История под знаком вопроса - Евгений Габович

Итак, Кроче оспаривает верный с моей точки зрения тезис о том, что сперва появились анналы, а потом были созданы истории. Таким образом, четко видно, что для Кроче история здесь ― синоним прошлого. Конечно, прошлое не труп (в этом я согласен с Кроче), а неимоверно сложное и малодоступное человеческому наблюдению существование человечества в прошедшие временные эпохи. Но и история в моем понимании не мертва, хотя и живет по совсем другим законам, чем прошлое, в то время как хроника полумертва (и здесь Кроче близок к истине) и вдохнуть в нее жизнь может только наш процесс моделирования прошлого. Человек рождается не от трупа, а в результате бесконечно сложного биологического процесса, так что сравнение Кроче неприемлемо. Весь же спор исчезает, стоит только перестать отождествлять историю с прошлым и начать рассматривать вместо этого процесс моделирования прошлого во всей его полноте.

В главе «Определение истории» книги Бернара Гене «История и историческая культура средневекового Запада» (Языки славянской культуры, М., 2002) автор под заголовком «Простой и правдивый Рассказ» на стр. 21―22 пишет:

«С течением времени значение слова «история» отклонилось от первоначального. У некоторых авторов проявилась вполне понятная тенденция подразумевать под историей не рассказ о событиях, а сами события. Столь же естественно другие стали подразумевать под историей не рассказ о событиях, но труд, книгу, содержащую этот рассказ. Начиная с IX века специалисты по литургике превращают слово «история» в чисто технический термин: historia у них ― это рассказ, который описывает главным образом жизнь какого-нибудь святого и служит основой при составлении проповедей, которые будут произнесены во время богослужения, посвященного этому святому. Но какие бы смещения в смысловых оттенках этого слова ни происходили, в общем и целом история для всего Средневековья представляет собой то, что Исидор Севильский в VII веке определил как «narratio rei gestae» или, как скажет в XVI веке Лапоплиньер, «повествование о свершившихся делах». Лапоплиньер говорит даже: «правдивое и подробное повествование о свершившихся делах». Этими словами он подчеркивает, вслед за множеством авторов предшествовавших столетий, первейшее качество, которого всегда требовали от исторического рассказа: он должен быть правдивым».

Позволю себе сильно усомниться в последнем утверждении: и жития святых были крайне далеки от правдивости, и вся средневековая историография, как в общем-то и признает сам автор в других частях этой книги, была очень далека от этого требования. Впрочем на настоящий момент для меня важнее другое: сами историки признают, что интерпретация истории как синонима слова «прошлое» является отклонением от первоначального и естественного смысла слова «история».

Конечно, история ― это коллективная модель, причем модель размытая в том смысле, что у каждого из нас есть свое представление о прошлом, свой срез коллективной исторической модели. В зависимости от степени заинтересованности, уровня образования, степени критичности, знакомства с т. н. «источниками» и т. д. мы можем нести в себе разные срезы этой коллективной модели прошлого. На самом деле это даже некая совокупность разных коллективных моделей, ибо в зависимости от языка, на котором мы читаем, страны проживания, культурной или религиозной принадлежности, мы оказываемся в рамках разных исторических моделей прошлого.

Можно было бы еще рассмотреть роль более ранних моделей прошлого в создании современной его модели, ибо история это все гда еще и именно сегодняшняя модель прошлого, вообще сосредоточиться на динамике таких моделей. Но это выходит за рамки моей первичной цели четкого разграничения прошлого как генератора исторической информации и истории как способа обработки этой информации. Об этих способах и идет речь в данной книге.

Как будет показано в этой книге, та модель прошлого, которую я буду часто упоминать как традиционную (ТИ = традиционная история) имеет множество национальных вариантов, не говоря уже о разных моделях прошлого в разные века, а также о религиозных вариантах истории. К сожалению многие носители традиционной модели прошлого совсем или крайне мало задумываются о том, как возникла и как живет их модель прошлого ― эта самая ТИ.

ТИ знает каждый. В той или иной мере, но знает. Она представлена несметным количеством книг, фильмов, телевизионных передач, статей. Всего не перечислишь. Она превратилась в важную составную часть нашей культуры. Она вездесуща. От нее труднее укрыться, чем от самой распространенной религии. Она сама превратилась в своего рода религию. Она занимает в нашем обществе столь доминирующее положение, что любая ее критика, любое сомнение в ее верности, воспринимаются как жуткий афронт, как антиобщественное явление, как проявление бескультурья, чуть ли не духовного нездоровья. И тем не менее есть горстка мужественных людей, которые решаются эту нашу модель прошлого анализировать, критиковать и даже подвергать ее очень сильной, я бы сказал, уничижительной, критике.

Моя модель прошлого, мое видение прошлого, в корне отличается от ТИ. Я знаю, что ТИ в разных ― часто противоречащих друг другу содержательно и хронологически ― вариантах имеет гораздо больше число последователей, чем представляющаяся мне более близкой к реальному прошлому альтернативная модель исторической аналитики. Но научные истины не определяются путем голосования. Моя модель тоже, наверняка, несовершенна, однако она возникла на основе моего жизненного опыта, моих раздумий о прошлом, моего знакомства и с ТИ, и с многочисленными работами западных и российских ее критиков по анализу ТИ. Поэтому ни один традиционалистский «эксперт по прошлому» не сможет мне доказать, что мое видение прошлого не является неплохой его моделью. Я в достаточной мере доверяю своему скептическому видению прошлого, чтобы считать, что я смоделировал для себя прошлое ― не без помощи многочисленных критических исследователей ― лучше, чем это смогли сделать армады «экспертов», связанных по ногам и рукам традицией, академической или иной корпоративной зависимостью, собственной умственной ленцой, карьерными и финансовыми соображениями и другими общественными и индивидуальными ограничениями.

Историография ― не история

Где-то между прошлым и историей (как моделью прошлого) лежит, как мне кажется, историография. Впрочем, и на тему о последней у историков нет единства даже на уровне определения этого понятия. Энциклопедия Майера определяет историографию, как представление истории, имея в виду под последней прошлое. Но за представлением прошлого я предпочитаю закрепить термин «история». Таким образом, меня можно было бы обвинить в попытке изменить произвольно устоявшуюся терминологию, если бы у историков было единство по этому вопросу. Но такого единства нет, и БСЭЗ, в отличие от Майера, определяет историографию многозначно, как:

1. историю исторической науки в целом, а также как

2. совокупность исследований, посвященных определенной теме или исторической эпохе или

3. совокупность исторических работ, обладающих внутренним единством в социальнo-классовом или национальном отношении (например, марксистская или французская историография), наконец, как

4. научную дисциплину, изучающую историю исторической науки.

Обратим внимание на то, что варианты 2 и 3 близки по смыслу к определению [Майера]: если за тему взять мировую историю, а за эпоху время от создания мира до наших дней или до вчерашнего дня, то никакой разницы между историей и историографией не будет. В то же время варианты 2 и 3 покрывают пункты 1 и 4. Действительно, последние отождествляют историографию с историей моделирования прошлого и являются частным случаем определения Майера, ибо прошлая историческая наука является частью прошлого и изучая ее историю, мы моделируем часть прошлого. В малом энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона (1907 г., С.-Петербургъ) историография определена как

5. изучение исторической литературы какогo-либо предмета и

6. историческая литература вообще.

То есть около ста лет тому назад в русской исторической традиции историография была четко отделена от прошлого и занималась только написанным о нем. А история (согласно соседней статье той же энциклопедии) понималась как

а) совокупность фактов прошлого (но факт нам известен только благодаря его описанию или связанной с ним археологической находке и совокупность фактов прошлого не есть прошлое) и

б) наука о прошлом человечества (что вполне можно понимать как моделирование прошлого, правда, возомнившее себя наукой).

Иными словами, история тогда более или менее четко отличалась от прошлого. Еще четче это разделение у Карамзина [Предисловие, с. 9], для которого история была (священной!) книгой народов и должна была писаться. И хотя здесь под историей может вполне проходить и миф, смешения с прошлым здесь нет: книга есть книга, а прошлое есть прошлое.