Газета День Литературы # 155 (2009 7) - Газета День Литературы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чего добились вы? Блестящего расчёта:
Губ шевелящихся отнять вы не могли…
13. Борис ПАСТЕРНАК. Итогом предреволюционных лет для поэта стал сборник "Поверх барьеров. Стихи разных лет" (1929), для которого он переработал все свои лучшие ранние стихи, периода увлечения футуризмом. Ценил Блока, но преклонялся перед Маяковским. Его лучшие стихи как бы впитывали жизнь. С одной стороны "Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе?" С другой стороны, до конца дней своих активно откликался на бытие своего грозного времени, писал историко-революционные поэмы, в "Высокой болезни" вспоминает о Ленине, да и сам нашумевший роман "Доктор Живаго" – один из ликов ХХ века. Впрочем, на мой взгляд, "Стихи из романа" – гораздо сильнее самого романа. После Ивана Бунина – второй русский лауреат Нобелевской премии, впрочем, во многом по политическим мотивам.
Мы были людьми. Мы эпохи.
Нас сбило, и мчит в караване,
Как тундру под тендера вздохи
И поршней и шпал порыванье.
Слетимся, ворвёмся и тронем,
Закружимся вихрем вороньим…
14. Николай КЛЮЕВ. Мой великий олонецкий земляк. Писал вроде бы чуждый ему пролетарский поэт В.Кириллов в годы, когда от Клюева отрекались и Сергей Есенин и Петр Орешин, "Земли моей печальный гений…" В годы советской власти со своим плачем по русской деревне он казался лишним, сегодня он видится и на самом деле печальным пророком Руси. В поэме "Погорельщина" песнописец Николай свидетельствует всему миру о сожжённой "человечьим сбродом" величайшей красоте "нерукотворной России". Оценил его в своей архангельской ссылке и во многом далекий ему Иосиф Бродский. Как писал продолжатель его древнерусского лада Николай Тряпкин, "струя незримого колодца" клюевской поэзии продолжает с тихим звоном литься и сегодня. Это истинный апостол русской народной поэзии. Великая клюевская поэма "Погорельщина" была опубликована уже после смерти поэта в Томске в 1937 году.
И над Русью ветвится и множится
Вавилонского плата кайма…
Возгремит, воссияет, обожится
Материнская вещая тьма…
15. Сергей ЕСЕНИН. Долгожданное чудо ХХ века в русской поэзии. Классическая любовная лирика Есенина столь же проникновенна, как лирика Данте и Гейне. Трагическая поэзия его последних лет даёт зловещий красный отблеск всему столетию. Вот уж кто был равен своему народу и в его радостях, и в его несчастьях. И как бы ни старался он иногда отказаться от своей "страны берёзового ситца", погрузиться в бездны своего "чёрного человека", до конца жизни не исчезает свет из его поэзии, и он становится пронзительным одиноким певцом обречённой на несчастья и трагедии всего ХХ века России. Вряд ли ошибаются те, кто признают его поэтической вершиной русского столетия. Разве что Александр Блок равен ему.
Мир таинственный, мир мой древний,
Ты как ветер затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.
Так испуганно в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй ты, моя чёрная гибель,
Я навстречу тебе выхожу!
16. Игорь СЕВЕРЯНИН. Многие сочтут его имя лишним в списке 50 поэтов ХХ века. Он и на самом деле не достигал занебесных вершин Блока и Есенина, не был так трагичен и громоподобен, как Маяковский, но при всём желании его имя никак нельзя изъять из поэзии ХХ века. Северянин неповторим так же, как неповторимы его "Ананасы в шампанском", "Я – гений, Игорь Северянин…" Это чарующее соединение футуризма и символизма, народности и эстрадности повторил потом разве что Евгений Евтушенко. Я часто бываю на эстонской мызе Тойла, где поэт провёл практически весь после- революционный период своей жизни, и поражаюсь пропасти между двумя его жизнями: шумной, бурлескной, эстрадной, шампанской в дореволюционном Петербурге и спокойной, медитационной, одинокой в прелестном, но глухом эстонском местечке. Кажется никто не мешал поэту уехать из Тойлы в Прагу, Берлин, Париж и другие шумные центры русской эмиграции, где его вновь ждал успех. Даже в провинциальном Таллине королю поэтов нечего было делать с его громокипящими поэзами, что уж говорить о глухой крестьянской мызе. Северянин уезжать не желал. Ещё в начале двадцатых годов изредка ездил с концертами по Европе, потом перестал. И писал в своём домике хорошие, проникнутые любовью к России стихи. Впрочем, и родом он из вологодской глубинки. Потому и псевдоним: Северянин.
В те времена, когда роились грёзы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слёзы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут – уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы,
Мой страной мне брошенные в гроб!
17. Велимир ХЛЕБНИКОВ. Самый русский из всех авангардистов в русской поэзии. Живущий как бы внутри русского языка, в праязыческом прошлом древней Руси. Знаток мифологии, славянской истории и фольклора. Само слово и становилось смыслом его поэзии, завораживало всех любителей и ценителей русского языка. Блаженный пророк русской поэзии, утопист-мечтатель. От ранней зауми он идёт к со-творению русского языка. Его языковые эксперименты влияли на поэзию Маяковского и Пастернака, Цветаевой и Заболоцкого. Считалось, что он – "поэт для поэтов", но многие его поэтические находки восхищают всех простых ценителей поэзии.
Сегодня снова я пойду
Туда, на жизнь, на торг, на рынок,
И войско песен поведу
С прибоем рынка в поединок!
18. Владимир МАЯКОВСКИЙ. Глыбище русской поэзии ХХ века. Не влезающее ни в какой формат. Ни в советский, ни в антисоветский. Им восхищаются, но постоянно стараются где-то обрубить, кастрировать. Пожалуй, самый известный из русских поэтов для всего мира. Недавно выступал в одной телепередаче, посвящённой его творчеству, и поразился, в какие узкие рамки хотят сегодня загнать его. Отделить его "настоящую поэзию" от всего якобы наносного, в данном случае – советского. А он всегда был настоящим во всём, оттого и ушёл трагически, как настоящий поэт, не влезающий ни в какие рамки. Считаю, что у него настоящее – и "А вы ноктюрн сыграть могли бы На флейте водосточных труб?", и изумительная любовная лирика, и "Ведь, если звёзды зажигают, – значит – это кому-нибудь нужно…", но неужели нынешние эстеты не чувствуют размах и силу поэм "Хорошо" и "Владимир Ильич Ленин"? "Двое в комнате, я и Ленин Фотографией на белой стене…" Можно не соглашаться с тем или иным смыслом его стихов, но нельзя не восхищаться духом бунтаря и преобразователя, "агитатора, горлана, главаря…"
Я знаю силу слов, я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
Шагать четвёркою своих дубовых ножек.
Бывает, выбросят. Не напечатав, не издав.
Но слово мчится, подтянув подпруги,
Звенят века, и подползают поезда
Лизать поэзии мозолистые руки…
19. Николай ЗАБОЛОЦКИЙ. Николая Заболоцкого считаю самым недооценённым из русских гениев ХХ века. Ценю его поэзию выше поэзии знаменитой "четвёрки". Начинал как обериут, и даже написал самые важные манифесты группы. Влияние поэтики самого позднего русского авангарда двадцатых годов – обериутского, сказалось в его знаменитых "Столбцах", вышедших в 1929 году. Но в том же году была начата поэма "Торжество земледелия". Любой поэтический гений – от Блока до Маяковского, от Есенина до Гумилёва – быстро перерастает рамки им же взращённых группировок (символистов, футуристов, акмеистов, имажинистов, обериутов). То же произошло и с Заболоцким. Задумал написать свод русских былин, подобно Лёнроту с его "Калевалой", к сожалению, замысел не осуществился. Его гротеск помогал ему лучше увидеть полноту жизни, обойти излишнюю пафосность. Я бы сравнил его поэзию с живописью Павла Филонова, с которым они были хорошо знакомы. Это очеловечивание всего живого, природный пантеизм придают объёмность и величие замысла даже, казалось бы, шуточным, ироничным стихам. Он запросто соединял народность и философичность.
