Статьи из журнала «GQ» - Дмитрий Быков

№ 5, май 2009 года

Кто России всех нужнее?

В: Кто России всех нужнее?

О: Мистер Хайд.

Иногда, видит Бог, хочется задать себе наивный идеалистический вопрос: но сами-то они как же? Ведь они понимают, что врут; ведь они не верят ни одному собственному слову, и вся их патриотическая концепция очевидно и безнадежно слаба, даже если отказаться от нравственных оценок и апелляций к историческому опыту. Она просто никуда не годится, вот и все, — почему же они так держатся за нее?

Говоря «они», я, конечно, не имею в виду власти. Как всякий сторонник исторического детерминизма, я мало верю в роль личности и прочие приятные самогипнозы: тональность, положим, зависит от личности, но общая фабула исторического процесса, его цель и темпы — ни в малой мере. Речь идет об адептах русского неоязычества и неонацизма, о сторонниках арийского происхождения русских, а также о бесчисленных кремлевских пиарщиках, которые прежде пиарили олигархов, но вовремя переориентировались. Неужели все эти люди всерьез полагают, что у них получается привлекательный образ страны? Неужели им действительно кажется, что такой России кто-нибудь будет бояться, не говоря уж про уважение, преклонение и горячее желание сотрудничать? Неужели им действительно представляется, что жизнь их осмысленна и посвящена серьезной цели? Ведь любой, взглянув на жалкий продукт, получившийся в результате, поймет: Родина в их изложении выглядит безнадежно унылой, озлобленной и духовно провинциальной. И в этом смысле какие-нибудь «Воины креатива» с их мифом о чекистских засекреченных интеллектуалах ничем не отличаются от семнадцатилетнего скина, мечтательно обещающего в своем блоге раскрошить хлебальники всем гастарбайтерам, в особенности евреям.

У России сегодня нет патриотической концепции, а то, что есть, больше всего похоже на еду, которую уже ели и вдобавок плохо переварили. Яростная ксенофобия, направленная в особенности на Штаты, то есть на идеологическую опасность, а не на ту, что под боком. Чрезвычайно неприятная модальность — должен, обязан, не смей, стой смирно… Как можно внушать призывнику или подростку любовь к Родине, умеющей только требовать?! Не смотри по сторонам. Не отвлекайся. Ты должен меня любить, я у тебя одна. Ты должен служить мне, умереть за меня, и чем скорее, тем лучше. У тебя нет прав — прав нет вообще ни у кого в мире, их придумали либеральные лжецы, и в Америке тоже нету прав, не говоря уж о том, как там бездуховно, но у тебя по крайней мере есть компенсация. У тебя есть я, твоя Родина. Такой Родины больше нет ни у кого на свете, одна я такая, и за это счастье я отбираю у тебя все, что могу, и самого тебя, со всеми потрохами. Всякий раз, даже выезжая в Анталью, ты предаешь меня; одна мысль о том, что у меня есть не только завистливые враги, но и горячо расположенные ко мне друзья, уже посягает на мою обороноспособность. Стой и люби, а я ничего тебе не должна — ты уже получил главное счастье в жизни. Ты здесь родился.

И вот я думаю: они правда, что ли, полагают, будто такой пиар способен убедить или хоть подавить? Они действительно считают, что именно такую Родину хочется любить? А все они, которые это слушают и кушают, в самом деле, что ли, верят?

И убеждаюсь: да, они верят. Больше того: именно такая Родина устраивает очень многих. Почему — до последнего времени было для меня загадкой; но, глядя, как стремительно и охотно рекрутируются под знамена «Стратегии 2020» неглупые вроде бы люди, я наконец догадался. Такая концепция Родины отчасти сродни превращению Джекила в Хайда, а именно — внезапному счастью раскрепощения. Это вроде разрешения быть скотом — а для человека, даже самого цивилизованного, такое разрешение всегда сладостно, как-то даже оргиастично.

Ведь русская патриотическая концепция в ее нынешнем виде утверждает всего лишь, что чем ты хуже — тем органичней, родней и уместней. Это нечто вроде разрешения и даже прямого призыва быть откровенной, ни под кого не косящей, первозданной дрянью — и чем горячей и радостней ты себе это разрешишь, тем больше у тебя шансов на вознаграждение и, что еще ценней, национальную идентификацию. Поначалу я искренне удивлялся: как это отдельные личности, живые, с именами и фамилиями, радуются чьей-нибудь смерти? Даже если речь идет о трижды идейном враге — есть же какие-то приличия! Но служение Родине в отечественной патриотической концепции как раз и заключается в забвении приличий, в отказе от всяческой человекообразности — такова, скажем, была матрица поведения Долохова, который в «Войне и мире» предлагает расстреливать пленных, а особенный смак находит в том, чтобы спать с женой Пьера, живя при этом в его доме и на его средства. Вероятно, по меркам этой публики Долохов — больший патриот, чем Пьер.

Весь кодекс чести современного российского патриота сводится к тому, чтобы переиродить Ирода, то есть проявить себя максимально отвратительным образом. Чем больше и наглее ты врешь — тем искренней твой патриотизм: вот как ты любишь Родину — не боишься взять грех на душу ради ее процветания! Вообще как можно больше нагрешить во имя Родины — долг каждого истинного родинолюба: максимум жестокости, что говорить, иногда приятной и даже увлекательной! Кто недостаточно жесток, кто цепляется за бабские сантименты — тот в решительный момент, конечно, предаст нашу Родину; ей нужен только тот, у кого не осталось и намека на моральные ограничения. Во имя Родины надо уметь предавать (всех, кроме нее), убивать, терзать, шантажировать, лгать и ненавидеть; обратите внимание — как справедливо заметил Дмитрий Шушарин, все ценности «нового патриотизма» негативны, все с приставкой «не». Созидание не в чести: вся концепция свелась к защите недр. Быть русским сегодня — значит вести себя в любой ситуации заведомо наихудшим образом, и чем лучше тебе удается это «хуже» — тем более русским признают тебя те, в чьей компетенции находится выдача сертификатов. В сегодняшней русской дискуссии побеждает самый грубый, в схватке — самый безбашенный. Ум не нужен — он лукав и позволяет отвлечься от главного. А главное — озверение опережающими темпами, с точным сознанием происходящего и с детской радостью по этому поводу. Раскрепощенные Хайды — не строители и даже не идеологи, они по определению ничего не могут произвести, но нагнать страху и удовлетворить инстинкты они, разумеется, способны. И вся сегодняшняя концепция воспитания подрастающего поколения в околокремлевских молодежных организациях сводится именно к тому, чтобы дети наделали как можно больше гадостей и открыли в этом как можно больше радостей.

И детям нравится. Вот почему они соглашаются на такой образ Родины, не догадываясь еще, что всякая деградация происходит не по бесконечной наклонной линии, а по спирали. И спираль эта сводится в точку. В их личной биографии это будет та самая точка, в которой их сожрет кто-то еще более омерзительный.

Весь мир в понятном ужасе смотрит на то, как большая страна с великим прошлым провозглашает деградацию прогрессом, а стремление стать как можно хуже — основой национального духа.

Не думайте, ребята, что вас боятся. Дрожать можно и от брезгливости.

№ 6, июнь 2009 года

Чего бояться?

В: Чего бояться?

О: Нашествия варваров/

С ними надо что-то делать, потому что они живут рядом и вот-вот придут к нам в гости, да, собственно, уже и приходят. Мы решаем свои проблемы по-разному: одни, как Израиль, пытаются бороться с ними военной силой, другие, подобно России, ставят во главе их «своего варвара», наивно забывая, что в словосочетании «свой варвар» ключевым является слово «варвар». Неизвестно, чей выбор дальновидней, — очевидно одно: земной шар опять разделился на две половины, как это свойственно ему, столь двуполушарному. Раньше все было просто: Восток — Запад, коммунизм — капитализм, и СССР отчасти снимал эту невыносимую дихотомию. Теперь Запад остался с варварством лицом к лицу, без промежуточных режимов вроде нашего тогдашнего, все отчетливей конвергировавшего с США. Что делать с этим варварством — непонятно; главным отличием варвара от т. н. цивилизованного человека является вовсе не его вера, антихристианская по сути, но скорее всего его онтология, способ бытия. Это все чушь, что варвару не дорога жизнь, а для западного человека она якобы есть высшая ценность. Варвар отличается от христианина узколокальным видением исторического процесса: для него существует лишь род и его будущее, христианин мечтает о всечеловечестве (почему его и называют презрительно «общечеловеком»). Христианин освобождается от всего врожденного и ориентируется на то, что он сделал, для него врожденные вещи вроде национальности, пола или возраста — вторичны; как писал сыну Пастернак (жестокое письмо, но сын нашел же возможным его опубликовать!), Гёте ему ближе семьи, культурные связи — важнее родственных. Это грубое преувеличение, и сам Пастернак в личной практике следовал не только зову культуры, но и зову родства; однако он декларировал отказ от имманентностей — и эта отважная декларация выражает один из основных постулатов христианства. «И враги человеку домашние его; кто любит отца и мать более Меня, не достоин Меня» (Матф., 10:34–36) — это ведь не против домашних сказано; это о том, что есть ценности превыше врожденных, родовых. Для варвара их нет. Сегодня у варвара есть атомная бомба — у Ирана будет через год, у Кореи появилась весной. Я вовсе не хочу отождествить ислам с варварством — хочу лишь показать, чем в действительности чреват триумф радикального ислама, для которого понятия «свой — чужой» выше понятий «правый — неправый». И если сегодня мы не выработаем единой стратегии в борьбе с торжествующей архаикой, уже овладевшей наиболее современными способами массового убийства, — завтра нам придется воевать с варварами по их правилам.