Три грустных тигра - Гильермо Инфанте

Через три часа я зашел за Вивиан в «Фоксу». Не успел я появиться в холле, как охранник двинул ко мне, но тут Вивиан меня окликнула. Она сидела в потемках — в смысле, на диване в потемках.

— Что случилось?

— Бальбина, наша домработница, не спала, когда я поднялась, вот я и спустилась обратно предупредить тебя, чтобы ты подождал.

— А чего смеешься?

— Да Бальбина сначала спала, это я ее разбудила, свернула в темноте лампу. Старалась не нашуметь, а сама устроила такой грохот, да еще мамину любимую лампу разбила.

— Материя осталась…

— …а вот с формой беда. Не ожидала от тебя этих банальностей.

— Я же простой бонгосеро, не забывай.

— Ты музыкант.

— И главный инструмент мой между ног.

— Отвратительно. В духе Бальбины.

— Домработницы.

— Что тут плохого? Не служанкой же ее называть.

— Да я не про нее, я про себя. Она черная?

— Начинается.

— Черная или нет?

— Ну, черная.

Я промолчал.

— Да не черная она. Она испанка.

— Не одно, так другое.

— А ты ни одно ни другое.

— Где тебе знать, красавица.

— Может, выйдем, разберемся, как мужик с мужиком?

Это она, конечно, в шутку сказала, и тут я увидел, что, несмотря на вечернее платье, она еще совсем девочка, и вспомнил, как однажды зашел в «Фоксу» в надежде случайно встретить ее (часа в четыре, якобы перекусить в кондитерской), и она прошла мимо в школьной форме какого-то очень крутого колледжа для девочек, — на вид ей было не больше тринадцати-четырнадцати, — обеими руками прижимая учебники к груди, стараясь защитить свое тело, свое детство, свою юность, сутулясь, почти сгорбившись.

— Ты что, не знаешь, меня называют Бились Кид? — сказал я и сам рассмеялся. Она тоже, но чуточку фальшиво, не потому, что ей было не смешно, а потому что она не привыкла смеяться громко, и, хоть ей хотелось показать, что она поняла и оценила шутку, собственный смех казался ей вульгарным, видимо, кто-то ей сказал, что воспитанные люди не хохочут в голос. Может, это сложновато, так это потому, что для меня самого это сложно.

Я попробовал еще:

— Или Билли Бился.

— Ладно, хватит уже. Не знаешь, когда остановиться.

— Мы идем куда-нибудь или нет?

— Идем, да. Хорошо, что я спустилась, охранник бы тебя не впустил.

— Как поступим?

— Жди меня на углу у клуба «21». Скоро буду.

На самом деле я уже не хотел с ней никуда идти. Не помню, то ли я задумался об охраннике, то ли был уверен, что у нас ничего не получится. Между Вивиан и мной лежала не одна улица. Я покинул метафорическую улицу, перешел настоящую и вспомнил еще одну, то есть ту же самую улицу в тот вечер, когда познакомился с Вивиан, а потом повстречал Сильвестре и Куэ, только что проводивших Вивиан с Сибилой домой.

— Что скажешь, Гуно страдальцев? — блеснул Куэ своей эрудицией в европейской музыке. — Ты вот знал, что Гуно, да, да, он самый, «Аве Мария», был тимбалеро?

— Нет, чего не знал, того не знал.

— Ты знал, кто такой Гуно, но… — сказал Сильвестре. Он был пьяный, аж падал.

— Гуноно? — переспросил я. — Нет. Кто такой Гуноно?

— Да не Гуноно, а Гуно.

Арсенио Куэ заржал.

— Тебя разводят, mon vieux[10]. Ставлю сто песо против огрызка сигары, он прекрасно знает, кто такой Гуно. Он тимбалеро культурный, — вот так, с умыслом. — Как Гоуно, он же Гуно.

Я ничего не ответил. Пока что. Но еще отвечу, Куэ, mon vieux.

— Арсенио, — начал я и уже собрался сказать «Сильвестре», как вдруг услышал, что за спиной у меня кто-то звучно рыгнул, это и был Сильвестре, все норовящий упасть на Куэ, — тот еще дуэт.

Они засмеялись! Засмеялись дуэтом! Я мог бы разрубить их напополам одним взрывом хохота, одной улыбкой или одним взглядом. С дуэтами вечно так. Я знаю по музыке. Всегда есть первый и второй, и даже унисон у них хрупкий.

— Сильвестре, ты понял, как Куэ только что облажался?

— Да ты что, — удивился Сильвестре, чуть не протрезвев. — Ну-куэ, ну-куэ, изложи-куэ.

— Сейчас изложу.

Куэ посмотрел на меня. Кажется, он был заинтригован.

— Арсенио, Монвью, вынужден тебя огорчить. Гуно никогда не был тимбалеро. Ты его спутал, он у тебя спутался с Гектором Берлиозом, автором «Путешествия Зигфрида по Сене».

Мне показалось, что на миг Куэ пожелал стать пьянее Сильвестре, а Сильвестре — таким же трезвым, как Куэ. Или наоборот, сказали бы оба или каждый из них по отдельности. Я даже знаю почему. Однажды Арсенио Куэ поймал машину, а у водителя было включено радио, и они с Сильвестре пустились спорить, кого это передают (играли классическую музыку), Гайдна или Генделя. Водитель слушал-слушал, а потом и говорит:

— Друзья, это не Хайден и не Хендель. Это Мосар.

Выражение лица у Куэ, наверное, было такое же, как сейчас.

— А вы откуда знаете? — спросил он у водителя.

— Дак ведущий сказал.

Арсенио Куэ, конечно, сразу не успокоился.

— А вас разве такая музыка интересует, вы же шофер?

Но и шофер за словом в карман не полез.

— А вас разве интересует, вы же багаж?

Куэ не знал, что я эту историю узнал намного раньше, чем познакомился с ним, тогда уже знаменитостью. А Сильвестре знал. Он-то мне ее и рассказал давным-давно и теперь, наверное, тоже вспоминал, катался со смеху, валясь под тяжестью двойной пьянки — духовной и телесной. Но Куэ достойно вышел из положения. Он же все-таки актер. Он закосил под своего в доску парня.

— Бля, mon vieux, ты меня уделал по музыке. Это я с пьяных глаз, старик.

— Крытунут, — одобрил Сильвестре, имея в виду «ну ты крут». Алкоголь превращал его в истинного ученика Бустрофедона, вместо разговора из него лился скороговор.

Куэ смотрел на меня как-то странно, будто прицеливался. Он обратился к своему партнеру Пара эстрадных комиков. Что за жалкая философия.

— Сильвестре, ставлю свою зарплату против сгоревшей спички, я знаю, что наш Винсент хочет у меня спросить.

Я подпрыгнул. Не из-за Винсента, это он мог случайно услышать.

— Спорнем, я знаю, что ты хочешь знать?

Я промолчал. Только посмотрел на него пристально.

— Знает? — спросил у меня Сильвестре.

Я знал, что он знает. Козел. Я это сразу понял, как только с ним познакомился. В любом случае, достоин восхищения.

— Есче как знаю-у-у-у, — заверил Куэ, по-моему, с мексиканским акцентом, и Сильвестре то ли улыбнулся, то ли хихикнул глуповато:

— Что что что.

— Вот и держи при себе, — сказал я Куэ.

— Да что, что знает-то, — не унимался Сильвестре.

— С чего бы это? На меня же заклятья не накладывали. Я же не священный барабан.

— Что люди что, — нудил Сильвестре.

— Ничего, — отрезал я, возможно, слишком грубо.

— Напротив, — сказал Куэ.

— В смысле, напротив? — сказал Сильвестре.

— Много чего, — сказал Куэ.

— Чего много чего, — сказал Сильвестре.

Я молчал.

— Сильвестре, — начал Куэ, — он, — и показал на меня, — хочет знать, правда это или нет.

Кот играл с мышью. С двумя мышами.

— Что правда, — сказал Сильвестре. Я снова промолчал. Скрестил руки физически и умственно.

— Правда ли, что Вивиан дает. Или не дает.

— Мне без разницы.

— Дает дает, — заявил Сильвестре, стукнув кулаком по воображаемому столу.

— Не дает не дает, — передразнил его Куэ.

— Еще как, мать ее, — сказал Сильвестре.

— Мне без разницы, — тупо произнес я.

— С разницей, с разницей. Я тебе больше скажу. Ты свяжешься с Вивиан, а оно не женщина…

— Она малолетка, — сказал я.

— Что ж плохого-то? — удивился Сильвестре с немалой долей логики.

— Да никакая она не малолетка, — Куэ уже обращался только ко мне. — Я сказал не «она», а «оно». Оно пишущая машинка. И имечко у нее как у пишущей машинки.

— Что-что, — встрял Сильвестре, позабыв в пьяном безобразии одного из многих своих учителей, — поясни-ка.

Арсенио Куэ, артист, взглянул на Сильвестре и взглянул на меня — снисходительно, — выдержал паузу и сказал:

— Ты когда-нибудь видел влюбленную пишущую машинку?

Сильвестре задумался, а потом сказал: «Нет, никогда не видел». Я промолчал.

— Вивиан Смит-Корона — пишущая машинка. Что в имени? В этом — всё. Самая что ни на есть пишущая машинка. Только выставочный экземпляр, из тех, что стоят в витрине, и рядом надпись «просьба руками не трогать». Они не продаются, никто их не покупает, никто на них не печатает. Они для красоты. Иногда и не поймешь, настоящие они или муляж. Фикция, сказал бы Сильвестре, кабы мог это сейчас произнести.

— Я могу, могу, — возмутился Сильвестре.

— Ну, скажи.

— Пишущая машинка с фрикцией.

Куэ рассмеялся.

— Это получше будет.

Сильвестре обрадованно улыбнулся.

— Кто может влюбиться в пишущую машинку?