Нарративная практика. Продолжаем разговор - Майкл Уайт

идея об отсутствии единых представлений о нормах являются частями современной этики. И то, и другое побуждает нас думать, что поступок – это индивидуальное дело. Я полностью с этим не согласен и предлагаю так к этому не относиться. Я предлагаю считать, что поступок – это часть процесса сотрудничества, возникающего в результате непосредственного взаимодействия людей, находящихся в разных локусах культуры, и это никак не связано ни с фундаментализмом, ни с релятивизмом, а связано с совершенно иными представлениями. Эти представления могут направлять нашу работу следующим образом:

– мы будем считать своей задачей организовывать свою собственную работу и работу профессионального сообщества так, чтобы это помогало нам нести ответственность за реальные последствия наших взаимодействий с другими людьми;

– мы будем создавать контексты, помогающие нам критически относиться к тем нормам и правилам, которых мы придерживаемся;

– мы будем видеть, каким образом влияют на нас структуры власти и доминирования и действовать так, чтобы деконструировать их;

– мы будем признавать, что формировать отношение к жизненным установкам людей, которые обращаются к нам за помощью, возможно лишь в ходе непосредственного взаимодействия с ними. Необходимо учитывать при этом разнообразие принципов, норм и нравов сообществ, к которым эти люди принадлежат.

Несомненно, основания для поступка лежат в диалоге – но не в любом диалоге.

Заключение

Как и вас всех, меня иногда спрашивают: почему вы занимаетесь терапией? Когда я учился на социального работника, а это было на пике популярности структуралистского мышления, студентов побуждали психологизировать свои мотивы выбора «помогающей профессии». Подобная психологизация неизбежно превращалась в патологизацию. «Вы пришли в социальную работу, потому что у вас есть проблемы в семье? Это потому, что у вас слияние с матерью, и ее гиперопека так влияет на вас? Быть полезным – это условие получения материнской любви? Вы пришли в социальную работу, потому что вам не хватило близости в отношениях с матерью, и вы пытаетесь исправить это за счет оказания помощи другим людям? Или, может быть, вы пришли сюда потому, что вы отвергаете ожидания, которые предъявлял к вам отец? Или потому, что ваш отец не предъявлял к вам никаких ожиданий? Каков скрытый эгоистический мотив вашего решения прийти в социальную работу? Какие невротические потребности удовлетворяет это решение?» Или, например, вопросы строились вокруг того, какое подкрепление мы получали в этой работе – в бихевиористской парадигме стимула и реакции. Я однажды провел опрос и выяснил, что те же самые вопросы, которые патологизируют мотивацию прихода в социальную работу, задаются и специалистам других помогающих профессий, так что я думаю, что многие из вас могут опереться на собственный опыт и добавить к этому списку свои вопросы.

То, что меня интересовало психологическое консультирование, а особенно семейная терапия, рассматривалось как подтверждение каких-то подозрений, заключенных в этих вопросах. Однако мне всегда казалось, что подобные вопросы порождают глубоко консервативные интерпретации мотивов, и эти интерпретации имеют реальные последствия для карьеры многих людей, принявших решение работать в этой сфере.

В те времена обосновывать мотивацию приверженностью каким-то ценностям и принципам считалось дурным тоном (надо сказать, иногда это и сейчас имеет место), поэтому, когда человек говорил: «Я пришел в эту профессию, потому что мне это важно, и я так решил», эти соображения считались не относящимися к делу. Когда человек говорил, что он выбрал эту профессию в силу добровольно взятых на себя обязательств и принципов, это вызывало очень сильные подозрения. Считалось, что представления о принципах и добровольно взятых на себя обязательствах коренятся в защитных механизмах, и использование подобных понятий означает отсутствие понимания этого механизма.

Я вам скажу так: подобная психологизация мотиваций казалась особенно странной, когда Австралия была вовлечена во Вьетнамскую войну, и многие из нас тогда участвовали в протестах против американского и австралийского военного вмешательства. Многие, не только студенты, находили тогда для себя много важного в этих протестах, и благодаря их действиям протесты были эффективны. Разногласия у участников хотя и были, но все же их действия основывались на утверждениях о ценностях, принципах, добровольно взятых на себя обязательствах, и они вызывали уважение, а не патологизацию. Можете вы себе представить, что бы произошло с этим социальным движением, если бы мы все сели и стали думать, какая психическая патология, какие неудовлетворенные невротические потребности лежали в основе нашего участия в этих протестах?

Многие из вас представляют, как широко сейчас в сфере помогающих профессий распространено выгорание, отсутствие уверенности, отсутствие энергии. Конечно, у этого явления много разных причин, и я выше обозначил некоторые из них. Но я полагаю, что одни из важнейших причин – психологизация и патологизация нашей мотивации – тенденции, которые доминируют в сфере помогающих профессий последние двадцать или тридцать лет. Я считаю, что подобные интерпретации мотивов имеют совершенно реальные плачевные последствия для жизни терапевтов, они глубоко консервативны и часто приводят к тому параличу воли, который я уже упоминал.

Так что, возможно, сейчас самое время найти новые способы заявлять о своих принципах, намерениях, целях и ценностях и помещать эти заявления в центр нашего внимания, так, чтобы они ложились в основу нашей жизни и нашей работы. Кажется, настало время вернуть понятия принципов и добровольно взятых на себя обязательств, вместе находить способы помогать друг другу воздавать честь этим понятиям, например, обязательству откликаться на несправедливость, а не следовать каким-то утопическим идеалам.

Я надеюсь, что мне хотя бы в какой-то степени удалось объяснить, что это для меня значит. Это не все, я хочу поделиться сейчас еще одной мыслью, она тоже имеет отношение к описанию мотивации (и это не патологизирующее описание). Мишель Фуко однажды в интервью сказал: «Самое главное в жизни и в работе – это становиться кем-то, кем ты не был в начале пути. Если бы ты знал в начале книги, что ты скажешь в самом конце, было ли бы у тебя мужество писать ее? Что верно для писательства и что верно для любви, верно для всей жизни в целом». (Foucault, 1982; цит. по Martin et al., 1988. С. 9).

Мне очень нравится это высказывание, и я его переведу следующим образом: «Если бы, вступая в терапевтическое взаимодействие, вы уже знали, где вы окажетесь в конце, если бы вы знали заранее, как это повлияет на вашу жизнь, – как вам кажется, хватило бы у вас мужества продолжать этим заниматься?»

Глава 4. Контрперенос как возможность создания насыщенных историй

Время от времени в процессе работы терапевта охватывают неприятные чувства: замешательство, обида, разочарование, отчаяние. Иногда терапевт все