Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

Но ничто не помогало. К смраду примешивался трупный запах — счет умершим шел сначала на сотни, а потом уже и на тысячи. И даже в стенах дворца скоро будут оплакивать своих первых покойников.

Салима подскочила в испуге, прислушиваясь к темноте и с трудом разлепляя скованные сном глаза. Она вздрогнула, почувствовав, что у нее в изножии что-то шевелится. Кто-то лежал там, не издавая ни звука, и все же она расслышала подавленный стон.

— Умм , это ты? — прошептала она.

— Саль… ммм, — прошелестело у нее в ногах, Салима мгновенно оказалась на краю циновки, которую ей расстелила на полу рабыня — там было все-таки прохладнее.

— Умм , — закричала она и нежно потрясла мать за плечо. — Что с тобой? Тебе нехорошо?

— Саль… ме… дитя мое, — с трудом пробормотала Джильфидан.

— На помощь! — раздался вопль на весь дом, вырывая спящих из сна. — Помогите моей матери! Кто-нибудь, да помогите же!

Два дня продолжался кошмар, на третий Джильфидан умерла. И в оба эти дня Салима руками и ногами отбивалась от тех, кто хотел увести ее от постели больной. Ей было невыносимо смотреть, как прислужницы купают ее и заворачивают в простыни, ужасная рвота истощает ее мать: она ничего не могла в себе удержать, все сразу из нее исторгалось. Салима приходила в ужас от всего, что она видела, слышала и обоняла; от этой совершенно чужой и незнакомой женщины, от этого умирающего, безымянного тела.

И тут же ей было невыразимо стыдно за свои чувства, к себе она испытывала лишь отвращение. Она молилась без перерыва, предлагая Аллаху все, даже собственную жизнь, если он пощадит ее мать. При малейшем движении, при малейшем взгляде Джильфидан Салима оживлялась, судорожно цепляясь за мысль: еще не все потеряно. Должна же быть хоть какая-то надежда!

Прошу тебя, Аллах, не забирай жизнь моей матери!

Салима стала свидетельницей, как ее мать за такой краткий срок постарела и стала седой старухой; это был обтянутый кожей скелет, заострившийся нос, впавшие щеки, провалившиеся глаза, вместо рта — черная дыра. Пальцы, как когти, и холодные, такие холодные — их держала Салима в своих юных теплых ладонях. Час за часом.

Пока все не было кончено.

Она прижалась к мертвому телу, которое быстро коченело, и обняла его так, как потерпевший кораблекрушение хватается за первый подвернувшийся под руку кусок дерева. Как будто она хотела повернуть время вспять и вновь очутиться в материнской утробе, как будто это было возможно — вдохнуть в тело, породившее ее, свою жизнь… Она проливала слезы не только по матери, не только потому, что испытывала невероятную боль, — это были еще и слезы гнева, ведь Аллах не удостоил вниманием ее жаркие молитвы. В гневе она бросила вызов судьбе — пообещав, что пойдет тем же путем, что и Джильфидан.

Но судьба решила по-другому и пощадила Салиму. Так же, как и весь Занзибар, — холера пошла на убыль.

Салиме было пятнадцать, когда она осталась круглой сиротой. Дверь в ее детство захлопнулась и была заперта навсегда. Единственное утешение она черпала в уверенности, что будет окружена теплой заботой братьев и сестер.

Она не подозревала, какие глубокие и ядовитые корни на их семейном древе пустили алчность и властолюбие, ненависть, зависть и вражда и как они медленно разъедают его.

Древо раздваивается

Обманчивое место,

Где все не такое, каким кажется.

10

— Ас-салам алейкуму ! Добро пожаловать, ваше превосходительство, — голос Меджида ибн-Саида, султана Занзибара, отозвался гулким эхом по просторной веранде дворца Бейт-Иль-Сахель. Его приветствие звучало торжественно и с достоинством, однако с искренним радушием.

Гость молча четким шагом приблизился к султану. Бесценные ковры с замысловатыми узорами приглушили звук его решительных шагов. Его военная выправка казалась еще более строгой в окружении ярких шелковых штандартов, свисающих с потолка меж тонкими колоннами и раздуваемых, подобно парусам, легким бризом; они давали дополнительную тень и прохладу. Только остановившись перед султаном за несколько шагов, щелкнув каблуками и отвесив изящный поклон, он ответил:

— Ва алейкуму ас-салам , ваше высочество.

Это был не первый визит лейтенанта Кристофера Палмера Ригби к молодому султану с тех пор, как он более полугода назад — в прошлом июле — вступил в должность британского консула на Занзибаре. Назначение Ригби на этот пост восполнило брешь, образовавшуюся после смерти его предшественника майора Аткинса Хэмертона, на целый год прервавшей отношения между обеими странами. От Ригби, которому не исполнилось и сорока лет, ожидали многого — как в Англии, так и на Занзибаре — султан Меджид также возлагал на нового консула большие надежды. Чего бы ни добился в будущем Ригби на этом важном посту — а польза от его деятельности будет измеряться только успехами — хотя приоритеты английской короны с тех пор несколько изменились.

— Прошу вас, садитесь, ваше превосходительство, — ответом послужил еще один быстрый наклон головы, и только тогда консул последовал приглашению и опустился на краешек шелковой подушки.

После всех лет, проведенных Ригби на службе у английской короны в Индии, он не расстался с природной английской чопорностью, свойством, которое сам Ригби считал большим преимуществом в общении с представителями других культур. Он придавал большое значение тому, чтобы держаться на почтительном расстоянии. Он ни в коем случае не хотел быть другом султана Занзибара — как это сделал его предшественник Хэмертон. То есть, покойный султан Саид называл Хэмертона не иначе как «братом» и даже будучи на смертном одре призвал его к себе. К чему могут привести доверительные отношения с местным населением убедительно показал кровавый мятеж в Индии, случившийся почти два года тому назад. Воспоминание об этом потрясении по сию пору сидело занозой в нежной английской душе Ригби. Ошибка, которая никогда больше не должна повториться.

Султан хлопнул в ладоши, и тут же раб, до того момента неприметно ожидавший знака, стоя у одной из колонн террасы, принес чай, кофе и шербет . Ригби с удовольствием бы выпил просто крепкого чаю, но просить об этом правителя Занзибара было бессмысленно. Никакого различия между этим островом и Индией Ригби не видел, и потому был благодарен хотя бы уже за то, что в его чашку не добавили сахару. Жаль, что не подали ни сливок, ни даже молока.