Братство. Крест и клинок - Александр Нежинский

Понятное дело, Алексей бегом кинулся выполнять просьбу, подумав попутно, что вроде бы имя свое не называл. Но мысль эта из головы тут же вылетела – сомкнув пальцы на упавшем посохе, он попытался легко его подхватить и… понял, что не может оторвать от земли! Одной рукой, во всяком случае. Не желая опозориться перед всей честной компанией, Леша взялся за «тросточку» двумя руками, напрягся… Посох старцу он подал с поклоном и надеждой на то, что никто не обратил внимания на сжатые в усилии челюсти и выступившие на лбу капли пота. Тросточка?!? Физподготовке, пожалуй, следует уделять еще больше внимания. Хотя… Чем дальше, тем больше Алексей понимал, что дело совершенно не в ней…

К «дому с собачкой» подходили, когда уже окончательно рассвело. Алексей даже успел перехватить часок сна в машине – пока дожидались приезда отца Михаила. Он, предварительно сходив к отдыхающему в микроавтобусе старцу за благословением, и вошел первый во двор.

Пятна крови, тянувшиеся от ворот к дверям дома и там обрывавшиеся, свидетельствовали недвусмысленно – явились они по нужному адресу. Дверь, кстати, против всех ожиданий, оказалась незапертой. Капитуляция? Или ловушка? Двое братьев, молча отодвинув плечами отца Михаила, шагнули в прихожую. В руках одного появился клинок, а у второго черная «машинка», как две капли воды, по мнению Алексея, похожая на пистолет ТТ. Однако, как все серьезно. Это Леша подумал, в свою очередь доставая из ножен кинжал. Береженого, как известно…

Предосторожности оказались напрасными. В глазах хозяина дома, дожидавшегося гостей, неподвижно сидя в кресле у окна, не было ни ярости, ни ненависти, ни готовности продать свою жизнь подороже. Только усталость, боль и полная опустошенность того, что когда-то было душой. На лице сидевшего «красовался» уродливо бугрящийся свежий шрам, правая рука висела на перевязи, под которой были видны окровавленные тряпки. Такими же тряпками – с расползаюшимся кровавым пятном, был обмотан и бок. Похоже, колдовских «сил» хватило худо-бедно на лечение только одной раны, остальные обрабатывались обычным способом, да и то кое-как. Крепко приложила колдуна святая благодать серебряных клинков…

Увидев среди вошедших отца Михаила, он попытался ухмыльнуться, но видно, любое движение мышц лица вызывало такую боль, что вместо ухмылки вышла лишь жалкая гримаса.

– Явился… Рад, небось, меня таким видеть? Ну, торжествуй. Хороших ты себе псов вырастил… батюшка! – последнее слово колдун не сказал, а словно выплюнул.

– Ну, любезный, по поводу псов господних это ты малость промахнулся. Домини канес – это не у нас, это у католиков. Да и вообще по поводу собачек – претензии не по адресу. Это к тебе, скорее, как мне кажется, – отец Михаил, в отличие от собеседника, был изысканно-вежлив, словно дипломат на приеме. – А что до радости… Ничего-то ты, как я погляжу, не понял. Вот потому и встречаемся… так. И с чего бы мне радоваться, скажи? С того, что ты кровью исходишь? С того, что пал – ниже некуда? С того, что в который раз уже умный и сильный человек все, что ему Богом дадено, во зло обратил и по ветру пустил? Или, может, тому, что все слова, которыми я тебя при прошлой нашей встрече образумить пытался, сбылись – и с лихвой даже? Так это мне не в радость, а в скорбь. Нечего мне торжествовать.

– Ну как же, – в голосе израненного колдуна уже не было и следа ерничанья, только боль. – Ты ведь победу одержал. Чернокнижника поганого прищучил. Можешь добивать.

– Ага, как же, вот прямо сейчас и начну, – священник обернулся к маячащим сзади братьям: – За аптечкой сходите кто-нибудь! И бинтов побольше захватите – перевязать его надо нормально, а не тем непотребством, что он обмотался. Болеутоляющего армейского возьмите – помрет, не ровен час. Да быстро!

– В благородство играешь! В доброту слюнявую, – сидящий в кресле попытался резко податься вперед, но тут же, зашипев от боли, свалился обратно, – хороша доброта – с острым ножиком!

– Да не играю я, пойми ты, наконец! – священник сделал шаг в сторону, пропуская братьев, вернувшихся со двора с бинтами и спецназовской армейской аптечкой. Двое из них сноровисто принялись оказывать хозяину дома медицинскую помощь – обрабатывать раны, перевязывать, вкалывать что-то. Третий тут же встал чуть сзади и сбоку от кресла, не спуская с раненого цепкого взгляда. Ну, так… на всякий случай. Отец Михаил тем временем как ни в чем не бывало продолжал беседу.

– В том беда твоя, что не можешь понять очевидного и поверить в него. Не играю я, не стараюсь кому-то или себе что-то доказать. Просто поступаю, как должно. Я ведь священник, а потому милосердие проявлять обязан ко всем – даже к такому, как ты. А по поводу острого ножика – тут не обессудь. Не надо заповеди трактовать буквально и вульгарно. Ты, прости, уже не человек. Бога отринув и на свой черный путь встав, ты в чистое зло превратился. А кто безучастно на зло взирает, тот его множит. Бороться с ним – Божье дело, правильное. И победу над тобой не я одержал, и не те братья, что серебром тебя маленько поучили. То Господь побеждает того, кого ты себе в хозяева избрал. Так было, так есть и так будет! Вот зря ты этого не понял в свое время, когда еще не погряз окончательно.

– Я не зла хотел… Знаний! И силы… – поникший головою колдун говорил тихо. Телесная боль от сверхмощных препаратов должна была уже уняться, но вот душевная, похоже, терзала еще сильнее.

– Ой, вот только этого не надо! – отец Михаил поднял руку, словно отмахиваясь от назойливой мухи. – Таких отговорок я предостаточно наслушался! И от тебя в том числе, когда ты этот, как его… и не упомню уже, первый клуб свой создавал то ли «белой магии», то ли «чистой энергии». Про целительство вещал, про «очищение через карму» и прочую, прости Господи, дурь! А потом одна из пациенток твоих едва не преставилась во время «лечебного сеанса», а другую чудом успели из петли вынуть, насилу отмолили потом! Доцелительствовал! Ну, появились мы вовремя, прекратили ваши занятия богопротивные. Тебя вразумить пытались, втолковать, что лезешь в запретное, в бесовщину, в грех тяжкий сам стремишься и других тащищь. А ты что? Вместо покаяния в глушь переехал, и не просто за старое принялся, а в самое что ни на есть гнусное чернокнижие ударился?! Знаний ты хотел? Власти ты взалкал, над людьми и над миром и за обещание этой власти душу нечистому продал!

– Не продавал я души!

– Кому лжешь?! Себе? Или ты думал, что можно с нечистым по чуть-чуть якшаться? Нет уж – тут или ничего, или все. Пропал ты, Мирон, совсем пропал, – священник впервые назвал давнего, как видно, знакомца по имени. – Мало того что порчу наводил, приворачивал-отворачивал, в зверя перекидываться начал, тем самым образ и подобие Божие, тебе при рождении даденные, осквернив, так теперь ведь и смерть на тебе.

– Чья смерть? – колдун вскинулся как ошпаренный, забыв о ранах.

– Твоих рук дело? – отец Михаил протянул хозяину дома листок с колдовскими письменами, до этого переданный ему Алексеем.

– Это – нет! Это – не я!

– Врешь! Вижу, что врешь! От кого еще подобное непотребство могло к девчонкам – соседкам твоим попасть? Кто их на «гадание» надоумил, вместо которого они демона вызвали?! – священник повысил голос, глаза его горели праведным гневом обличителя, а колдун, похоже, начал жалеть, что не истек кровью до его прихода…

– Да! Да… моя вина! Я им эту бумагу передал. Но писал не я – не под силу мне такие гримуары. Не того я полета птица, – хозяин дома уже не пытался «идти в отказ». И Леша с восхищением подумал, что умению отца Михаила «колоть» подозреваемого могли бы позавидовать самые матерые опера.

– Птица?! Тварь ты, прости Господи, смрадная! И не говори, что понятия не имел, что несмышленым дурехам подсовываешь! Не сам, говоришь, писал? А кто? Откуда взялось?

– Женщина мне его передала! Ведающая. Приезжала… Раз, потом второй – с ученицей. Сказала, что еще учениц себе ищет, но надобно испытать их. Потому, что соплячек, у которых только парни да привороты любовные в голове – пруд пруди. А тех, кто с серьезными силами дело иметь не побоится – раз-два и обчелся. У нее, мол, времени нет со всякой шелупонью возиться, так что пусть пробуют – у кого получится, того она под крыло и возьмет. Им золотые горы обещала, ну и мне тоже… много чего…

– Вот оно, значит, как?! Вы тут опыты ставили? – на лицо отца Михаила в эти минуты невозможно было смотреть без страха. Очень уж мало в нем осталось от облика смиренного слуги Божьего. На колдуна смотрел капитан спецназа, когда-то снимавший в далеких горах «духовских» часовых голыми руками. Казалось, еще мгновение и звук треснувших позвонков раздастся и в этой комнате. – А знаешь-ка что? Я вот сейчас тебя отведу на двор, где как раз вся родня этих девчушек собралась. И той, что умерла жуткой смертью, и той, что, похоже, с ума сошла. Там тебя и оставлю, а перед этим кое-что родственникам растолкую. Я, может, тоже опыт поставить хочу – на предмет того, что конкретно они с тобой сделают.