Нарративная практика. Продолжаем разговор - Майкл Уайт

Какова наша роль – не осознавая того, воспроизводить и транслировать нормы и правила современного дисциплинарного общества? Или поддерживать разнообразие современной жизни? Продвигать скудные однобокие представления о жизни – или привносить сложность, развивая альтернативные истории? Какой контекст мы создаем в кабинете – тот, что подтверждает уже известное и привычное, или такой, в котором мы двигаемся в сторону неизвестного, того, что еще можно узнать? И что мы ищем – привычное в необычном или необычное в привычном?

Заключение

В этой главе я рассказал о нескольких ситуациях, которые стали поворотными вехами в истории моей работы. Я описал, каким был мой отклик на эти ситуации, и каким образом на него повлияли моя собственная этика, мои принципы и правила. В заключение хочу сказать, что я убежден, что качество работы зависит от того, следуем ли мы перечисленным выше принципам. Если мы не считаем эти принципы важными, то мы можем перестать замечать жизнь во всем ее разнообразии. Если мы не ставим их во главу угла, мы рискуем просто поддерживать само собой разумеющиеся дискурсы нашей культуры, которые ведут к конформизму и единообразию. Если мы игнорируем их, мы можем стать, сами того не осознавая, соучастниками традиционной власти, воспроизводя неравенство. Или же, хотя и невольно, будем реализовывать технологии современной власти, оперируя принятыми в нашей культуре нормирующими убеждениями.

Глава 3. Власть терапевта: изменяя традиционный терапевтический контекст

В среде психотерапевтов принято воспринимать терапевтический контекст как священную неприкосновенную фигуру, никак не связанную с доминирующей в обществе культурой отношений. Однако отсутствие рефлексии в этой области приводит к тому, что та же самая культура отношений неосознанно воспроизводится самими терапевтами, а это, в свою очередь, воспроизводит контекст, способствующий возникновению и развитию проблем у тех, кто обращается к нам за помощью (например, возвеличивание индивидуализма и укрепление жестких рамок гендерных ролей).

В этой главе я приведу примеры того, как в рамках терапии может воспроизводиться доминирующая культура, проанализирую, как это влияет на всех людей, вовлеченных в терапевтическое взаимодействие. Расскажу о некоторых выводах и следствиях, которые требуют от нас пересмотра представлений о терапевтическом контексте. Таким образом, мы сможем увидеть, что на самом деле мы делаем, находясь в рамках традиционного представления о роли терапевта, и как мы можем это изменить.

Властные отношения и культура терапии

В последние годы многие терапевты сталкиваются с одной и той же проблемой: как изменить культуру терапии? Пересмотр терапевтической практики дается нелегко, но мы можем найти способы это сделать. Если принятые в психотерапии отношения воспроизводят принятые в доминирующей культуре отношения, значит, возможно и обратное – изменяя культуру отношений в кабинете, можно влиять и на трансформацию отношений в обществе. Очень многие из нас уже делают это. Вот на этом я и предлагаю сосредоточиться.

Джеймс

Представляясь, Джеймс говорит о себе: «Я шизофреник». Он рассказывает мне свою историю психотических эпизодов и госпитализаций в психиатрическую больницу. Он приводит детали своих основных диагнозов и перечисляет лекарства, которые принимает. Дальше он начинает рассуждать об общем состоянии дел в своей жизни и в процессе этого знакомит меня с чувством глубокого отчаяния, с которым борется каждый день. Он так отчаянно старается, и все же каждый раз терпит неудачу. Ему так хочется, чтобы его жизнь продвигалась вперед, но снова и снова то, что он называет «эпизодами с голосами», сбивает его с пути, выбивает у него почву из-под ног.

Я спрашиваю у него, что для него значит «продвигаться вперед»? Некоторое время он не может найти слов. Потом его глаза наполняются слезами. Он говорит, что чувствует себя неудачником. Он говорит, что «продвигаться вперед» значит столько всего разного! Это значит быть способным делать все то, что не способен делать он: быть личностью, не быть зависимым, крепко стоять на ногах, уметь себя ободрять и поддерживать, быть уверенным в себе, быть человеком, у которого «все схвачено», собранным, и более всего остального это значит быть принятым окружающими. Джеймс так старается получить принятие от окружающих, так хочет чувствовать себя ценным для них. Он хочет быть включенным в сообщество людей; а ощущает себя в лучшем случае на периферии этого сообщества.

Джеймс рассказывает мне, что иногда у него возникают грандиозные идеи о том, кем он мог бы быть, он строит планы, но все это разваливается. И я думаю: бредит ли он? Может быть. Есть ли у него мания величия? Возможно. Но может быть, самое точное слово для описания его отношения к себе и к жизни – это бравада? Джеймс хочет узнать, считаю ли я, что у него есть надежда. Могу ли я сделать что-нибудь, чтобы помочь ему чувствовать себя нормально, помочь ему стать личностью?

Дженни

Знакомясь со мной, Дженни кратко рассказывает о себе, после чего сообщает, что в последнее время она в депрессии и отчаянии. За последние три месяца ее постоянно посещают мысли о самоубийстве, и сейчас она обеспокоена тем, что чувствует готовность их реализовать. Она говорит, что едва ли способна чувствовать себя более никчемной, чем сейчас. При этом ее лицо ничего не выражает. Нет, на самом деле это не отсутствие выражения, это едва уловимое выражение смирения с неизбежным злом.

Я спрашиваю: «Есть ли у тебя представление, как тебя втянуло в это ощущение никчемности?» Да, у нее такое представление есть. Она рассказывает мне кое-что о травматических обстоятельствах ее детства, подросткового возраста, ранней молодости. Но она думала, что она с этим всем справилась и как-то это все преодолела. Она же так старалась! И у нее действительно в жизни все начало складываться. А сейчас, когда депрессия всплыла без какого бы то ни было повода, без причины, – она чувствует, что вся работа, которую она проделала, была зря, и что она теперь снова в «нулевой точке», в самом начале пути. Дженни чувствует, что депрессия распоряжается ее жизнью; Дженни фактически уже сдалась.

Неожиданно для себя я говорю, что из моего опыта работы депрессия никогда не возникает из ниоткуда. Могу ли я задать ей несколько вопросов о недавних событиях? Она разрешает. Я выясняю, что впервые депрессия заново всплыла в жизни Дженни, когда она была в отпуске, примерно за три месяца до нашей встречи. Она восприняла это неожиданное возвращение депрессии как подтверждение собственной никчемности, потому что это навело ее на мысли о том, что ее работа была способом уклониться от признания собственной неадекватности и дефективности, от признания своей сущности, по