Нарративная практика. Продолжаем разговор - Майкл Уайт

культуре обычая обвинять во всем мать? А если мы позволим себе признать, что психотерапия была соучастником заговора, воспроизводящего мизогинию, и центральной фигурой, воспроизводящей обвинение матери? А если мы позволим себе увидеть, что культура психотерапии воспроизводит тот самый контекст, который, по сути, и порождает нервную анорексию? А если мы признаем, что члены семьи в ходе консультаций с разными специалистами подверглись индоктринации, что им навязали определенную точку зрения? Что если мы начнем задавать вопросы о тех установках и убеждениях, которые воспроизводятся этой столь знакомой историей? Которые воспроизводятся краеугольными метафорами культуры психотерапии – метафорами индивидуации, автономии, сепарации? Что стоит в тени этих метафор? Какие из этих метафор склеивают индивидуацию с сепарацией и отделением от большего социального целого? Какие из этих метафор воспроизводят столь возвеличиваемые в современной культуре представления о том, что в норме человек должен быть самодостаточным, независимым, обособленным от других?

Я надеюсь, что это обсуждение хотя бы чуть-чуть поможет развеять допущение, что контекст психотерапии занимает какую-то привилегированную позицию – позицию вне культуры в целом. Само это допущение – и многие другие, связанные с ним, – играет крайне значимую роль в конструировании терапевтического контекста, который находится вовсе не на периферии доминирующей культуры, а в самом ее центре. Занимая это положение, терапия играет важнейшую роль в воспроизведении и порождении доминирующей культуры. Она является одной из самых влиятельных фигур, поддерживающих доминирующий социальный порядок. Она вносит значительный вклад в возвеличивание одних способов жизни и маргинализацию других. Психотерапия лицемерна и неискренна в том, что касается гегемонии знаний, считающихся в современной культуре особо ценными и заслуживающими внимания.

Я надеюсь, что это обсуждение также подчеркнет, что мы (терапевты) не приговорены к роли пассивных соучастников воспроизведения доминирующего социального порядка. Пусть мы и не можем находиться вне культуры, мы вовсе не обязаны быть ее соучастниками (как соучастниками преступления). И если мы принимаем на веру предположение, что терапия занимает привилегированное положение вне культуры в целом, – это гарантирует, что в процессе терапии будут реализовываться нормативные стандарты доминирующей культуры. А еще это гарантирует, что наша так называемая терапия будет воспроизводить те самые контексты, способствующие порождению и поддержанию проблем, по поводу которых люди к нам обращаются.

Учитывая все это, как мы можем воспринимать присущее психотерапии высокомерие? Как проявление глупости. Когда мы признаем, что терапия, по сути, во многом является местом производства культуры отношений, вопрос о том, привносим ли мы как терапевты политику в терапию, становится абсурдным. Когда мы призна́ем, что психотерапия не может быть исключена из воспроизведения культуры отношений; когда мы поймем, что терапия порождена этой культурой, – это позволит нам признать как данность политическое измерение в нашей работе, а также сопутствующие дилеммы. Мы будем признавать, что, когда люди приходят в наши кабинеты, они приносят с собой принятую в современном мире политику отношений. Мы будем признавать, что наш кабинет – это место с определенным политическим климатом.

Мы будем признавать, что, так как терапия принадлежит культуре, является ее частью, мы как терапевты неизбежно будем участвовать в воспроизведении этой культуры. И тогда перед нами встанут новые вопросы:

– что помогает нам осознавать влияние политики на терапевтические отношения, и как мы могли бы встраивать это знание в наш терапевтический контекст;

– как мы предполагаем разбираться с политическими дилеммами, которые поднимаются в нашей работе;

– какие шаги мы можем предпринять, чтобы избежать неосознанного соучастия в воспроизведении доминирующего социального порядка;

– каким должно быть терапевтическое взаимодействие, чтобы оно могло учитывать существующие в обществе представления о гендере, сексуальной ориентации, расе, классе и культуре;

– как мы можем взаимодействовать с людьми так, чтобы это помогало им обнаруживать, принимать, ценить те моменты, когда они сопротивляются диктату нормирующих убеждений, сложившихся в современной культуре;

– что мы можем сделать, чтобы ниспровергнуть безоговорочное признание мнения экспертов о тех или иных областях, и открыть новые возможности для выражения несогласия и альтернативных представлений;

– как мы могли бы выстраивать работу, следуя за потребностями обратившихся к нам людей, опираясь прежде всего на их знания и опыт;

– что могло бы нам помочь справиться с моральной и этической ответственностью, которую мы несем за реальные последствия взаимодействия с людьми, обращающимися к нам за помощью;

– какие у нас есть возможности делать нашу работу более прозрачной – чтобы люди, которые обращаются к нам за помощью, понимали, что именно мы делаем в терапевтическом контексте; чтобы были видны реальные и потенциальные злоупотребления властью в рамках терапевтической практики;

– как найти наиболее подходящие способы признания дисбаланса власти, неотъемлемо присутствующего в терапевтических отношениях;

– что мы можем сделать, чтобы ограничить пагубное влияние дисбаланса власти, неотъемлемо присутствующего в терапевтических отношениях;

– что помогает нам осознавать, что мы тоже существуем в контексте современной политики, дискриминирующей людей по признаку гендера, расы, класса, культурной принадлежности и сексуальной идентичности, и как мы можем с этим обойтись;

– и каким образом мы можем дать это понять обращающимся к нам за помощью людям и обозначить последствия этого.

Конечно, одной главы недостаточно, чтобы изложить и обсудить все эти вопросы. Так что я ограничусь рассмотрением всего лишь одного из проявлений дисбаланса власти в культуре терапии. Я рассмотрю реальные воздействия традиционного и само собой разумеющегося описания терапевтического процесса как «дороги с односторонним движением».

Влияние терапевтического процесса на самого терапевта

Терапевтический процесс принято представлять как дорогу с односторонним движением. Считается, что все, что происходит в терапии, направлено на тех, кто обратился за помощью, только с ними и происходят изменения. Терапевт же как будто исключен из этого процесса. Неважно, что он делает – создает ли способствующие изменениям условия, осуществляет интервенции, предлагает новый взгляд на ситуацию или просвещает, – предполагается, что на него самого все это не влияет. (Исключение составляют бессознательные реакции, рассматриваемые в проблемном ключе, – например, контрперенос.)

В основе этого взгляда на терапию лежит широко распространенная в западной культуре концепция субъект-объектного дуализма. Если смотреть на терапевтические отношения сквозь призму этой парадигмы, то терапевт является автономным, отдельным, отстраненным субъектом, который обладает некими «истинными знаниями», а человек, обращающийся за помощью, является объектом этого знания. Терапевт, таким образом, воспринимается как субъект, а обращающиеся к нему за помощью люди – как некое обстоятельство места, на котором разворачивается его деятельность.

Если посмотреть на это критическим взглядом, то становится понятно, что подобное представление маргинализирует обращающихся за помощью людей. И неизбежно мы приходим к выводу о том, что в основе этого лежит политика, направленная на сохранение иерархических властных структур и формирующая мнение, что по-другому невозможно. Однако если мы попытаемся вырваться из