Саркофаг - Лев Сокольников

А я — берусь: пожалуй, те немцы, что пугали отца его портретным сходством с "вождём советского народа", были правы: они могли "стрелять" в отца, но позволил бы себе такое рядовой следователь МГБ!? Что вызывал "сталинский" профиль отца у "родных" дознавателей? Не страх: "ба, вылитый "вождь"! Вождя ли допрошу!?

Я радовался предстоящему путешествию. Чего взять с потомка немецкого прислужника! Всё и в раз забыл, сукин сын! Забыл закуток между печью и стеной кельи в краю родном, где ночами, при коптилке, читал книги до слепоты; забыл монастырь, где вырос; куда-то отодвинул шикарную липовую монастырскую аллею. Отошла в сторону и девочка, которой пересказывал в лицах год тому назад "Сказки дядюшки Римуса". Забыл вмиг родину, сволочь!

Что было впереди? Дорога! Новая дорога, дорога на Восток! Меня везли туда, куда совсем недавно стремились полчища отцовых работодателей. Снова мы в полном составе ехали в пульмановском вагоне в места недавнего устремления наших врагов. Радовался предстоящему путешествию. Чего с меня взять! На Павлика Морозова я тогда явно не тянул!

Для разжигания "великого костра любви" к родному отечеству в сердцах мальчиков и девочек не позже восьмилетнего возраста, их необходимо возить по просторам отечества, и не в классных вагонах с туалетом, а в теплушках. Большой пульмановский вагон летом — уже роскошь. Только тогда, и ни в каком ином возрасте, в их сердцах навеки поселяется восторг от увиденных красот отечества. Попутная просьба к тем, кто будет перевозить в вагонах детей:

— Не показывайте им такие места, где им никогда не придётся жить. Например, не нужно им видеть Тирольские Альпы в Австрии, это лишнее.

Провезите меня по железнодорожному мосту через Миссисипи или Дунай — такой переезд восторга не вызовет потому, что в юности далёкой я уже проезжал Волгу. Когда товарняк с переселенцами въехал на первый пролёт моста, то кто-то в вагоне сказал:

— Волга… — и тут же ужасный, мой отвратительный, контуженный отечественной бомбой мозг, суёт не к месту чужие слова на родную мелодию:

"Volga, Volga, Muter Volga

Volga русишен река!

Не видала ты подарков

От донского… мудака!" — последнее слово я пропел вслух без малейшего представления о том, что оно значит! Вот так всегда: сначала говорил слова, и только спустя время понимал их значение. Как сделать наоборот?

Поезд тащился через мост очень долго, и казалось, что мосту не будет конца. Страха в этот раз не было: война-то кончилась! Вспомнил родной мост, что недалеко от монастыря, и тот вечер, когда отец, вражеский пособник с семейством убегал от справедливого возмездия. Родной и любимый мост, по которому четыре года назад всё наше семейство убегало от справедливого наказания, был намного короче… но любимее, чем этот, длинный и бесконечный.

На пешеходных настилах моста прогуливались часовые, но от кого они охраняли "важный стратегический объект" спустя два года после внушительной победы — такое знать было мне не дано. Да и не только моим одиннадцати годам не дано было такое знать, на вопрос о необходимости охранять мост в центре России не смог бы ответить и куда более сообразительный человек, чем я. Мал ещё! Но всё же интересно: почему его нужно было охранять? Всех врагов перебили-ликвидировали, откуда им взяться в самом центре победившей страны?! Ночами — тихо, давно никто и никого не бомбит, не слышно ни единого выстрела, а тут — часовой! Или я ничего не понимал? вдруг один-единственный злоумышленник из числа прошлых врагов всё же остался и готов покуситься на чудо мостостроения под номером "два"!? На первом месте для меня оставался родной мост, что сохранил жизнь всему нашему семейству в "августе памятного сорок третьего" Понимать надо, дорогой товарищ!

От проезда по родному мосту в августе сорок третьего в теплушке, впечатлений было больше. Оно и понятно: тогда была приличная, сильная бомбёжка от родной советской авиации! А сейчас длинный, бесконечный мост через великую русскую реку прекрасен, но… Чего мне тогда не хватало для полного восторга при переезде через великую русскую реку?

Сколько времени мы были в пути? Не помню.

Вагон, вагон, движение вагона, но не моё движение. Практика по посадке на движущийся транспорт потихонечку умирала во мне. Я оставался ловким, гибким и в меру сильным для своих неполных двенадцати лет. Двенадцать — это уже много! На одной из станции, выпендриваясь, и производя "гимнастические" упражнения на полозе, по которому перемещается дверь вагона, я прыгнул с него, и в полёте, моя правая рука попала между стенкой вагона и этим полозом…и получил закрытый перелом правой руки и дикую боль к нему. Я повис на руке потому, что полоз был выше, чем длина моего туловища. Я орал и меня вытащили мужчины. Минут через пять состав двинулся в дальнейший путь. Мать посчитала, что я просто "ущемил" мышцу, и твёрдо убеждённая в своём диагнозе, просто-напросто перебинтовала сломанную руку… Что говорить о моём дальнейшем продвижении на Урал? Малейшая тряска вагона причиняла нестерпимую боль, боль была бесконечной. Могу гордиться: я был первым человеком, которому сломанную конечность "иммобилизовали" всего-то узкой полоской шерстяной материи. Твёрдо могу заявить следующее: каждому в этой жизни отпущена порция физических и душевных мук, и ещё никто не избежал "своей чаши" Или "участи", это по желанию. Возможно, что у тех, кто идёт сзади нас, не будет повода "испить её". И ещё: моря и океаны, да и не только большие водоёмы, но и простые лужи, каждый год берут дань людскими жизнями. Сломанной правой рукой я заплатил железной дороге свою "дань". Всё, "железка", я с тобой в расчёте!

Глава 11. Урал.

Когда для меня закончилась европейская часть советского союза, и начался Урал — не знаю. Прозевал я эти "кадры" по простой причине: ничего тогда не знал из науки "География", а если бы и знал, то карты "Железных дорог советского союза" у меня всё равно не было.

Станции, станции, станции. Будки с кипятком. Мы обгоняли другие эшелоны с людьми, и один такой я запомнил: такие же, как наши, вагоны, но в них всё добротно устроено. Капитально, основательно и надолго. Сегодня понял, что люди в том эшелоне ехали издалека и долго, и успели обжить вагон до состояния родного дома. Есть такой народ: где бы и на какое время он не поселился, он тут же начинает обживать новое место на века. Вот такими домовитыми были и пассажиры эшелона. В вагонном пролёте сидел пожилой и бородатый человек в простой одежде из домотканой материи. Обитатели эшелона говорили на том же языке, что я слышал в лагере польского города Люблина. Украинский язык, западный говор, но это мне ни о чём не говорило: я не знал ни "западного", ни того, каким пользовались жители Украины в пятистах километрах от нашего города. Было чему удивляться: смотри, они от меня ни на шаг не отходят! Всегда рядом! Мы обогнали хохлов и поехали дальше.

Обгоняли мы не только эшелоны с "живой силой", обгоняли и составы с "техникой" На уральские заводы везли переплавлять "металл войны": вражеское оружие. Как-то нас долго с одного перегона не хотела пускать станция Предуралья. Семафор не хотел поднимать в приветствии свои "руки" и эшелон ждал. Что такое езда живых людей в вагоне? Долгая неподвижность, поэтому в моменты остановки эшелона всех тянуло "размяться". Самыми нетерпеливыми были мужчины, женщины покидать вагоны боялись по причине отстать от поезда и потеряться. Пассажиры "литерного" высыпали из вагонов на разминку и для "малой нужды". Видел, как молодой мужчина, не терял времени даром и пилил ножовкой ствол немецкого карабина: молодой мужчина был явно "не советским человеком". Зачем "советскому человеку" обрез немецкой винтовки?

— Если криво отпилишь — можешь выбросить: пуля в сторону уходить будет — давал совет один из наблюдавших.

— Ничего, я его выровняю! — отзывался пильщик.

— Да и где ты патроны возьмёшь для ствола? — вопрошал всё тот же советчик — на хрен тебе этот ствол нужен! Беду нажить хочешь? Головы не сносить за ствол! — чем закончилось "вооружение" молодого парня — этого я не знаю. Он в другом вагоне ехал. В самом деле, зачем человеку ствол? Война-то окончилась, в кого стрелять из обрезанного немецкого карабина? И откуда молодой мужчина знал, что немецкая винтовка пригодна для дальнейшей "эксплуатации"? Видно, разбирался. Мимо проходила девочка постарше меня, и тот, кто отпиливал ствол у немецкой винтовки, спросил её:

— Какая станция будет? — на что она удивительно певучим голосочком ответила:

— Чебаркуль — было первое слово, что я услышал на Урале.

Красив Урал! Подобного я ничего ранее не видел. И леса Белоруссии красивы, помню их, любовался ими из окна теплушки, но уральские дивны: такие леса рисуют художники в иллюстрациях к волшебным сказкам. Была тайга сроком в три года во времена службы в стройбате, ныне проживаю в средней полосе России, где растёт смешанный лес, но лес Южного Урала, той его части, где он резко оканчивается и начинаются казахские степи — прекрасен!