Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны - Мариз Конде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утром она купала малышей, потом кормила, как мать-наседка, потом учила, как соблюдать гигиену, и с увлечением пела им песенки из собственного детства – «Всем, ребята, нужно знать, как капусту нам сажать», а еще – «Братец Жак, братец Жак, спишь ли ты, спишь ли ты? Колокол звонит, колокол звонит, динь-динь-дон».
Ивана стала умолять брата:
– Умоляю тебя, ну потерпи немножко. Подумай, как огорчится мама, если мы вот так сразу уедем из Мали. Давай подождем несколько месяцев, и, если ты будешь по-прежнему несчастлив, мы поговорим и примем решение.
Иван не умел отказывать сестре и согласился остаться в Кидале, где вскоре волей-неволей приобрел двоих друзей. Первого звали Мансур. Он был сыном одной из сестер Лансана, которая умерла при родах, причем чрезвычайно тяжелых. Все обвиняли в смерти матери самого Мансура, и несчастный ни в чем не находил утешения. Он стал посмешищем для всего поселка: заморыш с вечно хмурой, неприветливой миной и в довершение всего – с писклявым голосом, который вызывал у всех, кто его слышал, приступ безудержного смеха. Из-за шумов в сердце он не смог работать в милиции, что, конечно, тоже не добавило ему уважения соплеменников. Его упрекали в том, что он вообще ни разу не сделал ничего хорошего. В настоящее время Мансур работал в ресторане в центре города, «Балайó», – так себе забегаловка без претензий с хозяевами-французами, где занимал не самую престижную должность судомойки.
Между ним и Иваном мгновенно возникла симпатия. Оба почувствовали, что словно сделаны из одного теста – того самого, из которого слеплены все неудачники на свете. У Ивана, собственно говоря, никогда не было друзей – все его мысли занимала сестра. Он впервые открыл для себя радость общения с человеком, чьи реакции, горести и умозаключения ему близки. Он, к собственному удивлению, стал рассказывать Мансуру о своем детстве, которое привык считать совершенно неинтересным. Он находил непривычные для себя слова для описания родной страны, матери, бабушки и бесчисленных мелких событий, которые вдруг всплывали в его памяти и буквально переполняли его. Как-то вечером друзья сдвинули свои стулья поближе и болтали ночь напролет. Мансур, привыкший больше молчать под градом привычных насмешек, высказывал все, что у него накопилось. Он часто повторял:
– Надо валить отсюда. Это не страна, а прихвостень Европы, здесь не было создано ничего уникального, и хорошего здесь ждать не приходится. Надо валить в Европу, чтобы вырвать ее из когтей капитализма.
Ивана не слишком убеждали речи друга. Еще меньше, чем шоколадоварение, его отвращали идеи насилия, которые он совершенно не разделял. Да, он и сам мечтал уехать в Европу, но не для того, чтобы «уничтожить капитализм», – а в поисках лучших условий для жизни, заметно отличающихся от тех, что он видел в Гваделупе и в Мали. Иногда Мансур позволял себе весьма серьезные обвинения: он утверждал, что Лансана – пьяница, он даже придумал ему прозвище «алкоотшельник».
– Алкоотшельник? – Иван ничего не понял. – Что ты хочешь этим сказать?
Мансур ответил, понизив голос:
– А ты не замечал, как он ведет себя, когда возвращается вечером домой? Приходит весь скрюченный, быстренько запирается в своей хижине и выходит только с первыми лучами солнца. А все потому, что он напивается, а потом испытывает похмелье.
Взволнованный подобными предположениями, Иван стал следить за отцом, которого пока так и не смог полюбить. И быстро выяснил, что Мансур крупно ошибается. Вовсе не ради употребления спиртного Лансана запирался в своей хижине, а ради женщин, к которым, как оказалось, испытывал неутолимое влечение. Некоторые из них были замужние, и им нужно было свести концы с концами. Другие – наивные молоденькие девочки, для которых он был знаменитость, пусть и вдвое старше. А иные – просто-напросто проститутки, умелые жрицы продажной любви. Ивану было омерзительно подобное распутство, ибо его собственная любовь, испытываемая к сестре, делала его чистым. Женское тело было для него священным. Он не признавал половые сношения без любви. Лицемерие отца, который вечно учил всех жизни и цитировал Коран, было ему противно.
Каждый день Иван все больше ненавидел это жилище и все меньше верил в авторитет отца. Лансана обращался с ним, как с пацаненком лет двенадцати, и не стеснялся одергивать в присутствии других людей. Он называл его «тот самый, кто не знает, куда ступает». Иван не понимал, почему все смеются над этой фразой, и пытался понять, что она означает: что он зазнайка, безумец или просто наивный дурачок?
Вечером Мансур снова придвинул свой стул поближе к Ивану. Тот сразу почувствовал, что друг чем-то сильно взволнован и готов сделать важное признание.
– Вчера я познакомился с человеком по имени Рамзи, родом он из Ливана, – прошептал он. – Вместе с группой других парней он отправит меня в Ливию, а потом в Европу – сердце всего террористического движения. Хочешь поехать с нами?
Иван глядел на него с открытым ртом, так что Мансур продолжал:
– Это тебе обойдется всего в пятьсот малийских франков – потому что Рамзи делает это не ради денег. А ради веры. Необходимо уничтожить порабощенный мир, к которому мы принадлежим.
Иван отрицательно помотал головой и отговорился тем, что, мол, не может расстаться с сестрой, не сможет оставить ее одну-одинешеньку здесь, где она почти никого не знает, и отправиться неизвестно куда.
Через несколько дней Мансур пропал, оставив Ивану на память свой Коран со следующим посвящением: «Однажды мы снова встретимся. Брат, который любит тебя и будет любить всегда». Каких только сплетен не распускали по поводу его исчезновения! «Вы только представьте, в «Балайо» он отдавался иностранцам, ясное дело, туристам, которые щедро платили за его услуги!» В полиции рассказали, что, по их внутренней информации, Мансур отбыл в Бельгию, чтобы стать членом террористической группы, которая готовит там теракт. Но, к сожалению,
