Танец духов - Джон Кейз

Авада держали под колпаком уже давно, и дело шло к аресту, но тут в одном из его телефонных разговоров мелькнула многообещающая зацепка. Ему позвонили из Берлина и просили встретить и приветить «друга из Бейрута», некоего Аамм Хакима.

Задержание решили отложить на несколько дней, чтобы взять заодно и «друга из Бейрута». Все прошло гладко: Ника Авада схватили в аэропорту Субанг, когда он целовался с только что прилетевшим Аамм Хакимом.

Зато с Хакимом возникла проблема. У него был сирийский паспорт на имя Бадра Фариса. Паспорт вроде бы настоящий, не придерешься. В интерполовском розыске Бадр Фарис не числился. ЦРУ и местной полиции не за что было ухватиться: ничем не запятнанный иностранец, только что впервые прилетел в страну и хотя бы поэтому набедокурить в Малайзии не успел. Даже при том, что после одиннадцатого сентября законы для ЦРУ стали резиновыми, дело шло к тому, что сирийца придется отпустить.

Спецотдел малайской полиции был разочарован: готовились поймать большую рыбину, а схватили предпринимателя, который приехал в Малайзию строить фабрику по производству презервативов. О политических взглядах Фариса ничего известно не было. Очевидно, что большой религиозностью он не отличается: бритый, по-западному холеный, в чемодане бутылка виски и «Плейбой», в бумажнике визитки бейрутского секс-клуба и эскорт-сервиса.

Насчет звонка из Берлина Фарис якобы ничего не знал.

— Друг в Бейруте, — объяснял он полиции, — предложил мне помощь своего куала-лумпурского приятеля — мистера Авада. Дескать, тот может встретить меня, свести с нужными людьми в деловых кругах и помочь в бюрократических вопросах. Я с радостью ухватился за это предложение. Но я был уверен, что мой друг лично позвонит мистеру Аваду. Кто от его имени звонил из Берлина — понятия не имею. Сам я в Берлине никогда не бывал.

— Каким образом Авад узнал вас в аэропорту?

— А-а, тут все просто. Каждый из нас кого-то высматривал — по этому признаку мы друг друга и узнали.

В первый раз читая протокол допроса, Андреа задумчиво хмурилась. Правда ли, что Фарис — невинный бизнесмен? Тот ли человек Ник Авад, который помогает невинным бизнесменам?.. В телефонном разговоре Фариса назвали «Аамм Хаким». «Аамм» на арабском — почтительное обращение к брату отца. Если Фарис — дядя, то кто племянник? Может, из Берлина звонил именно его племянник? Или племянник — сам Ник Авад? Так или иначе, тут что-то нечисто. Фарис лгал или чего-то недоговаривал.

Теперь-то все было ясно, а тогда, после часового допроса, малайская полиция едва не отпустила этого «Фариса». Только случайно взгляд детектива остановился на утолщенном крае воротника сорочки сирийского бизнесмена. Детектив потянулся проверить: «А это что у вас?» — и получил внезапный удар между ног от мгновенно вскочившего со стула «Фариса». После этого задержанный рванулся к выходу. Полицейские догнали его у самой двери, навалились, скрутили, отняли зажатую в руке розовую капсулу. Стало ясно, что мистер Фарис отнюдь не безобидный бизнесмен.

В отличие от малайской полиции Андреа уже знала, кто такой этот «бизнесмен» с цианистым калием в воротнике.

Отпечатки пальцев позволили установить его личность: Хаким Абдул-Бакр Муссави, египтянин, пятьдесят четыре года, двадцать лет назад был исключен из «Мусульманского братства» за слишком радикальные взгляды — и занялся организацией террористической деятельности напрямую. На родине и в еще пяти странах полиция имела ордер на его арест. Министерство внутренних дел Омана и ФБР предлагали награду за его поимку.

Андреа пока что предоставляла малайцам самим докапываться до истины. Правда, она уже дважды незримо присутствовала при его обстоятельных допросах — сидела в соседней комнате, слушала разговор, при необходимости задавала в микрофон свои вопросы — местный детектив слышал их в своем наушнике и повторял вслух. Эта хлопотная процедура устраивалась для того, чтобы Андреа формально была вне комнаты, где применяли «особые методы» дознания.

Первое время Хаким держался молодцом: кричал «Аллах велик!» и ни на какие серьезные вопросы не отвечал. Но по мере того как через его тело пропускали все больше тока, он притих и начал отвечать — нес всякую лживую чушь, чтобы получить хотя бы несколько минут отдыха.

Андреа не спешила объявить прессе, какая важная персона международного террористического движения попала в руки малайской полиции. Это спугнет дружков Хакима — они быстро залягут на дно. Его арест должен до поры до времени оставаться тайной. Даже для местных спецслужб. Среди их сотрудников более чем достаточно скрытых врагов Америки.

Однако теперь наступала пора заканчивать игру и по-быстрому выпотрошить из Хакима все, что ему известно. Заключенного за несколько дней уже достаточно измотали, и можно было наносить последний удар.

Следственный центр — комплекс современных зданий в двадцати милях от Куала-Лумпура — был построен при финансовой поддержке США сразу после трагедии одиннадцатого сентября. За кокетливым названием Следственный центр, высокими бетонными стенами и рядами колючей проволоки скрывалась тюрьма — правда, не совсем обычная, а, так сказать, особо строгого предварительного заключения.

На проходной ждал офицер малайской полицейской спецслужбы Банерджи, высокий тридцатилетний этнический индиец с рябым лицом и зловещим шрамом на горле — несколько лет назад его полоснул при задержании куала-лумпурский вор. Андреа познакомилась с Банерджи два года назад, когда он проходил антитеррористическую подготовку в Штатах. Парень был свой в доску — в работе прилежен, к американцам искренне расположен, по выходным нырял с маской или прыгал с самолета, обвитый любимым питоном по кличке Рузвельт — с ним он и в воздухе не хотел расставаться, даром что тот всегда норовил оплести парашютный мешок.

Банерджи протянул Андреа пропуск для посетителя и спросил:

— Кто будет расписываться в получении заключенного?

Андреа одарила его улыбкой Моны Лизы и кокетливо повела бровями. Этим вопрос был исчерпан. Официально она сегодня где угодно, только не здесь.

— А насчет доктора Наджиба договорился?

— Здесь и ждет нас, — сказал Банерджи.

— Хорошо. Я хочу кое-что опробовать.

— А без доктора не получится? — усмехнулся полицейский.

Андреа небрежно пожала плечами:

— Доктор — на всякий пожарный. Не хочу, чтоб этот тип загнулся раньше времени… Кстати, как он там?

Банерджи закатил глаза:

— Упрямый, гад! Не колется. Думаю, еще не совсем понимает, к чему дело идет.

Комнаты для допросов находились во втором подвальном этаже. В лифте тихо пели «Битлз».

Банерджи подпевал.

— Послушай, — сказала Андреа, — я хотела спросить… Ты с ФБР уже разговаривал?

— Еще нет.

Андреа довольно хмыкнула.

— Значит, они пока не в курсе.

— Об Аваде им, конечно, известно. Протоколы его допросов мы шлем ФБР каждый день. А про Фариса никто не проболтался, я почти уверен.

Как проверенный друг, Банерджи имел право знать больше, чем остальные.

— Что он на самом деле Муссави, по отпечаткам пальцев уже установил и наш отдел, — сказал он. — Я торможу тем, что предлагаю получить признания от него, кто он такой. Потом информация неизбежно растечется по отделам и пойдет дальше по инстанциям. На этом мои возможности будут исчерпаны. Заключенного придется передать ФБР — и они снимут все сливки.

— Стало быть, время поджимает?

— Да, со временем у нас плохо.

Оба отлично понимали, что лучший шанс получить максимум сведений от Хакима — пока он в юрисдикции малайской полиции. После разрушения башен Международного торгового центра ЦРУ и военная разведка сбросили бархатные перчатки и заработали со средневековой жестокостью. Недопустимое при допросах сузилось до формулы: «отъятие органов». Иными словами, если руки-ноги и прочие подробности анатомии остались на месте, то и никакой пытки не было. Однако идиотский прокол в Абу Гребе — ставшие достоянием прессы фотографии пыток — так напугал американских политиков, что они дали задний ход. Отныне на любой допрос «с пристрастием» требовалось специальное разрешение. Разрешение приходилось каждый раз выбивать с непомерными усилиями и удручающими затратами времени и энергии. По мнению Андреа, это было форменное безобразие.

Никому не хотелось ставить на кон свою карьеру, давая письменное согласие на то, чтобы подозреваемому прищемляли дверью яйца.

После Абу Греба сверху пришли новые инструкции насчет строгости допросов. Читая их, Андреа не знала, смеяться или плакать. Пытки по-прежнему разрешались… было только запрещено делать арестованным больно. Пугать — пугай, а рукам воли не давай!

Главной мерой воздействия инструкция называла «создание дискомфорта» (ах, как умеют выражаться чиновники — никакой писатель не переплюнет!). Инструкция не возражала даже против «предельного дискомфорта». Однако этот «предельный дискомфорт» должен быть ограничен во времени. Можно создать какому-нибудь сукиному сыну наикрутейший стресс, вот только испытывать его нервы следовало не дольше часа. Затем рекреационная пауза — чтоб малый отдохнул и успокоился. И так до четырех раз в день — не более.