240. Примерно двести сорок с чем-то рассказов. Часть 1 - А. Гасанов

Наклоняясь к согнувшемуся дугой Эдику, он хлопает его по тощей спине, кричит погромче:

– Пошли, накатим, братуха!.. Слышь?… Пошли!… Накатим!..

Я неприязненно убираю его руки. Эдику совсем плохо. Он в два раза слабее меня. Желудок пустой…

– Не трогай его. Сейчас мы придём…

– … Э-э-э!.. Братуха-а!…, – Володя звонко хлопает Эдика по спине, и я отталкиваю Володю, зло огрызаясь:

– Не трогай, говорю!.. Щас подышим и придём!..

С интересом наблюдавший за этим Паша замер, забыв, зачем пришёл. Володя тоже не маленький, а я так тявкаю, что тот аж руки поднял.

Непонятно откуда накатившей силой я хмуро, но вежливо бросаю им, словно даю указание:

– Щас подойдём мы, мужики…

Совершенно опешивший Паша аж замер, рассматривая меня сверху с любопытством. Его, видимо, забавляет то, что я его не боюсь.

А я боюсь!.. Ещё как боюсь… Если бы вы знали, как меня трясло внутри. Внимательный до деталей, я вижу его огромные кулачищи, его тупое лицо, а самое главное – меня трясёт от мысли, что если это чудище начнёт ко мне цепляться – я не смогу с ним лебезить, как Володя. Именно этим я его и заинтересовал.

И вот смотрит Паша на меня, как на невесту, зорко выискивает, в чём подвох-то?.. Ох, и горькой будет расплата, если Паша разочаруется…

– Да брось ты его!, – Володя смеётся, в шутку толкая Эдика под зад коленом, – Нажрался, сука…

И тут я взбесился.

Прижав Володю к стене, злобной рожей я дышу на него снизу, раздувая ноздри:

– Сказал – не трогай его!.. Видишь – плохо пацану!..

Володя лыбится, мягко расцепляет мои руки, примирительно кивает Паше:

– Пошли, братан!..

…Чуйка моя, чуйка… Откуда, каким боком, каким дальним предком я одарён этим животным своим предчувствием? Сколько раз выносила она меня из заварух, что после вспоминаешь, удивляясь – ведь должны же были грохнуть, и как не грохнули-то?.. Злоба-злобой, это конечно же хорошо. Кто-то сказал: «Гнев – плохой советчик». Нет, граждане. Именно вспышка лютой злобы ни раз выносила меня, словно боевой конь, из беды. Ослеплённый гневом, вы, презрев опасность, кидаетесь в бой, атакуя молниеносно, храбро и точно, и противник, очарованный вашей скоростью, бежит, поджав хвост… Сам убеждался ни раз. Злоба бывает разной.

Всё произошло так быстро, что потом этот момент я вспоминал с недоумением, удивляясь этому новому чувству – я боюсь вспоминать некоторые вещи. Вернее, вспоминаю с опаской, осторожно, как грязную прилипшую повязку снимаю с засохшей раны. Ни с того ни с сего вдруг нахлынет в памяти какое-то давнее событие, а вы сразу же мотаете головой, словно лошадь от дурного сна, отгоняя от себя неприятные или страшные воспоминания.

Володя отошёл от дверного проёма, и своим собачьим нюхом в долю секунды я отчётливо увидел, как вставший в самом начале вагона «на атас» Васёк кивнул Паше, а Паша, поймав «маяк», тоже кивнул в ответ. Заняв позицию, полностью перекрывая проход, здоровяк, словно боксёр перед гонгом, расставил пошире ноги и хрустнул пальцами рук за спиной.

– Слышь!.., – бросает он Володе, который ни чего не видит, и всё виснет на мне, слюняво и дурашливо чего-то объясняя.

Паша нетерпеливо взбрыкнул жирной ляжкой, но я его опередил. Небрежно и сильно отталкивая от себя Володю, я говорю по возможности громко, удивляясь своему спокойствию:

– Да отвали ты уже, дебил! Ты не видишь…

Володя машинально заваливается на меня по инерции, и я толкаю его так, что он падает, толкая Пашу дальше.

– Ты не видишь, сука тупая, тебя сюда резать привели?

Мои слова звучат так эффектно, что Паша замер, на мгновение забыв стряхнуть с себя Володю.

– Чё, Паша… Делай!., – говорю я, поднимая кулаки.

Этот момент мне вспоминать почему-то стыдно. Я – тощее пьяное щущиство, ощетинился и встал в боевую стойку, и так и сказал ему:

– Чё, Паша… Делай.

Не успевающий удивляться моей прыти Паша, невольно залюбовался мною, слабо отмахиваясь от слюней Володи, как от назойливой мухи:

– Да отвали ты уже…

Меня колотило внутри, и я боялся споткнуться о свои же ноги, и растянуться прямо тут в тамбуре, когда Паша, намереваясь чего-то сказать, протянул ко мне руку, и в это же время опостылевший всем Володя в очередной раз повис на Пашиной руке «братаннн!», а я, вздрогнув, машинально ударил Пашу кулаком в челюсть…

Всё замерло и остановилось. Поезду кто-то прогудел впереди, вагон накренился, и мы синхронно поставили руки на стену.

Паша засмеялся с удовольствием, и медленно вышел, улыбаясь мне, прикрыв дверь.

Я трясся так, что не мог идти. Повернулся к Эдику:

– Пошли…

Совсем плохо другу моему, смотрю я…

Сколько раз я вот так же зарекался… И выворачивает его наизнанку, а что внутри, что снаружи, пусто. Холодрыга зловонная. И хреново Эдику, и вагон трясёт, и качается всё, а тут вся эта история.

– Алик!, – озираясь на дверь, ко мне тут же кидается Володя, увидев, что Паша вышел, жарко шепчет плаксивым лицом, – Я им деньги отдал!.. Алик!.. Чё делать?… А?.. Я им…

Я мрачно гляжу на придурка, ещё разгорячённый вознёй, тоже с опаской поглядывая на дверь:

– Лучше бы ты им свою жопу…

– Алик!.., – Володя заливается слезами, хватает меня за шиворот, – Чё делать?.. Он сказал, что ему разменять надо… А я…

– Кто сказал?

– Да этот… Как его?… Серёга!.. Сказал, что ему надо пару штук по стольникам разменять, – Володя кривит лицо, быстро озираясь, и шепчет в лицо горячо, как молитву читает, – Почти четыре тысячи взял, сука!.. Деньги чужи-ие… Чё делать, Алик?!..

С трудом сдерживаясь, чтобы не ударить Володю, я тащу за талию совсем слабого Эдю, и Эдя болтается в моих руках, как сосиска, а Володя путается перед нами, аж пнуть охота.

– Отвали!.. Дай, я спать его уложу.

Мы вышли из тамбура и увидели в проходе ментов.

Три мента, два сержанта и летёха, один с автоматом.

Чуть не сбив с ног, буквально по нам, Володя кинулся по проходу, махая рукой:

– Товарищ мильцанер!.. Товарищ мильцанер!..

А менты уже остановились возле этих бандюг, первый фуражку на затылок сдвинул:

– Здоровы были!..

Тут же кто-то звонко шлёпнул ладонями, и послышался смех.

– Сёмочка!.. Кого я вижу!.. Кормилец ты мой!.. Всё трудишься?..

Виктор вскочил и чуть приобнял летёху, и тот чуть брезгливо придержал Виктора, сохраняя мундир:

– Тиш-тиш…

– А я смотрю – мать моя женщина!.., – сладко поёт Виктор, широко раскидывая руки, – Сёмочка идёт!.. Как ты, мил мой?.. Всё на посту, да на посту?..

Два рослых сержанта сзади скучно замерли, опершись спинами о поручни.

– Накатишь, Сём?, – Виктор прищурился, улыбаясь шаловливо, просительно шепчет, играючи, – А?.. Сём?.. По полтинничку? С хлопцами?.. А?.. Ну, я очень прошу… Ни куда твоя служба не денется… Ну, пожалуйста, Сём!..

А пузатый Сёмочка глазки замаслил, для форсу ерепенится, руку выдёргивает слабо:

– Сдурел ты, Витёк?.., – оглянулся, испуганно смеясь, будто ему глупость предлагают.

И Серёга с Васьком стоят счастливые, руки по швам, не налюбуются на Сёмочку.

Эх!.. И… Уговорили Сёмочку на силу!.. В первый и в последний раз Сёма согласился.

Тут же моментально стаканчики протёрты, водка нОлита, колбаска постругана.

Хлопцы дружно вздрогнули, и в гробовой тишине ахнули:

– За ВДВ!

– Колбаски возьмёшь?, – Виктор опять лизаться лезет. Спрашивает так, будто уже час уговаривает, того гляди прослезится, – Возьми, Сём!.. Ну, я очень прошу тебя!.. Колбаска хоро-ошая!.. А тебе с ребятками ещё полночи служить-то…

И тут же моментально пакетик организован, шесть бутылочек водки и сервелатика десяток палочек…

И летёха вздыхает, головой качая, лишь из вежливости уступая такому напору…

Воспользовавшись этой идиллией, я протискиваюсь незаметно по проходу с Эдиком, и слышу сзади, как Володя, вежливо подождав, пока менты закусят, твёрдо постучал в стеночку:

– Товарищ милиционер!.. А вот эти граждане у меня деньги взяли…

…С Эдиком мы доехали до Москвы, и мухами смылись из поезда, нахлобучив шапки на рожи.

Набрали товара, купив билеты назад, и без проблем добрались до дома, не показывая носа из купе. Под очень хороший процент мы сдали сразу всю аппаратуру одному оптовику, и он обещал расплатиться в течении недели. И больше мы этого оптовика никогда не видели.

Судьба Володи мне тоже не известна.

****

Ковёр

Хорошим летним утром у пенсионеров Карпенко пропал с галереи ковёр. Огромных размеров коврище. Просто сумасшедших. Что-то около 6 на 10, что ли?.. Или больше даже. На юбилей тот ковёр подарили им с супругой. Дорогущий персидский ковёр, ворс в 4 см. Замысловатого сложного рисунка, чистая шерсть. Ковёр чета Карпенко берегла и лелеяла.

– Не ча просто так его топтать!.. Не бояре, небось!., – Галина Ивановна не ленилась скатывать огромную тяжёлую штуку всякий раз, как гости уходили. Ковёр полностью не помещался ни в одной из комнат, приходилось оставлять рулончиком сбоку или подгибать.