Газета День Литературы # 155 (2009 7) - Газета День Литературы

26. Илья СЕЛЬВИНСКИЙ. Он тоже был как бы из породы "птицеловов". Но, поразительно, будучи в каком-то смысле палачами Николая Гумилёва, и Багрицкий, и Сельвинский многому учились у него, и долго подражали ему. Ещё в юности, увлекаясь русским авангардом, я, естественно, читал и стихи лидера конструктивистов Ильи Сельвинского. Особенно легла на душу его поэма "Улялаевщина". Не знаю почему, но и Багрицкий в "Думе про Опанаса", и Сельвинский, тоже южанин, воспевали в своих поэмах буйную стихийную махновщину, которая, попадись они ей в руки, их бы и прикончила. Илья Сельвинский был мастеровит, жил долго, писал много, но всё-таки его ранние стихи так и остались непревзойдёнными. Как писал в своих стихах о кумирах ХХ годов тот же Багрицкий: "А в походной сумке – спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак…"

Атаманы в лощине, атаманы на речке

Путников за зебры: "Ты чей, паря, а?"

Брызгала разбойничками Степь, что кузнечиками,

Да поджидала лишь главаря.

Улялаев був такiй – выверчено вiкo,

Дiрка в пидбородце тай в ухi серга –

Зроду нэ бачено такого чоловiка,

Як той Улялаев Серга.

27. Александр ТВАРДОВСКИЙ. Его "Книга про бойца" стала сразу же мировым событием. Её признал суровый Иван Бунин. "Василий Тёркин" заслонил и "Страну Муравию" и "За далью даль". Это вошла в жизнь в тридцатые годы новая деревенская поэзия, отличная от поэзии Есенина и Клюева. Думаю, наиболее талантливыми её представителями были Твардовский и Исаковский, Фатьянов и Яшин, Смеляков и Дмитрий Кедрин. Они были строителями нового. Может быть, это и было лучшее, что создала именно советская литература. Но характерно, что в конце жизни каждого потянуло к тому, что сами и разрушали. Не случайно – последний подвиг Александра Твардовского – это помощь, как редактора "Нового мира", взлёту деревенской прозы и тихой лирики.

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они – кто старше, кто моложе –

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь, –

Речь не о том, но всё же, всё же, всё же...

28. Михаил ИСАКОВСКИЙ. Вот уж верно сказал про себя: "Я потерял крестьянские права, Но навсегда остался деревенским…" Как и Твардовский, в молодости воспевал новую деревню, все преобразования, не замечая жёсткости этих преобразований, но сидела в душе заноза, и уже в пору зрелости, вместе со своими песнями, защищая ими во время войны свою родную землю, он восстановил порванную связь с землей, с народом. Настала пора говорить правду. Твардовский пишет ему: "Для меня прежде всего была образцом твоя редкая среди нашей братии, почти беспримерная, как бы врождённая правдивость…" Народ её сразу же почуял в столь близких русской душе песнях "Катюша", "Дайте в руки мне гармонь", "В лесу прифронтовом"… Но настоящим шедевром русской песенной поэзии стала горькая "Враги сожгли родную хату".

А.Т. Твардовский писал о песнях Исаковского: "Слова песен Исаковского – это, за немногими исключениями, стихи, имеющие самостоятельное содержание и звучание, живой поэтический организм, сам собой как бы предполагающий ту мелодию, с которой ему суждено слиться и существовать вместе. Исаковский не "автор текстов" и не "поэт-песенник", а поэт, стихам которого органически присуще начало песенности, что, кстати сказать, всегда было одной из характернейших черт русской лирики".

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

Пошёл солдат в глубоком горе

На перекрёсток двух дорог,

Нашёл солдат в широком поле

Травой заросший бугорок.

Стоит солдат – и словно комья

Застряли в горле у него.

Сказал солдат: "Встречай, Прасковья,

Героя – мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,

Накрой в избе широкий стол, –

Свой день, свой праздник возвращенья

К тебе я праздновать пришёл..."

Никто солдату не ответил,

Никто его не повстречал,

И только тёплый летний ветер

Траву могильную качал…

29. Иван ЕЛАГИН. Из мощного дальневосточного поэтического клана Елагиных-Матвеевых. Дед Н.П. Матвеев писал стихи и рассказы. Отец – яркий футурист Венедикт Март, о котором я когда-то писал в пору своей авангардной молодости. Из этого же рода наш автор, замечательная поэтесса Новелла Матвеева, двоюродная сестра Елагина. Да и жена его Ольга Анстей была неплохой поэтессой второй эмиграции. Я встречался с ней в Нью-Йорке, расспрашивал о муже. И всё-таки и в своём поэтическом роду, и в поэзии второй эмиграции, и вообще в русской поэзии Иван Елагин – звезда первой величины. Все писатели второй послевоенной эмиграции брали себе псевдонимы, боясь выдачи Сталину согласно ялтинским договорённостям. Матвеев стал Елагиным, вспомнив про Елагин мост в Петербурге.

Но он никогда не забывал о русской культуре, был традиционалистом. При всей своей всемирности считал себя национальным русским поэтом: "Не в тёмном хлеву на соломе, Не где-нибудь на чердаке, – Как в отчем наследственном доме, Я в русском живу языке…" Если бы вторая эмиграция дала только Ивана Елагина, она уже этим бы себя оправдала.

Не была моя жизнь неудачей,

Хоть не шёл я по красным коврам,

А шагал, как шарманщик бродячий,

По чужим незнакомым дворам.

Полетать мне по свету осколком,

Нагуляться мне по миру всласть

Перед тем, как на русскую полку

Мне когда-нибудь звёздно упасть…

30. Дмитрий КЛЕНОВСКИЙ. Последний русский акмеист. Последний царскосельский поэт, по уши влюблённый в Гумилёва. И никогда не простивший его палачам. Как поэт начал печататься ещё в России, первая книга стихов "Палитра" вышла в 1917 году. Но по-настоящему его талант расцвёл в эмиграции, в Германии, куда он переезжает из России в 1942 году. Широко печатается в эмиграции, и наравне с Елагиным становится лидером литературной второй волны из "Архипелага Ди-Пи". С Россией старается в своей поэзии не порывать: "Я служу тебе высоким словом, На чужбине я служу тебе…" Продолжил классическую линию русской поэзии.

На рубеже последних дней

Мне больше ничего не надо,

Вокруг меня уже прохлада

Прозрачной осени моей.

Пусть стали медленней движенья

И голос изменяет мне,

Но сердца в полной тишине

Красноречивее биенья.

Ложится сумрак голубой

На тяжелеющие веки,

И так прекрасно быть навеки

Наедине с самим собой.

31. Ярослав СМЕЛЯКОВ. Его поэзию любили даже те, кто не знал такого слова "поэзия". "Если я заболею, к врачам обращаться не стану…", или "Хорошая девочка Лида на улице Южной живёт…" Просто, понятно и так близко всем. Остаётся загадкой, отчего у такого простого, любимого народом поэта такая сложная судьба. Один лагерь, второй лагерь, и так четыре срока… Впрочем, и лагеря не изменили его наивную и простую душу. Он даже не писал про них, не теребил свою душу. Он не продолжил наш Серебряный век, но и не отверг его. Он был лишен трагизма и полон любви. По сути своей, он был рождён для счастья, вот оно и пришло к нему в поэзию, а значит, и в жизнь. А что лагеря?..