Формула гениальности - Шокан Алимбаев

До конца дней прожил этот человек, так и не узнав, что любовь к людям – основа величайших деяний и чудес на земле. Не узнал, потому что сам лишил себя великого чуда.

Но к его сыновьям, внукам и правнукам пришли другие крылатые люди, пришли, потому что они любили людей и не могли не прийти к ним. И потому что они страстно хотели научить людей летать. Так оно происходит и доныне. Из любви к людям они спускаются на землю и учат людей летать. От небесных жителей они взяли бессмертие имен, а от земных жителей полную человеческих забот и трудов смертную жизнь. И зовут этих крылатых людей гениями…

«Могучая легенда… Какая-то непостижимая чистота нравственного чувства…» Баян взглянул на дату, стоявшую под произведением. Наркес написал легенду в одиннадцать лет! Как он мог за три года от величайшей дерзости и честолюбия прийти к идее величайшего самоотречения, к идее безграничной любви к людям? Что произошло в его жизни за это время? В каких обстоятельствах он находился в этот период? Или, быть может, это таинственный феномен человеческой психики, благодаря которому интеллект Наркеса, его дух развивались с непостижимой совершенно быстротой вне зависимости от всех обстоятельств его детства? Все это было крайне загадочно и непонятно.

Прочитать все художественные произведения Наркеса не было никакой возможности: их было слишком много. Чтобы познакомиться с ними со всеми, нужен был не один день. Баян поставил литературную тетрадь на полку и взял тетрадь, стоящую рядом. В ней были афоризмы Наркеса, написанные им, как и стихи, рассказы, легенды, монологи, в школьные годы.

Гениальность – это ясновидение разума.

Кто умеет превосходно делать великое, тот не умеет превосходно делать малое.

Слово сильнее меча.

Не все народы имеют великое прошлое, но все они имеют великое будущее.

Гениальность – это гигантизм духа.

Все знают, что можно убить человека, но нельзя истребить идею, но не все знают, что идеи сами могут убивать, как сабля, пуля и штык.

Нет более великолепного зрелища, чем гений, начинающий свой путь.

Все мы полководцы своей судьбы, где армии – это наши возможности, а битва – это наша жизнь.

Лицемеры – это единственные мулы, способные размножаться.

Многое для нас не существует только потому, что мы не существуем для него.

Каждый великий человек – поэт.

«Действительно, – подумал Баян, – разве не поэт человек, который заранее видит воплощение своей мечты? Разве смогли бы гении без необузданной фантазии и страстности достичь уникальных успехов, каждый в своей области? Какая, например, разница между гениальным геометром Болье, вызвавшим на дуэль тринадцать молодых людей и в промежутках между поединками развлекавшимся игрой на скрипке, и гениальным поэтом Байроном, любившим молча и подолгу стрелять в воздух из пистолета? В обоих случаях – одно и то же гипертрофированное развитие страсти. Очевидно, великие страсти и являются единственной основой великих открытий в искусстве и науке».

Самые могущественные и самые долговечные империи – это империи мысли.

Доброта всегда имеет предел, жестокость – безгранична.

Чем меньше мы постигаем сущность жизни, тем больше у нас оснований для бытия.

В духовном мире нет малых причин.

Гений и истина – это одно и то же. Одно – явление духовное, другое – явление материальное, но сущность одна – абсолютная.

Гения может унизить только его гений.

Когда гений выходит на ристалище, таланты покидают его.

Малые причины часто имеют великие следствия.

Афоризмов было великое множество. Они могли бы составить книгу более толстую, чем те книги афоризмов Лабрюйера, Лихтенберга и Ларошфуко, которые он видел на полке.

«Не слишком ли много для одного человека? – подумал Баян. – Научный гений, талант писателя и афориста. Не слишком ли расточительна природа по отношению к нему?»

Он взял с полки еще одну тетрадь. Она была самой толстой и состояла из семи общих тетрадей. Это был дневник Наркеса. С первых же строк записи увлекли юношу. С восхищением проглядев их, юноша тут же спохватился: «Слушай, это же в высшей степени бессовестно – читать чужой дневник, даже если он и разрешил», – Он поставил тетрадь на полку.

Целый день Баян находился под впечатлением прочитанного. То ему вспоминался один из стихов Наркеса, то один из рассказов, то возникал образ непостижимой чистоты из «Легенды о крылатом человеке» и образ самого подлого и низкого, то помимо воли сами собой звучали в нем яростные строки «Монолога гения».

…Это я пропел миру «Песнь песней» – «Илиаду» Гомера. Это я подарил миру редчайшие, как откровения бога, звуки скрипки Паганини, это я родил грандиозные симфонии Бетховена. Это я ваял скульптуры Микеланджело, это я писал картины Рафаэля.

Это я вобрал в себя всю гордость всех лощеных аристократов, которые когда-либо существовали на свете, и имел в себе то, что они не могли приобрести ни за какие миллионы. Это со мной не могли не считаться и во мне нуждались все короли, магнаты, меценаты, правители. Это меня приглашали ко дворам сотен коронованных особ, благородных по происхождению, но уступавших мне в гениальности, и если я вступал в отношения с ними, то ровно настолько, насколько это не ограничивало мою независимость. Ибо я знал, что перед лицом вечности мой гений выше их кратковременной власти…

«Дьявольщина! Какая непостижимая титаничность духа!» – с восхищением думал Баян.

…Это я один понимал, что единственный тиран, которому человек добровольно служит, – это его гений, что нет тирана страшнее гения и что иногда гений у человека – палач…

«В одном предложении три афоризма. Удивительно! Ни у одного из писателей я не встречал одной такой строки», – с безудержным восторгом, свойственным юношескому возрасту, думал Баян.

…Это за моим гробом в дождливый и снежный день 5 декабря 1791 года шли всего два человека, хотя при жизни я и назывался «божественным Моцартом». Это над моим гробом Виктор Гюго говорил: «Он был одним из первых среди великих, один из лучших среди избранных. Все его произведения составляют единую книгу, полную жизни, яркую, глубокую, в которой движется и действует вся наша современная цивилизация…

Вот то творение, которое он нам оставил, – возвышенное и долговечное, мощное нагромождение гранитных глыб, основа памятника, творение, с вершины которого отныне вечно будет сиять его слава! Увы! Этот неутомимый труженик, этот философ, этот мыслитель, этот поэт, этот гений жил среди нас той жизнью, полной бурь, распрей, борьбы и битв, которою во все времена живут великие люди. Великие люди сами сооружают себе пьедестал, статую воздвигнет будущее…»