Сошел с ума - Анатолий Афанасьев

…Володи около дома не было, и это показалось мне странным. Вроде, договорились повидаться. У родного ларька он тоже не маячил. Ничего, подумал я, появится. Чувствовалось, что он где-то рядом. Я отсутствовал четверо суток, но, увидев знакомый двор, чуть не прослезился: припаркованные где попало машины, детская площадка, мусорные баки с вечно дымящимся костерком — малая родина!

Выйдя из лифта на четвертом этаже, я обмер. Зрелище было паскудное. Дверь с разодранной в клочья обивкой — ощущение содранной кожи! — держалась на одной верхней петле, неровные щели в перекосах, у дверного проема отбиты целые куски — и все вместе выглядело, как наполовину вырванный зуб. Мне стало почти физически больно — зуб-то мой! Сиреневая, размером с юбилейный рубль блямба-печать усиливала впечатление жути. Вдобавок остатки замка выковырнулись наружу острыми зазубринами. И еще эта сволочь Володька сказал, что все в порядке.

Поохивая, я потянул, отодвинул дверь, еле удержав ее в стоячем положении. Что ожидало меня в квартире, не хотелось и думать, но в любом случае я бы ошибся. Не разор, не печаль разграбленной квартиры встретили меня, едва я вступил в гостиную, а увесистый кулак и ухмыляющаяся рожа незнакомого молодого человека в спортивной куртке. Я получил с ходу два удара: один в солнечное сплетение, другой — прямо в лоб, и уже с полу разглядел, что гость не один, а их двое, но очень похожих друг на друга и одинаково, приветливо дыбящихся.

— Добро пожаловать домой, Миша, — сказал один, а второй с удивительной сноровкой обмотал мое туловище бельевой веревкой. Я еще не отдышался, как уже превратился в затянутый крепкими узлами кокон.

— Нигде не жмет? — заботливо поинтересовался первый, сладкоречивый.

— Вы кто?

— Грузчики, — гоготнул парень и ловко заклеил мне рот липкой вонючей лентой. В таком положении, в каком я очутился, мне была видна только часть комнаты — телевизор, угол дивана и ковер на стене. Все, вроде, в нормальном состоянии. Повернув шею, отчего в ней что-то неприятно хрустнуло, убедился, что остальные вещи тоже на своих местах. Но любимая геранька в широком глиняном горшке без полива заметно подсохла, пожелтела.

Парни закурили, один куда-то позвонил. Доложился: Алеха. Потом молча слушал. Сказал уверенно:

— Никаких проблем. Он смирный. Щекотки боится.

Положил трубку. Сообщил подельщику:

— Велено везти.

— Ну давай, — глянул на меня, лежащего навзничь, с каким-то сомнением. — Может, кольнуть для верности?

— Не стоит. Старенький. Черт его знает, как подействует.

Из-за ленты, туго залепившей рот, я не мог участвовать в разговоре, хотя у меня было что сказать.

Для удобства транспортировки меня закатали в коврик, на котором я лежал, но тут не обошлось без накладки. Коврик оказался коротковат, голова торчала наружу. Парни, хохоча, попытались втиснуть ее вглубь, но это можно было сделать, только вдавив череп в грудную клетку. Выход нашли такой: натянули на мою торчащую башку спортивную сумку и захлестнули молнию, прищемив кожу на шее. Это было болезненно.

Потом понесли. В лифте поставили стоймя, но головой вниз. Под лошадиный гогот, доносящийся как бы из-за стены, я стоически боролся с удушьем. Но все же на какое-то время провалился в черную бездну. Очнулся — едем. Сумки на голове нет, скрюченный, болтаюсь на заднем сидении. Мыслей никаких. Страх. Ощущение бессилия. Унизительное чувство вины. Говорил же Трубецкой: сиди в гостинице. Поперся, придурок.

Приехали. Опять сумка на голову, писк молнии, острая боль в кадыке. Понесли куда-то. Голоса, ступеньки. Лифт. Распеленали. Распечатали. Содрали ленту с губ. Посадили в кресло. Только ноги остались связаны.

Комната с высоким окном, офисная обстановка. Канцелярский шкаф, зеленый рабочий стол, компьютер, телефоны. В углу — телевизор с огромным экраном. За столом человек в золотых очечках, щегольски одетый, хмурый. С ним мы прежде виделись. Георгий Павлович, один из боссов «Карата». Значит, скоро будут бить мордой о капот.

— Ну что, прочухался, писатель?

Я кивнул.

— Понимаешь, что игрушки кончились?

Я кивнул еще энергичнее.

— Меня узнал?

— Да, конечно.

— Тогда слушай внимательно. Разговор деликатный, интимный. — В комнате, кроме нас, все те же две дыбящиеся спортивные рожи, но они так скромно сидели у стены на стульях, что были похожи на каменных истуканов. — Теперь, Михаил Ильич, только от тебя зависит, оторвут тебе тыкву или нет. Скажу прямо, это вообще чудо, что она до сих пор на плечах.

— Понимаю, — сказал я солидно.

— Плохо, видно, понимаешь, — бросил быстрый взгляд на парней, и один их них, точно разжатая пружина, метнулся ко мне и, ухватив сзади, несколько раз подергал за уши. Жест безобидный, игривый, но на какое-то мгновение я все же оглох. Парень бегом вернулся на свой стул.

— С дурными людьми ты связался, писатель, — сурово заметил Георгий Павлович. — Они тебе не компания. Ты хоть знаешь, кто такой Трубецкой?

— Князь? Декабрист?

— Тебе, Миша, дурочку валять осталось недолго… Так вот, этот Трубецкой, князь он или грязь, на самом деле крупнейший аферист и вымогатель. На нем пробы негде ставить. Но его поблядушка, Полинка Савицкая, пожалуй, даже похлеще будет… Одного в толк не возьму, чем тебя купили? Ты же солидный человек, книжки пишешь, благонамеренный гражданин — и связался с самой что ни на есть отпетой мафией. Они что — много денег обещали?

— Они — мафия, а вы — нет?

— Мы — нет. Тебе трудно поверить, но это так. Мы честные предприниматели, бизнесмены. Конечно, эта страна сейчас переживает сложный переходный период, не мне тебе говорить, приходится иногда играть не по правилам, особенно когда имеешь дело с такими волками, как твои дружки… Впрочем, все это лирика. Вернемся лучше к нашим баранам. Помнишь, я попросил тебя о маленькой услуге и ты меня подвел. За это придется расплатиться. Крепко расплатиться.

Глазенки под очечками сверкнули тусклыми огоньками.

— Вы просили, но я-то не давал согласия.

— Твое согласие вовсе не требуется. Ты чего-то все же не понял. Объясню в последний раз. Миша! С того момента, как ты меня подвел, и не только меня, значительно более могущественных людей, ты просто-напросто перестал существовать. Твои руки, ноги, твоя квартира, твоя дочь, да все, чем ты дорожишь, больше тебе не принадлежит. Тебя уже нет даже в виде трупа.

— А что же есть? — удивился я.

— Фантом, Миша, обман зрения. Дунь — и исчезнет. И никто никогда не узнает, куда ты делся.

— Ну что ж, значит, такая судьба.

— Не судьба, а дурь твоя… Миша, скажи честно, хочешь еще немного пожить?

— Очень хочу.

— Я могу тебе это устроить.

— Обманете?

— Зачем? Какой смысл? Ты же не представляешь никакой ценности и, главное, никакой опасности. Повторяю, мы не мафия, мы действуем в законе. Вот тебе, кстати, подтверждение. Все, что нам надо от тебя получить, мы и так получим без труда. Современная наука это позволяет. Но с другой стороны, у тебя больное сердце, два года назад был инфаркт, вдруг не выдержишь новейших методов дознания. Зачем рисковать даже минимально? Не проще ли договориться полюбовно?

— Конечно, проще. А что вам надо?

— Трубецкой в Москве?

— Шутить изволите?

— В каком смысле?

— Князь Трубецкой, печально известный роковой ролью в декабрьских событиях, умер в прошлом веке. Памятник ему…

Георгий Павлович кивнул, и на сей раз дыбящиеся истуканы ринулись на меня вдвоем. Надо заметить, от природы я человек слабодушный, то есть как всякий книжник жидок на физическую расправу, но в ту минуту был уже запуган до такой степени, что воспринимал происходящее как бы издалека. Забавный феномен психики. Крайняя степень животного ужаса иногда заставляет самого хлипкого интеллигентика держаться так, будто он на самом деле двуглавый орел. Но недолго длилось мое геройство.

Озорники повалили меня на пол, и один уселся на грудь. От него несло чесноком и гарью. Он спросил озабоченно:

— Глазик выдавим для начала?

— Без глазиков ослепнет, — задумался вслух Георгий Павлович. — А я хочу, чтобы он кое-что увидел. Пожалуй, отрежь ему ухо.

Неизвестно откуда в пальцах истукана сверкнуло лезвие, и он жестом парикмахера, проверяющего остроту инструмента, легонько чиркнул меня по губам. Вместе с саднящим уколом я ощутил сильнейший позыв на мочеиспускание.

— Подождите!.. Я вспомнил. Трубецкой в Москве.

— Ну-ка, отпустите его, — распорядился Георгий Павлович.

Мгновенно мизансцена была восстановлена: я в кресле, истуканы на стульях у стены.

— Попить бы! — попросил я. Георгий Павлович прошелся по комнате, сунув руки под мышки.

— Потерпи, дружок. Скоро напьешься… И где же он в Москве прячется?

— Не знаю. — На высокое чело хозяина набежала горькая дума, и я поторопился добавить: — Он позвонит мне в гостиницу.