Закон оружия - Сергей Дышев

Я не стал уточнять, в какой. Это уже не имело значения. Значение имело совсем другое: цель, которую преследовал Циркус. Если его так перепугали фээсбэшники, значит… Мысль моя растекалась, я всегда испытывал трудности, прослеживая логику негодяев. Разумеется, все поддавалось объяснению: Левушка перевел «стрелки» на меня, сделав это лихорадочно и поспешно. Заложил, приукрасил, видно, рассчитывая, что меня тут же обуют в кандалы. Или расстреляют… И я, наивный, стал вспоминать, не обидел ли я чем коллегу-журналиста? И еще более нелепая мысль: «А не подставил ли он меня, как конкурента?»

До христианского всепрощения я еще не дорос и поэтому поклялся набить лживому Циркусу все выступающие части тела…

По пути, на тыловом пункте, мы заправили автобус горючим, загрузились под завязку ящиками с патронами, гранатами всех сортов, гранатометами, сигнальными ракетами и даже «черемухой». В селе Советском высадили коллег-телевизионщиков, они сердечно и долго трясли наши руки…

Как стемнело, отправились к позициям, предварительно выключив все огни. Дорога, прямая, нетронутая, вела прямо к селу, и чем ближе к нему, тем более пустынной была она. Странная, нелепая, будто зачумленная, дикая, необитаемая. Ее боялись, словно была она раскалена до предела. Мы остановились в двухстах метрах от села. Трассеры полосовали небо энергичными росчерками. Впереди полыхало что-то недогоревшее.

Дверь с визгом сложилась в гармошку.

– Док, вы здесь? – раздался резкий голос. Показалась плотная тень.

– Здесь, заходи! – отозвался Егорыч.

В салон полезли люди.

– Что это тут, черт! Ящики, что ли?

– Боеприпасы…

– Хоть отогреемся… Все кишки промерзли.

– Горячее есть что-нибудь?

– Чай, остыл уже, – стал оправдываться доктор.

Я не знал, кому принадлежали голоса, еще не приноровился различать.

– Где водка? Водку купили?

– Купили, – торопливо отвечал за всех доктор. – И лук, шоколад, чеснок.

– Сколько водки?

– Около пятидесяти. Больше пятидесяти…

– О, и корреспондент здесь! Володька, привет! – Я узнал Сашкин голос, пожал твердую и шершавую от грязи руку – не более чистую, чем моя. – Ты где пропадал?

– У Раззаева.

– Да ты что?! Как ты еще жив остался?

– Контузило и зацепило немного. Журналистку Ксению Черныш из «Дорожной газеты» расстреляли.

– За что?

– Не знаю… У нее были убийственные факты. А за это вот убивают.

– А мы тут одного из американского телевидения за задницу взяли. С той стороны пришел, двадцать тысяч долларов в карманах нашли. Хотели гада шлепнуть, но не стали руки марать.

– Циркус? – спросил я.

– Вот-вот, он самый, – подтвердил Сашка.

…Привели раненого. В темноте я не разглядел лица, услышал лишь, что звать его Василий и ранили его в ногу. Через несколько минут подъехала «санитарка», мы наскоро распрощались с Виктором Рогожиным и Василием. Они поехали на сборный пункт, откуда их рано утром должны были отправить на вертолете в госпиталь. Вася оставил мне свою донельзя вымазанную куртку, Витя – штаны. Не обращая внимания на пятна крови, быстро облачился, надев все поверх гражданки. Я решил остаться в окопах с ребятами, я не мог тихо развернуться и потопать в тыл. Тем более имел личный счет с боевиками. В первый день меня вряд ли бы взяли, и выглядел я в своей кожанке, как белая ворона. Теперь не отличался ничем. Форма меняет человека, походку, передает энергетическое поле, сразу чувствуешь появление новых сил, движения становятся упругими – война вливается в тебя, каждая клетка, съеживаясь, чувствует ее, а память мгновенно возвращает старый боевой опыт.

Пережитые дни… Трагично перемешались в сознании и судьбах общий бардак, смертельный риск и готовность, не задумываясь, пожертвовать своей жизнью. Смерть стала привычной обыденностью, как и всеобщая подлость тех, кто взирал с вершин и кто был изначально виновен в появлении на земле этой новой черной дыры… Мои самые близкие на огненном пятачке ребята – собровцы, которых толком не знал по именам, давно перестали удивляться, не боялись ни черта, ни дьявола, ни начальства, в безмерной их усталости проглядывало равнодушие ко всему, даже к смерти. И единственное, что вело их и держало – дымное село, скелеты домов, – территория ненависти, которую надо было взять своей кровью. И выходило это, как ни крути, выше понятия «долг», тут просто обвалилась на мужиков безвыходная ситуация, когда злость переполнила все без края. И была привычка не уползать, оглядываясь, а доводить дело до конца, – что считалось безусловным, праведным и непоколебимым… Все это было – и все повторялось… Отчаяние, ярость от сознания, что теряешь родную землю, хватаясь за нее обожженными руками, и колонны офицерских рот по-прежнему идут на пулеметы, безмолвно, без рваного «ура», с тихим матом между зубов, смыкая ряды на месте павших, а вместо дроби барабанов – грохот лжи и насмешек. Офицерские роты, не штрафные, а элитные, отборные, по всей России собранные. Одно слово: СОБР.

…Саня сказал: «Старик, мы рады, что ты опять с нами… Но пойдем к командиру, без его разрешения нельзя».

В том духе, что и в санаторий без разрешения не возьмут, а сюда – и подавно.

Игорь Байбаков встретил меня со сдержанной приветливостью, молча пожал руку. Я понял, что даже тусклая улыбка далась ему с трудом, на сером лице – тяжелые веки, покрасневшие хмурые глаза. Он распорядился раздать боеприпасы, заметив, что если б «витязи» не помогли им с патронами и гранатами, то совсем бы туго пришлось… На время он забыл обо мне, потому что надо было увидеть, посмотреть в глаза своим ребятам, понять, на что сейчас способен каждый. Он мог построить всех и вывести с кровавого поля, сославшись на что угодно, хоть на плохую погоду, отсутствие боеприпасов или горячей пищи… В наше время за это никто серьезно не страдает. Ведь соседи слева так и сделали, ушли, а «дыру» законопатили за счет свежих подразделений.

Тут Байбаков обратил внимание на звякнувший многоголосо мешок с водкой. Рядом свой груз опустил стажер Игоряня.

– Сколько здесь? – спросил Байбаков.

– Пятьдесят четыре…

– Давай, – приказал он стажеру, – по полбутылки на брата. Одну на двоих. И по половине луковицы.

– Луку много, – заметил стажер.

– Больше не надо. От него пить хочется, – сказал командир и повернулся ко мне. – Спасибо тебе за помощь… Ты, говорят, был у бандитов?

– Был.

– Много их еще там?

– Сто – сто двадцать. Они ждут помощи, чтобы прорваться…

– Оружия, боеприпасов много?

– Оружия у них хватает. – И я перечислил все, что услышал от милиционера. – А вот насчет боеприпасов – трудно определить.

Байбаков разрешил мне остаться, с сомнением покачав головой и, как немногословный человек, более ничего не сказав. А я почувствовал прилив дурацкого счастья, особенно когда мне дали автомат одного из раненых. Я также разжился гранатометом «муха» – любимый жанр. С Саней Ивановым мы выпили по полбутылки, закусив тушенкой с луком и чесноком. Предстояла ночь в окопах – последняя ли в этом проклятом месте?

Мы уже заняли почти целый квартал на своем правом фланге. На левом несколько кварталов захватили и прочно закрепились «витязи» – отчаянные по молодости ребята. Эту ночь спали короткими урывками, все предчувствовали: предстоит решающий бой. Я набил «разгрузку» магазинами, предварительно до упора затолкав в них патроны, в карманы сунул ручные гранаты. Ночь была как ночь: самолеты развешивали осветительные гирлянды, мы постреливали для острастки, со стороны духов отвечали, но уже не так дружно, как раньше. На дороге не прекращалось движение: прибывали новые колонны с боеприпасами, продовольствием. Наконец-то тыловики развернулись. Дошел слух, что на подкрепление приехала батарея «град». Это известие не столько обрадовало, сколько заставило призадуматься: у реактивной установки широкая натура – шарахнет, всем достанется. Наиболее практичные стали зарываться глубже в землю. В развалинах домов скрываться никто не отваживался. Около часа ночи со стороны Советского началась отчаянная пальба, небо расцвело трассерами, вспышками, что-то горело.

– Технику подожгли, – негромко произнес Саня Иванов.

Позже мы узнали, что около сотни боевиков пытались прорваться на помощь Раззаеву, сожгли бронетранспортер, но напоролись на минные поля и были рассеяны.

Под утро ненадолго затихло, а с рассветом, как обычно, вышли на работу вертолеты. Они украшали небо черными дымами из-под своих хвостов, опять с оглушительным треском рвалось все вокруг, летели огненные иглы, а нам хотелось, чтобы они отработали побыстрей и желательно поточней.

Недалеко от меня в окопе сидел Байбаков, он ругал свою полудохлую радиостанцию, у которой аккумулятор садился очень быстро, поглядывал на небо и вместе со всеми залегал в окопе, когда вертушки делали новый заход.