ж не его обязанность была… Да, точно, я ж у него уже спрашивал.

– Слушай, а давай я часть твоих индюков у нас в Управлении пристрою?

– Ты что, сдурел, Борь?!

– А что? – Бурсевичу эта мысль, видимо, понравилась. – Экологически чистый, отечественный продукт… каждый возьмет! К Новому году ты ж их как раз и вырастишь? Новый год все празднуют, поголовно. Кроме того, народ у нас занятой. А тут и бегать, искать ничего не надо, – индюшатина на праздничный стол – самое то. Сколько у нас людей? Да до хрена и больше! В одном нашем отделе больше тридцати человек! Если каждый возьмет по индюку…

– Боря, я тебя прошу! У нас вчера еще один труп прибавился, а ты тут с индюками пристаешь! Они и так у меня в печенках!

– Ладно, ты еще вспомнишь мою доброту, – пробормотал Бурсевич, глядя вслед выходящему из кабинета коллеге, и в глазах его зажглось превосходство биржевого гения над смехотворными потугами начинающего маклера, пытающегося впервые в жизни что-либо продать себе не в убыток.

Хочешь, я расскажу тебе, как в детстве убил котенка? Вот, ты уже и кривишься: не надо. А почему, собственно, «не надо»? Ты что, не хочешь знать обо мне правды? Да, я мучил животных – и находил в этом особенное удовольствие. Нет, я не посягал на нашего домашнего кота – папаша мне самому свернул бы шею, случись что с его дорогим усатым-волосатым. Нет, я был куда хитроумнее. Я и сейчас очень хитер, ты не находишь? Но мы отвлеклись. Мое поле деятельности было огромным, ведь бездомных котов и собак на улице хватало с избытком. Сначала я приручал глупых блохастых дворняг и тощих подвальных кошек. Мне приятно думать, что сегодня я точно так же обхожусь и с тобой, моя дорогая. Однако между тобой и бездомной бродячей сукой все же есть определенная разница. Не обольщайся на свой счет, моя желанная сучка, течка у которой никогда не заканчивается: различие это – только в цене прикормки. Животные довольствовались вынесенными из дому объедками, а для тебя всего лишь приходится покупать нечто другое. Но и ты, моя красавица, и они привыкали ко мне и с каждым днем подходили все ближе. Потом брали еду из рук. А затем даже мурлыкали и в экстазе терлись о мои ноги. Так что между тобой и подвальной тварью нет никакого отличия, разве не так? Ты точно так же глупа, труслива и при случае не прочь отобрать понравившийся кусочек у сук послабее. И точно так же ты падка на подачки. Именно они постепенно приучили тебя ко всему, что я с тобой сегодня проделываю. Те времена, когда ты довольно долго дразнила меня и не подпускала к телу, уже давно миновали. Тогда ты была благоразумнее, моя радость, и намного осмотрительнее. Тогда ты еще не потеряла остатки разума: одно время я даже думал, что ты почувствуешь – я хочу не просто трахать тебя. Что мне в конечном итоге будет нужно от тебя совсем не это. Ну, прости, любимая, я нафантазировал лишнего на твой счет. Мозгов у тебя не больше, чем у курицы, а жадность настолько непомерна, что ты хватаешь куда больше, чем способна переварить. Так что устроена ты довольно примитивно. Ты не способна делать правильные выводы и испытывать глубокие чувства – ни раньше, ни, тем более, теперь. Иногда я даже жалею об этом: насколько глубже могло бы быть мое наслаждение, если бы ты умела делать выводы! Но ты устроена по тому же совершенно простому, механическому принципу, что и как первая игрушка младенца, которую заводят ключом. И тебя тоже можно заводить – я давно подобрал к тебе ключик. Потому что внутри тебя находится некое маленькое устройство, которое автоматически щелкает и подсчитывает количество полученных тобой внимания-часов и цено-подарков. И когда я бросаю очередную монетку, замок щелкает и ты, как одушевленный автомат, раскрываешь для меня свои драгоценные, меркантильные, никчемные объятия. Впрочем, точно так же ты раскроешь их для любого другого – кто не поленится пораскинуть мозгами и разгадать твой простенький секрет. Порой мне жаль, что понятие психологического анализа тебе так же чуждо, как мне – чувство сострадания. Мне было бы интереснее играть с тобой, будь ты хотя бы на йоту сложнее… Однако, когда у меня полно свободного времени и нет других занятий, красивая, пусть и простенькая игрушка – это тоже хорошо. И рано или поздно – но скорее рано – я сделаю с тобой то же, что и с кошкой, как бы громко ты ни мурлыкала. Ибо ты хуже бездомных тварей, потому что те радовались даже тогда, когда я ничего им не приносил. Им было достаточно просто ласкового взгляда – но ты никогда не выражала радости, когда я являлся с пустыми руками. Ты надувала губки, хмурила брови, и райские врата для меня в такой день не открывались. Нельзя быть такой корыстолюбивой, моя радость! Ведь именно оттого, что ты отказывала мне в простеньком утешении – именно тогда, когда я больше всего в нем нуждался! – я накину удавку на твою замечательную, без единой морщинки, шейку и буду затягивать эту удавку медленно-медленно, наслаждаясь твоим страхом, твоей беспомощностью и твоим безмерным, хотя и недолгим удивлением. Потому что до этого смертельные петли на шеях других затягивала исключительно ты. И пусть это были всего лишь виртуальные удавки – от этого в моих планах относительно тебя уже ничего не может измениться. Я накину на твою шею вполне реальную веревку. И потяну так сильно, что услышу хруст твоих костей. Конечно, убивать кошек было намного проще и безопаснее. Но и удовольствия они мне доставляли куда меньше, чем твои безымянные подруги. Несравнимо меньше. Настолько меньше, что лишь убив первую из вас, я понял, что такое настоящее, сильное, ни с чем не сравнимое наслаждение.